С этого времени повели духи лесные войну против людей. Не просто пакостили или вредили как раньше.
Русалки обманной своей красотой заманивали юношей в озеро и утягивали их на дно, а, если не получалось соблазнить, то попросту набрасывались скопом и топили. Страшным оскорблением почитали речные прелестницы, когда ими не очаровывались. Отнюдь не воинский пыл горел в них, а азарт покорять мужские сердца. Водяной топил, переворачивая лодки. Вурдалаки с упырями по ночам на одиноких путников и подгулявших пьянчуг нападали. Небезопасно стало на дорогах. Оборотни совершали атаки на скот да порой и на самих пастухов. Ведьмы урожай разоряли, выпивали молоко у коров, насылали дурные сны, пускали мор в деревни. Кикиморы детей похищали. Леший тропы запутывал. Веткарь людей ветками пребольно хлестал. Шишкарь им под ноги шишки кидал. Корневик подножки делал. Не один охотник из-за этого упал, а уж сколько споткнулось — не сосчитать. Дупляк страшно выл. Вселяя ужас, особенно детям и бабам. Листвичок следы листьями заметал. На пару с Лешим многих они в чащобу заманили.
Опушка подле заболоченного пруда сделалась импровизированным штабом лесного воинства.
По общему решению Леший взял на себя обязанности главнокомандующего. Утром к нему с донесениями прилетали ведьмы. Приходили безголосые вурдалаки. Загибая когтистые пальцы, они обозначали число своих жертв. Говорить не умели, но счёт кое-как освоили. О чём-то сигнализировали приползавшие болотняки. Эти были лишены не только дара речи, но и оформленных конечностей. Для них Леший изобрёл свой способ сообщения. Вместо загибания пальцев приседали. Леший умудрялся с каждым найти общий язык.
В нелёгком деле руководства появились у него и надёжные помощники. Глава оборотней, известный у них как Пастух, был за начальника кавалерии. Подготавливал и осуществлял стремительные рейды за пределы леса. Водяной, само собой, заменял адмирала. Все действия, связанные с водной стихией, входили в его зону ответственности. Хотя на русалок своих он глядел всё же не как на солдат, ему те были всё равно что дочери. Ведьмы, контролировавшие небо, отвечали за воздушное прикрытие и разведку. У них командовала старая молодуха.
Это была полноценная армия, хотя войну лесные вели партизанскую, себя не обнаруживая. Оборотни действовали лишь в волчьем облике. Упыри и вурдалаки, как и русалки, нападали по ночам и на одиночек. Ведьмины козни вообще проявлялись в своих последствиях. Таким образом, никому из бедствовавших или болевших не приходило в голову, что за мором и неурожаем стоит конкретный виновник.
Прежде люди досаждали лесу и его обитателям. Ныне же сами оказались в осаде. Охотники забросили своё смертельное ремесло. Рыбаки возвращались ни с чем, если вообще возвращались. Ночью дома запирали на крепкие засовы. Соседствовавшую с лесом деревню окружили двойным кольцом частоколов, у которых каждую ночь дежурили сторожа с рогатинами и непрестанно жгли костры.
Тёмные времена наступили для людей. Даже молиться более обычного стали. Уж и в лес зайти нельзя стало. По ночам то из домов никто выходить не решался. А если и находились такие смельчаки, то либо пьяные, либо дурачки всякие. И добром это для них никогда не кончалось. Опасаясь волков, в лес как на войну собирались. Вилы, топоры брали.
Хоть люди всегда были слепы ко всему, что лежит за пределом их дома, но и самые тугодумные начинали постепенно догадываться, что беды на них обрушились неспроста. В особый день, и тоже не в полнолуние, а аккурат в «солнцестой», жители соседствовавшей с лесом и, следовательно, наиболее пострадавшей от атак деревни, устроили сход. Не понимая, что происходит и не зная, что делать, решили с помощью разговоров достичь истины — задача ещё более трудная, чем та, что поставили перед собой новоявленные враги рода человеческого, вознамерившиеся обратить вспять течение жизни, к тем временам, когда они одни властвовали над миром. Так же как духи не могли добиться воплощения своих отчаянно смелых целей, так и деревенские не смогли бы до чего-нибудь умного договориться. По крайней мере примеров, когда в результате споров и диспутов, родилось бы трезвое и правильное понимание вопроса, история не знает. Но жители Больших Уреней этих соображений в расчёт не брали, просто решили обсудить текущее положение.
