себя каким-то мелко-мистическим любопытством. Он всегда представлял себе чудо иначе. В сверхъестественном он ожидал увидеть мудрость и глубокомыслие. А здесь был целый комплекс чудесного, но оно выглядело буднично и пакостно.
Настоятель ждал. Ходорковский собирался с духом. Наконец он медленно стал поднимать оставшуюся руку и... уже почти донес ее до лба в тот момент, когда отец Александр сделал ему замечание: «А креститься то надо правой рукой».
От неожиданности претендент на Крещение слишком сильно ткнул себя пальцами в лоб, и его голова неестественно закинулась назад. Глаза на ней испуганно и отчаянно заморгали. Однако, с идеей завершить жест он не распрощался. Кисть сползла, уперлась в живот и застыла на некоторое время, будто отдыхая. Затем осторожненько направилась к правому плечу. «Донесет или не донесет?» - уже как на игру смотрел на все это протоиерей.
Но конечность шлепнулась рядом со своей сестрой, и отцу Александру сразу стало неинтересно. Интрига для него закончилась. Затворяя дверь, он лишь успел увидеть (но пропустил мимо разума, одолеваемый инерцией разочарования), что под оставшимися пустыми рукавами у пришлеца - чуть ниже - были еще два, и в них руки присутствовали.
Как у стоящего перед ставшим для него теперь глухим храмом тела голова стала медленно все дальше заламываться и наконец отвалилась, священник уже не видел. Была ограждена его психика также и от созерцания того, как это тело, оставив валяться свои причиндалы, медленно развернулось и побрело прочь.
Отец Александр прислонился к стене и отдышался. Организм его вдруг резко впал в состояние, как будто, долго и отчаянно от кого-то удирал. «Статья! Моя статья!» - металось в голове – «Я не дописал ее». Эта обычная констатация факта вызвала у него почти что панику. Он начал подниматься в полумраке по лестнице и поскользнулся, раздавив какое-то насекомое. Оно противно хрустнуло у него под ботинком и, судя по всему, было достаточно большим, так как выдавившихся его внутренностей хватило, чтоб подошва потеряла сцепление со ступенькой.
Уже после смерти Достоевского Анна Григорьевна долго прятала, не отдавала в печать его незаконченный последний роман «Тараканы». Фанаты творчества знали, что такой существует, и даже кто-то, вроде бы, имел его копии, но как только во всяких левых издательствах произведение данного писателя с данным названием выходило в свет, всем экспертам становилось ясно, что это грубая подделка, не принадлежащая перу автора. Тем более, что каждый раз версии очень серьезно друг от друга отличались.
Лишь однажды – уже в наше время - малоизвестный писатель Илизаров опубликовал роман «Княжна Тараканова», как говорили, после прочтения которого, пусть и в переводе, руководители США впадали в транс и отдавали приказы на захваты новых земель в Азии, Африке и Европе. А уж руководители то России пилили бюджет даже в тех местах, где его раньше никакая пила не брала, и продавали Родину в таких позах, которые не могли бы прийти в голову даже в хлам обкуренным авторам «Кама Сутры». Фигурировал разговор, что изначально текст был на древнем иврите и не существует никакого Илизарова. Но название «Тараканы», так или иначе, всплывало в связи с именем Федора Михайловича Достоевского.
Однако, подлинник таинственного произведения существовал. Его передавали в глубокой конспирации друг другу, как мощи святых при большевиках, рискуя собой - не потому, что кто-то за ним охотился и хотел завладеть, а потому что, как только он оказывался в чьем-то доме, там начинали появляться необычные - и даже часто совсем нежелательные - обитатели. Люди эти называли себя «Орденом Защиты», подразумевая, что защищают общество от попадания в него этого произведения, как от некого смертельного вируса, который может превратить всех людей в зомби. Уничтожить же его было нельзя. Как только кто-то из имевших доступ к Рукописи допускал в своей голове такое намерение, у него происходил инсульт, или непреодолимый позыв к суициду, или автомобиль вдруг заезжал на тротуар и давил его, после чего ошалевший водитель клялся и божился, что никаких маневров не совершал, а ехал абсолютно прямо.
Упомянутый писатель Илизаров не намечал себе никаких миссий ни по чьему спасению. Более того, в других людях все подобное он почитал лицемерием. Он был просто карьеристом от литературы. В юности искусство пьянило его, но как только стало нечего кушать, души прекрасные порывы исчезли, и он прозябал в литературных рабах у знаменитого автора, имея пределом мечтаний когда-нибудь самому стать главой подобного цеха и видеть свое имя на обложках тьмы никчемных книжонок. Но в общем, как это сделать, он не представлял. Никаких перспектив не маячило: «В задницу они что ли трахаются с издателями и книжными магнатами...?».
О подлиннике неизвестного произведения Достоевского он, как и все, слышал и не предавал значения. Но однажды произошло событие, которое заставило его поверить, что артефакт находится где-то от него поблизости и реально досягаем. Совести у него не было, поэтому использовать книгу в случае нахождения он намеревался самым циничным образом.
В один из дней в гости к его боссу зашел весьма странный литературовед. Говорили о Достоевском. Илизаров не слушал, потому что «кому оно сейчас нужно это старье?!». И вдруг прозвучало слово «тараканы». Литературный раб насторожился. Сидел он в соседней комнате – ждал, пока начальник освободится - поэтому слышал не все. Часто речь шла о «хранении». А босс все от чего-то отказывался, говорил «нет», «нет» и «нет». Когда литературовед стал уходить, Илизаров специально вышел, как будто в туалет, и посмотрел на него. Лицо гостя было бледным, одежда ветхая, чуть ли не времен Достоевского, глаза красные, невыспавшиеся, и в них – страх. Поглядев на Илизарова, он мгновенно чем-то в нем заинтересовался, хотя на пидораса, вроде, ни по каким признакам не походил. Сразу после его ухода, не имея никакого конкретного плана, Илизаров, как зомби на зов луны, накинул пальто, впрыгнул в ботинки и выскочил следом, небрежно бросив работодателю, что разболелась голова.
