Я притормозил, а он, обойдя машину спросил, сверкая белозубой улыбкой - Командир, закурить не найдется? Я не курил, но в машине со мной ездила благополучно забытая кем то пачка «LD», которую я и презентовал трактористу.
Парнище просиял, намучившись верно от никотинового голода и спросил кивнув на собаку – Охотится?, - не переставая улыбаться. - Да,- подтвердил я, хочу побродить по излучине. Внезапно улыбка сошла с лица парня. Он посерьезнел, даже подобрался внутри и сказал мне, подбирая осторожно слова, будто не хотел проговориться о чем то. - Да там … Место там … Ерунда! И утки нет! – обрадовавшись, что нашел нужное определение, позволяющее обойти раздирающие его противоречия, затараторил он. - А мы не по утиные души, - с улыбкой ответил я, думая, что догадался о причинах его беспокойства. Видно на излучине его любимое место, не хочет он, чтоб кто то еще там охотился.- Куропаток и перепелок хочу погонять, может коростель попадется.
Однако тревога не сходила с лица парня. Он опять приоткрыл было рот сказать что то и на лице его была заметна лихорадочная работа мысли. - Вы это, у реки только не ходите, там гадюк полно!- выдал он наконец, не очень то складную версию. - Хорошо, - поспешил я его успокоить и полез в машину, посмеиваясь про себя над незадачливым обманщиком.
И вот прибыв на место я заглушил машину и выпустил Травку. Она сделала пару небольших кругов и присела справить свои собачьи дела, не переставая при этом принюхиваться. Я же расчехлил и собрал свое «ТОЗ 34» и взглянул на солнце. До сумерек оставалось часа четыре. За это время можно всласть побродить, погонять дичь и я неспешно пошел за собакой.
Полчаса спустя всего, в сумке уже лежала куропатка. Что же, можно было сказать, что день задался. Погода стояла великолепная, ни зябко, ни жарко. Меж тем мы постепенно приближались к реке. И тут Травка стала вести себя как то беспокойно, то и дело прядала в сторону, приседала, словно в испуге и ее состояние передалось мне. Может и правда тут змеи, может не врал тракторист – подумалось мне. Или сюда забрел крупный зверь, вроде волка. Вряд ли что то еще смогло бы ее насторожить. А у меня в стволах два патрона с седьмым номером дроби. Я порылся в многочисленных карманах жилета и отыскал неизвестно сколько там лежащие три патрона с четырьмя красными нолями на верхней прокладке. Это придало мне некоторую уверенность, уже почти что картечь!
Перезарядившись, я стал присматриваться к поведению собаки. Она не шла теперь вперед, а стояла только, мелко дрожа, и не принюхивалась, а прислушивалась скорее, оттопырив одно ухо и слегка наклонив голову.
- Да что ты, Травка? – спросил я, надеясь, что она покажет мне причину своего волнения. Собака встрепенулась и бросилась ко мне, прижимаясь мелко дрожащим телом к ногам. Было ясно, что она испугана, но что повергло ее в это состояние? Трава вокруг едва доходила до щиколоток и не могла бы скрыть сколько то крупное животное. Не было рядом и овражков и рытвин. Ровное поле. По опыту я знал, что Травка тщательно исследовала бы носом даже мало- мальский отголосок слабого пусть запаха, сделав для верности круг, а то и несколько. Нет. Ее напугало что то иное. А ведь запах для собаки является основным источником восприятия. Но что тогда послужило причиной такого ее поведения???
Может быть звук? Я принялся сосредоточенно прислушиваться. Но тишина стояла мертвая, аж до звона в ушах. Стрекотали только кузнечики, да изредка трещал вдалеке коростель, я напрасно напрягал слух, когда вдруг в один момент мне послышалось что то. Что то похожее на пение.
Так бывает иногда. При напряжении нервов порою усиливаются и изменяются в восприятии тихие звуки, взбудораженный организм воспринимает и переиначивает их на свой лад. Как то зимой, было дело, я напряженно минут десять ждал пока выйдет топчущийся в кустах крупный зверь. Этим зверем оказалась мышь, шебуршавшая прямо под моими ногами в пересохших и каляных от мороза листьях, прикрытых тонким слоем снега.
