пытаясь стать если не атлетом, то хотя бы убежать-уехать от инфаркта с инсультом, этих грозных и, увы, неминуемых следствий малоподвижного образа жизни. Своего железного японо-корейского « коня» Пахомов холил и лелеял, лишний раз не напрягал – не запрягал, поэтому, например, бутылки и банки ходил сдавать пешком, хотя до приёмного пункта стеклотары было топать и топать. Тем не менее, ездить туда на велосипеде Пахомов опасался, потому что могли запросто спереть. Сдатчики стеклотары – люди вороватые, шумные, наглые, хотя и не опасные. Тара – она и есть тара. Что бутылка, что человек. Так и сдатчики. Сосуды без содержимого. Человеческие оболочки. Ничего святого.
- Уважаемые мужчины! – заговорил «ящик» торжественно-радостным рекламным голосом. – Приглашаем вас на службу по контракту в Вооружённые силы! Заработная плата… Единовременное пособие… Полный пакет социальных льгот… И совсем не обязательно, что вы будете служить в «горячих точках»! (прозвучало это так радостно-бодренько, что не оставалось никаких сомнений: именно в эти самые «точки» соблазнившихся и воткнут.) Ждём вас по адресу: переулок Миномётчиков, городской военный комиссариат, комната номер тринадцать. Ежедневно, кроме воскресенья, с девяти до восемнадцати без всякого перерыва на обед. Родина ждёт!
Ага, противно подумал Парамонов. Ждёт. Все ждут. То они, военкоматские, то Родина. И кто кого – без бутылки не разберешься. Темнилы хреновы. Сходить, что ли? Я как-никак капитан запаса… И что значит «без перерыва на обед»? А когда же они обедают? Или не обедают? Или питаются как на фронте, сухим пайком. Чтобы не пропустить неприятеля, пришедшего записаться по контракту. Чёрт их разберёт, этих армейских. Те ещё фокусники…
Он поднялся (кресло недовольно заскрипело. Скоро отскрипишься, вдруг злорадно подумал Парамонов. Вот уеду с автоматом - и будешь здесь стоять, пылиться. А если мне там, в горах, голову отрежут – выбросят тебя на помойку или сожгут. Вспомнишь тогда хозяина. Пожалеешь, что скрипело.), достал из холодильника пельмени, с полки – кастрюлю и пошёл на кухню. Кухня была общей на восемь квартир, в ней постоянно работал приёмник и постоянно пахло сушащимся бельём. Запах белья Пахомова раздражал, работающий приёмник – тоже, к соседям он относился вежливо-безразлично, они в свою очередь тоже целоваться не лезли.
Сейчас на кухне находилась лишь одна соседка, Ленка Крещёная, молодая некультурная женщина с подбитым глазом. Ленка жарила яичницу и что-то негромко бодро напевала. Фингал так же бодро и гордо сверкал на окружающих своим фиолетовым цветом. Музыкальным слухом Крещёная совершенно не обладала, а фингал был её визитной карточкой, потому что постоянно присутствовал на краснощёком жизнерадостном лице: Ленкины регулярно меняющиеся сожители все как один любили, подвыпив, помахать кулаками. Убьют они тебя когда-нибудь по этой самой пьянке, жалели Ленку соседи (хотя им-то, доброхотам, какое дело? Их же убивать никто не собирается. Хотя время от времени надо бы…). Не, отвечала Ленка жизнерадостно, я живучая. В беззаботном детстве и топла, и горела, и под поезд попадала. Выжила. Не убьют. Если только изувечут, так значит – судьба. Против неё не попрёшь.
-Здравствуй, Лена, - поздоровался Пахомов.
- Здоров, - ответила Ленка. – Пахомов, у тебя масло есть?
- Маргарин.
- Ага. Пойдёт, - согласилась Ленка. Она была женщиной покладистой. У неё масла никогда не было. - Сегодня наши играют. «Динамо» Москва – «Боависту» Португалия. Не забудь.
- Хорошо. Посмотрим.