Литературовед стоял, облокотившись на свою машину, и прикрывая ладонями зажигалку от ветра, прикуривал. Вопроса, почему он не сделал этого, сев в машину, у Илизарова не возникло. Мозгу его сейчас было не до подозрений. Тот был загружен чем-то совершенно иным, и в общем-то сам не соображал, чем. Так происходит с компьютером, когда какой-то зловредный процесс сжирает все его ресурсы, а программ-то, вроде, никаких тяжелых не запущено, и если здесь над ситуацией поработал руткит, то процесс и вообще обычными средствами неопределим. Когда он проходил мимо курящего, то непроизвольно остановился, и тот протянул ему свою визитною карточку. Илизаров взял, литературовед выбросил бычок и уехал. Сказано не было ни единого слова.
В этот вечер Илизаров сильно напился, хотя в принципе пьяницей не был, и ни счастья, ни горя никакого не случилось. Просто ноги сами завернули в магазин, руки сами взяли с полок литр водки и колбасу, потом они же без воли хозяина достали на кассе кошелек. На следующий день литературный раб перестал отвечать на звонки своего босса, хотя вчера лишь получил аванс за несколько глав вперед. Тот хотел было уже послать бандитов его искать, но это оказалось дороже, чем он уже заплатил.
Несколько дней Илизаров морально готовился к тому, чтобы позвонить по телефону, написанному на визитке. Но его опередили. На e-mail пришло письмо от абракадабрского отправителя – без темы и подписи – и содержащее только чей-то домашний адрес. Какие либо комментарии отсутствовали. Ни минуты не размышляя, он распечатал послание, сунул его в карман, оделся и через пять минут ехал в автобусе. В рюкзаке за его спиной лежал топорик для разделки мяса.
Звали литературоведа Игорь Волдин. Он поведал Илизарову много интересного и легендарного. Чему-то тот верил, чему-то – нет. Но по ходу рассказа у него все больше складывалось впечатление, что ныне хранителем странной рукописи Достоевского является сам Волдин. Он ни разу не сказал об этом прямо, но так подбирал интонации, что не мудрено было догадаться.
Оказывается, Достоевский написал экспериментальную книгу. Аналогов ей в мировой литературе еще не встречалось. Особенность текста заключалось в том, что его не надо было читать. Чтобы впитать в себя содержание, требовалось лишь положить рядом с собой Рукопись, выпить стакан водки и спокойно сидеть, как на сеансе физиотерапии.
Все, что заложил писатель в произведение, просачивалось в пациента само. А заложил он туда столько всего, что вероятно и сам этого до конца не осознавал. Он просто внезапно понял метод, как надо писать, чтобы вырваться за постылые рамки привычной литературы, об которые он последние годы все сильней бился, которые стесняли и удручали его. И вот ворота в стене нашлись. Он выскочил на свободу и улепетнул в неведомые дали, из которых не вернулся.
После него никто так и не повторил этот подвиг, не воспользовался открытием и не смог создать ничего подобного.
Говорят, Толстой завладел Рукописью незадолго до своего последнего побега из дома. И, собственно, то, что стало происходить там после приобретения, и вынудило его на роковой шаг. Толстой не пил. В этом была вся его проблема. Поэтому он не смог получить месседж Федора Михайловича. Он лишь пытался прочесть Рукопись, и это привело к удручающе трагическому результату. Это было - все равно, как вместо того, чтобы выпить чаю, вколоть его себе шприцом в вену.
Дальнейшие события всем известны. За исключением единственного - тщательно умалчивавшегося как царской полицией, так и после советскими органами. Был факт, что уже больной со станции Астапово Толстой телеграфировал в Ясную Поляну странную просьбу: уничтожить спрятанный в щели за шкафом запечатанный сургучом конверт; его не вскрывать и ни в коем случае содержимое не читать. Софья Андреевна вскрыла конверт, достала Рукопись, но уничтожать ее, естественно, не стала. Впрочем, и читать тоже. Тогда было не до этого.
И имел место еще один характерный нюанс, связанный с последним произведением Достоевского: выпитую при «восприятии» водку не надо было закусывать. Она проходила, как вода. Когда опьянение иссякало, требовался еще стакан. Если же тот, в чьем доме хранилась Рукопись, по назначению ее не использовал, то она как бы со временем переполнялась некоторой энергией и начинала ее из себя выделять. Пропитывала своим существом шкаф, комнату, квартиру. До выхода наружу доходило редко, так как к тому моменту, когда это могло произойти, концентрация вещества внутри становилась столь чудовищной, что мало кто из Хранителей переживал этот рубеж. И Рукопись перемещалась в другой дом.
Илизаров вдруг осознал одну парадоксальную вещь. Он пришел сюда, вроде как, с однозначной целью завладеть Рукописью. Хотя подсознательно понимал, что лукавит и обманывает себя. Это было очевидно, так как «жертва» сама инициировала встречу, а до этого они понимали друг друга с полуслова. И Илизаров все это время действовал, словно ведомый кем-то. Он почувствовал, что над ними обоими нависает какая-то сила, и если эта сила