На сход собрались все без исключения. Почётное место, в центре, заняли мужики с самыми длинными и самыми густыми бородами. Поодаль стояли мужики с бородами поменьше и не такими густыми. Те, у кого ещё не росла борода, вместе с женщинами и детьми образовывали третью группу. Женская часть собрания была наименее уважаемой, но именно от неё исходило больше всего шума. Бабы голосили на все лады.
Как и сборище духов, так и людское начинались одинаково. Все галдели, жаловались и возмущались. Каждый говорил о своём, не слушая другого.
Как и у духов, так и у людей сразу обозначился явный глава, определявший тему и задававший общий тон. У деревенских это был мужик Иван. Он не случайно пользовался большим авторитетом у односельчан. Иван отличался не только завидной силой, но и не уступающей ей смекалкой. Два качества, что наиболее ценятся.
— Ну-ка, потише. — водворил порядок Иван.
— Тихо! — поддакнул Ивану Фрол.
— Тихо там! — поддакнул Фролу Фёдор.
У деревенского главы, в отличие от лесного, были свои подпевалы, во всём с ним соглашавшиеся.
— Наконец-то, угомонились. — выдохнул Иван. — Ну что, людишки, каково нам нонче живётся? Хорошо ли, ладно ли? Ой, не ладно. Совсем нам житья не стало. В лес теперь и не сунутся. Волки, паршивцы, заели. Только вчора пяток овец задрали. И на людей, гады, кидаются. Через заборы пролезать стали.
— Ужас, что творится. — вставил своё слово Фрол. — Моры напали. Всё болеем и болеем. Того и гляди, все вконец околеем.
— Птица да жук все всходы пожрали. — вторил Фёдор. — Никогда их столько не бывало. Как взбесились все. Тучами налетают, жрут всё подряд.
Тема урожая была самой больной, и все на неё отозвались. Естественно, общим галдежом.
— Погодите, погодите. — властно поднял руку Иван. — Послушаем, что старики скажут.
Фрол и Фёдор, разумеется, поддержали его.
— Да, пусть старики говорят.
— Да, давайте, старики. Говорите.
Старики были самыми уважаемыми людьми в деревне. По любому вопросу сперва интересовались их мнением. Хотя, один из них почти ничего не слышал, другой почти ничего не видел, а третий не видел и не слышал, их мнение тем не менее было авторитетно. Правда, особой оригинальностью их суждения и не отличались. Ко всему современному дедки относились неодобрительно. Хорошо помнили, что было полвека назад и слабо представляли, что происходит сейчас. Но сложившийся обычай велел выслушать их.
Стариков не требовалось долго упрашивать. Кузьмич, Лукич и Фомич были любителями потрепаться, не важно о чём.
— Верно Ивашка гутарит. Недоброе время ноне, ох недоброе. — завёл любимую песню дед Лукич. — Хочь и ране бывало всяко. Был у нас однажды... Годов энтак пять десятков назад мор, прям поветрие. Ужасть какое ужастное. Люди мёрли без разбору. Наводнения засуху сменяли. Так друг за дружкой и шли... Ужасть. — хоть и говорил он о совсем безрадостных событиях, голос его принял мечтательный, ностальгический тон. — Да-а, вот ране времена бывали, не то, что ноне. Так к чему это я? Мы тогда сразу смекнули, что недаром всё это, что ведьмы проклятые на нас беды насылают...
— Погоди. — осёк Лукича дед Кузьмич, вечно с ним споривший.
— Чего?
— Чего это ты тут плетёшь?
— А чего?
— Какие это пяток десятков? Годов семь десятков не мене, а то и все восемь, почитай.
— Оба вы погодите. — встрял дед Фомич, всегда споривший с ними обоими. — Всё вы врёте, что один, что другой. И не пять десятков, и не восемь. Всё это ещё аж в прошлом веке было.