- А чего ты такой смурной? С бабой поругался?
- Да нет. Нормально всё. Устал.
-А-а-а… - понимающе протянула Ленка. – А я подумала – глисты…
Сама Ленка никогда не уставала. Она крановщицей на стройке работала, в перерывах между периодически бравшимися больничными. Чем таким хронически смертельным она болеет, что больничные ей дают без звука – это была большая государственная тайна. Парамонова соседка справа, госпожа Шварценгольд по кличке Терминатор, женщина совершенно непонятно какой народонациональности, потому что звалась по паспорту Жульеттой Ивановной, и неустановленного пола, обладательница шикарных усов и огромного, уныло обвисшего, фиолетового носа (да и вообще непонятно как она попала в их сугубо пролетарское общежитие с такой совсем непролетарской фамилией), утверждала, что Ленка спит с поликлиническим главным врачом. Это была та ещё Шварценгольд! В ответ Ленка везде, где возможно и не надо бы, называла «Шварца» старой проституткой. Это была та ещё Елена! Хитрости и изворотливости что у той, что у другой – ума палаты. Их просто так, без хрена, хрен сожрёшь. Одна другую стоит.
Сварив пельмени и равнодушно их сожрав (кушать культурно, не спеша, с запивкой и умеренным количеством соли и специй, Пахомов начал отвыкать ещё в студенческие годы, питаясь в студенческой столовой, и окончательно разучился , питаясь уже здесь, в заводской), он полистал медицинско-популярную книжку про случайные половые связи, которую нашёл там же, на кухне (Наверное, ленкина. Или шварценгольдина. Они обе были большими любительницами по этой увлекательной части), и завалился спать. Завтра у него был выходной, и хотелось посвятить его чему-то кардинально жизненно важному. Например, напиться.
На следующий день, в девять часов утра Пахомов стоял перед старинным двухэтажным зданием в стиле то ли позднего классицизма, то ли раннего рококо, где размещалось здание городского военкомата. Движимый внезапно возникшим под влиянием телевизора любопытством, он всё же решил послужить горячо любимой Родине по предлагаемому телевизионной рекламой контракту, но одновременно опасался того, что члены вооруженных бандитствующих формирований в результате его, Пахомова, не до конца продуманной инициативы, всё же отрежут ему его голову. Поэтому и пришёл сюда сегодня всего лишь с ознакомительно-любопытствующей целью: а вдруг что-то доселе неведомое да и сподвигнет его на это безумное геройство? Да, была в его сегодняшнем поступке определённая доля самого настоящего авантюризма, но, с другой стороны, ведь когда-нибудь надо и взбрыкнуть назло натуре и рутине! Сначала он хотел приехать сюда на своём японо-корейском чуде техники и инженерно-спортивной мысли, но подумал, что, во-первых, могут возникнуть сложности с парковкой (а легкомысленно оставлять двенадцать тысяч рублей просто так, без присмотра, на улице, это, знаете ли, не знаешь, подберёшь ли ты их потом, при выходе). А во-вторых, армейские работники, известные своими традиционными консервативными взглядами, могли его неправильно понять. Вот если бы он прикатил, скажем, на танке или боевой машине пехоты, тогда совсем другое дело. А так…С другой стороны, это их понимание-непонимание было ему, Пахомову, по большому по барабану (он, в конце концов, не в баню приехал, а по серьёзному , можно сказать – почти государственной важности делу), но всё же не хотелось с самого начала производить на здешних обитателей легкомысленное впечатление. Ведь, возможно в дальнейшем с ними придётся дружить.
