Заседание революционного трибунала состоялось в этот же день, но не в десять утра, как обычно, а в два часа дня и продолжалось до четырех вечера. Тот самый, печально известный зал во Дворце Правосудия, где Тьерсен находился всего лишь несколько дней назад. Но теперь он сидел не среди зрителей, а на той же самой длинной скамье подсудимых, на которой сидела тогда Жаннет. Жан-Анри провел ладонью по шероховатой деревяной поверхности скамьи, другую руку сунул во внутренний карман камзола, нащупав листки с защитной речью Рейналя.
- Боитесь, гражданин? – слегка усмехнувшись, спросил его сосед, худощавый шатен лет тридцати пяти с пронзительным взглядом серых глаз. Немного раньше Жан-Анри успел перекинуться с ним парой слов и знал, что его зовут Мартин Девалье и что он призывал к свержению Комитета Общественного Спасения, перебрав в таверне рома и вина.
- Как-то непривычно, что скоро нам снесут головы, правда? – Девалье улыбнулся еще шире.
Тьерсен посмотрел ему в глаза и увидел в них отчаяние, которое тот тщетно пытался скрыть за улыбкой и наигранной веселостью.
- Нет, - Тьерсен покачал головой, - не боюсь… хочу, чтобы все это скорее закончилось.
Девалье разочарованно хмыкнул и отвернулся в сторону. Улыбка медленно сползла с его лица.
Тьерсен подумал, что боится он сейчас лишь того, чтобы Пьер, придя в сознание не испортил всю его затею, убедив тюремщиков, что произошла подмена.
«Тогда все будет зря, - с горечью думал Жан-Анри, - впрочем, остается маленький шанс, что Рейналь, честный и принципиальный Рейналь, все-таки промолчит и выживет».
Еще идя сюда, в зал трибунала, он боялся, что среди обвиняемых встретится и кто-то, кто хорошо знает Рейналя в лицо. И среди них действительно оказался человек, которого он видел прежде несколько раз в типографии. Один из распространителей их газеты, молодой тощий парнишка лет семнадцати. Тьерсен даже вспомнил, что зовут его вроде бы Бертран… но фамилия, как он ни напрягал память, на ум не приходила. Сейчас Бертран сидел, сцепив руки на коленях, понуро опустив голову и глядя в пол. Тьерсен пару раз встретился с ним взглядом, но тот смотрел совершенно безразлично и отстраненно.
«Главное, чтобы не выдал во время трибунала, что я не Рейналь», - думал Жан-Анри. Это сейчас беспокоило его больше всего.
Впрочем, опасения Тьерсена не подтвердились. Заседание трибунала прошло по уже хорошо накатанной схеме, к словам защиты обвиняемых никто особо не прислушивался, хотя, Тьерсену и дали возможность прочитать защитную речь Рейналя, искреннюю, как всегда горячую и довольно длинную.
Во время ее чтения Жан-Анри поймал на себе несколько заинтересованный взгляд Бертрана, но парнишка то ли не хотел его выдавать, то ли и сам уже не совсем четко помнил, как выглядел владелец типографии, в которую он приходил за газетами пару раз в месяц.
«Возможно, он почти и не общался с Рейналем» - как-то отстраненно подумал Тьерсен, вспомнив, что дела по организации распространения газеты брал на себя в основном старший печатник Бертье.
К четырем часам дня председатель трибунал объявил, что присяжные полностью ознакомлены с делом и удаляются на пятнадцать минут для совещания и вынесения приговора. Публика оживленно зашумела.
- На гильотину их всех! – послышался визгливый женский голос откуда-то с галерки, голос чем-то знакомый … и Тьерсен подумал, что это, возможно, та самая Николь со светлыми «рыбьими» глазами», которая, судя по всему, была здесь завсегдатаем. Но он не стал всматриваться в публику, а просто откинулся на жесткую спинку скамьи и прикрыл глаза.
Приговор присяжных, вернувшихся через пятнадцать минут, был ожидаем и предсказуем. Всех семеро подсудимых приговорили к смертной казни.
- … которая состоится завтра, в десять утра на площади Революции, - будничным голосом зачитывал приговор председатель трибунала Эрман.
Эти слова вывели Тьерсена из состояния прежнего спокойствия и равновесия.
- Как завтра? – воскликнул он, - ведь все обычно заканчивается в этот же день!
- Вам так не терпится умереть? – поинтересовался сидевший рядом Девалье. Он старался говорить весело и опять улыбался, но лицо его было белым, как полотно.
- Выведите подсудимых из зала! – обратился Эрман к гвардейцам, и те направились в сторону заключенных.
Публика, также разочарованная тем, что казнь переносится на следующий день, стала неохотно расходиться.
Тьерсен вместе с другими заключенными шел по длинному мрачному коридору Консьержери.
- Стоять! – скомандовал ему один из гвардейцев, когда они поравнялись с дверью в конце коридора. Жан-Анри остановился, и охранник зазвенел связкой ключей, выискивая нужный, наконец отыскал и со скрежетом вставил его в замочную скважину. Остальные шестеро приговоренных под конвоем пошли дальше и скрылись за поворотом.
- Вечер и последнюю ночь проведете здесь, - проговорил охранник, направляя Тьерсена в небольшую комнату, в которой, как ни странно, имелось окно с двойной решеткой, - завтра за вами придут в семь-тридцать утра. А сегодня вечером, в восемь часов принесут ужин.
- Спасибо, - хрипло ответил Тьерсен.
Он огляделся. В маленькой комнате был стол, стул и даже узкая кровать, застеленная залатанным одеялом, что его немного удивило, и он с грустной иронией подумал, что свою последнюю ночь проведет вполне по-человечески, а не как собака, спящая на грязной подстилке на полу.