— В каком ещё прошлом? — возразил Лукич, раздосадованный, что его сбили с любимой темы — вспоминания прошлого и осуждения настоящего.
— В каком прошлом? — не сдался Фомич. — В том, который был до энтого, что ноне. Вот, в каком прошлом.
— Что ты мелешь? — Кузьмич не мог простить Фомичу, что ему не дали вдоволь поспорить с Лукичём.
— Что я не помню, что ли? В самом, что ни на есть, прошлом веке. Упыри зверствовали. Оборотни озоровали. Ведьмы плутовали. И мор шёл, и засуха, и ужасть. Вот тогда и впрямь тяжко приходилось. Не то что ноне.
— Вот брешет. Креста на нём нет.
— Чего это?
— Креста! Чего?
— Я тебе покажу «креста нет».
— Чего ты мне покажешь?
— «Креста нет» я тебе покажу. Я тебе говорю, как есть в прошлом веке. Ещё мой папаня, покойник, царствие ему небесное, когда мальцом был. Ему как раз седьмой миновал. И тут всё началось. Да ещё как. Моры всякие, поветрия да бедствия.
— Ты ври-ври, да знай меру.
— Говорю тебе, папане как раз восьмой шёл, когда все эти упыри, вурдалаки бездушные из могил повылазили. На людей нападать взялись. Такое было, аж не продохнуть. Ведьмы летают, оборотни бегают. Вот это ужасть.
— Вконец заврался. В прошлом веке. Почём ты знаешь, что в прошлом веке было. Это ж когда всё было.
— Знаю, мне дед сказывал.
— Ты ж говорил, что отец.
— Дед отцу, а отец мне. Как всё было, так и рассказал.
— Да у тебя отец твой почище брехун, чем ты, был.
Всё время спора двух дедков, Лукич, как самый старший, из солидности держался стороны, но нити разговора не терял. Прикладывая раскрытую ладонь поочерёдно к левому и правому уху, он либо согласно кивал, либо неодобрительно качал головой. Лукич всё ожидал, что к нему обратятся в качестве третейского судьи. Но, поскольку этот момент так и не наступал, то он и вмешался.
— Нашли вобче о чём споры вести?! В том веке али не этом, нонешнем али прошлом? Да хочь в позапрошлом. Мор то был.
Но Кузьмич не поддался.
— Ну, куды хватил? В позапрошлом. В позапрошлом чего только ни бывало. И Лихо Одноглазое. И Горыныч.
— Бессмертный который?
— Не, то Кощей был. Бессмертный. А Горыныч — он просто Змей.
— Да, как сейчас помню. — вернулся в беседу Фомич.
Однако Кузьмич сразу осадил его.
— Опять про деда своего заливать начнёшь.
— Ты деда моего не трожь. Он был не то, что твой.
— А что мой?
— А кто у нас гуся стянул?
— Чего?
— Чего думаешь, не помню? Мне дед всё сказывал. Через отца то. И как твой дед гуся увёл. И много чего ещё.
— Чего много?
— Много чего. Как у вас там всё заведено.
— И как это у нас заведено?
— Да у вас там в семье вор на воре сидит.
— А кто, кто яблоки наши подъедал?
— Это ж малым ещё.
— Малым, а лопал от пуза.
— Да ты ж сам и приглашал.
— Приглашал, а ты и рад на дармовщинку яблочек полопать.
— Всё равно у вас вор на воре.
— А у вас брехуны все.
— Мне дед говорил, какие вы ловкачи по части чужого.
— Так он, твой дед, первейший брехун и враль.
— А твой вор.
— Ты сам от деда своего недалеко ушёл. Что яблонька, что яблочко.
— Всё яблоки свои поминает. Забыть их не можешь? Жалко?
Эта абсурдная, хоть и горячая перепалка привлекла ещё одних любителей повспоминать и поосуждать. В спор стариков вмешались старухи. Егоровна, Михайловна и Семёновна.
— Пошли косточки друг дружке перемывать.
— Как сороки-балаболки. Уж на что мы бабы, а и то молчим. А эти как пойдут трещать, так не остановишь.
— Бесстыдники.
— Ни стыда у них ни совести. Языки без костей, что помело,