Комната номер тринадцать оказалась длинной, узкой и со скудной мебелью, изготовленной во времена расцвета эпохи «застоя». В торце длинного, составленного буквой «тэ», заседательского стола, неподвижно уставившись в компьютер допотопной марки, сидел очень упитанный подполковник средних лет и, судя по его радостно-возбужденному лицу, играл в виртуальные «стрелялки», а, может быть, смотрел порнографический фильм. Отсюда, от порога, Пахомову было не видно, что это было конкретно. В конце концов, каждый имеет право на пятиминутный физультурно-производственный перерыв. Увлечённый своим занятием, офицер не сразу понял, что пришёл посетитель, а когда всё же заметил Пахомова, то почему-то испуганно, словно школьник, застигнутый за чем-то очень непотребным и вообще несовместимым со званием пионера или комсомольца, по-заячьи вздрогнул. Поняв, что это не вышестоящее начальство и постановки карательной клизмы не будет, он посмотрел на вошедшего очень неприязненно, по-рабочему устало вздохнул и, наконец, казённо-приветливо изогнул губы.
- Вы ко мне? – спросил он.
А что, здесь ещё кто-то есть, хотелось спросить Пахомову ( в кабинете, кроме него и подполковника больше никого не было. Только мухи и кактус в пыльном цветочном горшке), но не спросил, опасаясь того, что служивый может не совсем правильно растрактовать подоплёку его вроде бы абсолютно безобидного вопроса.
- К вам, - сказал Пахомов и для убедительности кивнул. – Разрешите?
- Ну, так ведь всё равно зашли! – вдруг широко, запанибратски улыбнулся офицер (дескать, ну чего ж теперь делать, если ты, такой наглый козёл, имел такую необыкновенную наглость припереться в такое уважаемое учреждение!)
– Проходите, проходите! Слушаю вас.
И голос у него оказался на удивление приятным и даже располагающим. У Пахомова был друг, бывший кандидат физико-математических наук (сейчас он вышел на пенсию и подрабатывал кассиром-вахтёром в общественном туалете на автомобильном вокзале). Так вот голос у него был точь-в-точь как у этого подполковника – мягкий, бархатный, какой-то ласково-журчащий, как вода, вытекающая из туалетного бачка, в котором клапан неплотно закрывает сливное отверстие.
- Я, собственно, узнать насчёт контракта… - промямлил Пахомов. Сейчас свое высокопатриотичное желание послужить Родине вдруг показалось ему настольно неприлично-мелким, чтобы отвлекать такого серьёзного офицерствующего человека пусть даже и от порнографического фильма, настолько совершенно не для настоящего мужчины занятием, что он заметно стушевался и вообще. Кто знает, а вдруг электронные игры или просмотр порнографии входит в непосредственные служебные обязанности сидящего напротив него человека, да к тому же одетого в старшие офицерские погоны?
- Ничего, ничего! – словно прочитав его мысли, ободряюще сказал подполковник, и, если бы не ширина стола, то обязательно похлопал бы Пахомова по плечу. – Это бывает! Как мне вас звать-величать?
- Величать не надо, - слегка пошутил Пахомов (этакий изящный прогиб перед значимым в совей должности человеком.). – А звать Александр.(Ему почему-то очень захотелось сказать – Шурик.)
- А по батюшке?
-Исаевич, – признался Пахомов, неизвестно чего смущаясь.
-О!- опять развеселился подполковник. – Как писателя! Читал, читал! А как же! Случаем, не родственники?
- Ну что вы… - смутился Пахомов окончательно. – Конечно, нет.
- А чего? А похожи! – бесцеремонно продолжил эту деликатно-скользкую тему офицер. – Ну, ничего, ничего! Всё на свете бывает! Все мы по большому счёту дети планеты Земля. Да! Так вы по вопросу э-э-э…
-Контракта…
-Да! Служили?
-Два месяца. Военные сборы (Пахомов почувствовал себя предателем горячо любимой Родины. Что такое два месяца? Пыль. Это не два года. И не двадцать пять, которые служились при царе-батюшке Петре Алексеевиче. Да, были времена!).
- Военная кафедра? – понимающе подмигнул подполковник. Он всё понимал. Этакий запогоненный Вольфганг Мессинг. С ним становилось просто страшно.
-Она.
- А какой вуз?
Пахомов назвал.
-О! – уважительно покачал головой офицер. – Солидно!
(не читала, просто просмотрела)