- Есть какие-нибудь последние просьбы, Рейналь? – спросил охранник, глядя мимо Тьерсена куда-то в сторону, - может быть, хотите кому-то написать? Тогда вам принесут бумагу, перо и чернила. Один из наших людей доставит письма адресатам, так что можете не волноваться насчет этого.
- Нет… благодарю, - отозвался Жан-Анри и сглотнул, - писать мне некому.
Охранник немного удивленно посмотрел на него и повернулся к выходу. Через мгновение дверь за ним закрылась, и Тьерсен остался наедине с собой.
Он подошел к окну и взялся пальцами за холодные металлические прутья. Наверху окно было полукруглое, являя собой некое подобие арки, а внизу него располагался довольно широкий подоконник. Зачем-то и его забрали решеткой, таким образом, она получилась двойной.
«Чтобы уж точно отсюда не выбраться», - усмехнулся Тьерсен.
Впрочем, пролезть в это окно мог бы разве что маленький ребенок.
Вид из окна был унылый, как и полагается тюремному пейзажу, особенно столь мрачной тюрьмы, как Консьержери. Небольшой каменный двор-колодец. Окно камеры Тьерсена смотрело в зарешеченные окна, расположенные на противоположной стене здания. Внизу виднелись черные полосы земли, сквозь которые, несмотря на отсутствие солнца, пробивалась хилая весенняя травка. Жизнь, несмотря ни на что, брала свое. И от ее вида у Тьерсена, спокойного до сих пор, вдруг защипало в глазах, он почувствовал, как по лицу текут слезы.
- Слабак, - тихо сказал он сам себе, вытирая их ладонью, - ты же сам хотел этого.
«Хотел, - мгновенно ответила ему какая-то другая часть сознания, та, что вечно оправдывала его, жалела и делала всегда таким слабым, жалким и ничтожным, - да, я хотел этого… я приготовился умереть… но не думал, что предстоит ждать еще весь вечер… и всю ночь. Это … это слишком тяжело».
Пройдя три шага до кровати, стоявшей у стены, Тьерсен сел на нее и обхватил виски руками, чувствуя, как под пальцами глухо пульсируют сосуды. Но и сидеть долго не мог, встал и опять подошел к окну.
Взгляд его скользнул по пустому двору, решеткам, затем переместился на стену, и ему показалось, что на серых гладких камнях, в самом углу, что-то странно светлеет. Жан-Анри быстро подошел туда и пригляделся. Это была белая, немного корявая надпись, сделанная, вероятно, мелом. Он дотронулся до нее пальцем. Точно, мел. Облизнув пересохшие губы, Тьерсен прочитал следующее:
«Жан-Люсьен Терви (15 марта 1765 - 24 марта 1794)
Жизнь прекрасна, но смерть неизбежна.»
«Сегодня 26-е марта, значит, этого Терви казнили два дня назад, - подумал Тьерсен, - и надпись его еще не успели стереть. А, может, просто еще ее не заметили»
Почему-то эта предсмертное послание прежнего заключенного немного успокоило его, словно в камере он был теперь не один. И еще он подумал, что где-то должен быть мел. Если Терви, конечно, не унес его с собой. Маленький кусочек мела Жан-Анри обнаружил на подоконнике, за решеткой. Вероятно, сделав надпись, Терви забросил его туда. Закатав рукав рубашки, Тьерсен попытался просунуть сквозь решетку руку и достать его. Промежуток между прутьями был довольно широкий, и Жан-Анри сильно похудел за последние дни, поэтому вскоре его пальцы ухватили мел и извлекли наружу. Он зажал его в руке и подошел к стене…
«Жаннет, я люблю тебя» - аккуратно написал он чуть ниже под надписью Терви.
***
Жаннет Легуа, все еще находившаяся в Консьержери, проснулась рано утром 27-го марта. Ей снился Тьерсен, как будто он что-то хотел сказать ей, но что именно… она никак не могла это расслышать… и образ его все время ускользал от нее, становясь все более зыбким, растворяясь в воздухе.
- Анри! – крикнула она во сне, так громко, что проснулась от собственного крика. Проснулась и долго лежала с тревожно бьющимся сердцем, вглядываясь в темноту, постепенно рассеивающуюся за маленьким зарешеченным окном. В восемь утра ей принесли завтрак и она, заставив себя проглотить несколько ложек холодной тушеной капусты и выпив полкружки теплой кипяченой воды, вновь легла на матрац и заснула… Она много спала последние дни, от тревоги, выматывающей нервы и, наверное, из-за беременности.
Ей опять приснился Тьерсен. Они были вместе в той самой комнате с камином и ее портретом на стене, которую снимали на двоих и в которой были так счастливы. Она лежала в объятиях Жана-Анри, а он целовал ее в висок, в губы, в грудь, в шрам на запястье и шептал, как сильно он ее любит.
- Я тоже люблю тебя, - задыхаясь от счастья шептала в ответ Жаннет, - знаешь, почему-то я не сказала тебе раньше про это… у нас будет ребенок.
- Правда? – Тьерсен обнял ее крепко-крепко, - милая… я никуда не отпущу тебя теперь.
Жаннет тихо засмеялась в ответ, а ее длинные черные волосы рассыпались по подушке.
- Я сама никуда больше не уйду, - отозвалась она, обняв его и целуя в губы.
И в этот момент раздался страшный оглушительный удар…
- Что это? – воскликнула Жаннет и… проснулась.
Несколько мгновений назад, в 10 часов 53 минуты нож гильотины упал на шею ее мужа, Жана Анри (де) Тьерсена.
Спасибо за продолжение, Ирочка! Сильно!