И я стоял, вновь напрягши слух, и тут ветер изменил направление, и я услышал тот звук вновь, но уже более отчетливо.
Травка стояла подле меня на полусогнутых лапах и дрожала мелко, поджав обрубок хвоста. Я наклонился погладить ее и спросил ласково – Ну что ты, чего? Пойдем к реке, Распрямившись, сделал несколько шагов и оглянулся. Травка недвижимо стояла, раздираемая противоречиями – с одной стороны ей следовала идти за мной и в тоже время она не могла сделать и шажка. Пойдем же, - поманил я рукой и двинул к реке, держа ружье наизготовку, а у самого по спине расползались холодные иголочки страха.
Неизвестный звук меж тем становился все отчетливее и я разобрал вскорости, что это пение и поет женщина, только нельзя было разобрать ни слов, ни мелодии, но было что то завораживающее и чарующее в нем. А я шел и шел, приближаясь к речке и все слышнее была невидимая певица, просто растягивавшая грустную, сквозящую своей пронзительной печалью и тоской песню без слов. Безыскусную, но режущую и рвущую душу.
Подойдя к реке вплотную я оглянулся, но Травки рядом не увидел, не придав тогда этому значения. А спустя миг увидел саму певунью. Река в том месте сделав поворот образовала небольшой плес и на нем то, наполовину в прозрачной воде стояла лицом ко мне девушка и пела.
Заметив меня, она приподняла глаза и улыбнулась кротко и мягко, не прекращая петь и нежно поводя по глади реки кончиками пальцев. Я встал, опустив ружье у самой кромки воды, и совершенно ошарашенный смотрел на незнакомку.
Она была более чем прекрасна! Совершенно нагая, только мокрые волосы, длинные русые волосы облепили тело, составляя всю одежду. Прелестное лицо, очень красивые руки с длинными, чувственными пальцами. А я не испытывал ни малейшего похотливого возбуждения, только благоговейный трепет, нежность и жалость. Ни тени дурной мысли, я любовался девушкой как картиной что ли, и совсем уносило ввысь ее протяжное, жалобное пение. Все выше и выше, и душа моя кружила, и совсем иным становился мир. Не яркие краски, режущие глаз, но приятные полутона. И отходила тревога, оставляя место для удивительного спокойствия и душевного умиротворения.
Словно осознал в этот миг, что вся жизнь прожита неверно и враз все стало на свои места. А она вновь улыбнулась, как то очень особенно, чуть прикусив нижнюю губу и подняв руки, поманила к себе. Ни секунды не раздумывая, я сделал шаг, но не успел даже занести ногу над водой, не то что ее опустить. Темное ядро беззвучно мелькнуло меж нами и врезалось в девушку, обдав меня кучей брызг и выведя из завороженного состояния. Травка! Я не почуял даже, как она прокралась незаметно, и не успел ничего понять, как девушка и собака скрылись под водой. На поверхности образовался гигантский бурун от движения борющихся тел и спустя мгновенье они появились на поверхности.
Но как изменилась девушка! Я завороженный ее пением не видел мертвенной бледности кожи, покрытой кое-где чешуей. Лицо, не лицо даже, а жуткая морда, с острыми зубами, распахнутыми в оскале боли, поскольку в шею чудовища впилась Травка.
Русалка! Я не думал нисколько, и когда в пылу борьбы чудовище повернулось на мгновение ко мне спиной, заслонив собой собаку, я вскинул ружье и спустил оба курка, не почувствовав боли в отбитых скобой пальцах правой руки. Звука слившихся в один выстрелов я не услышал, увидев лишь, как разошлась бледная кожа разорванная свинцом. Спустя мгновение и русалка и Травка скрылись под водой.
Где-то правее, по течению шарахнулась в стороны рыбья мелочь, будто испугавшись речного хищника, и я побежал туда. Снова бурун, но в воде взбаламученной вместе с илом ничего нельзя было разглядеть. Только очертания, плотный клубок тел, слившийся в последней, смертельной схватке. Лихорадочно соображая, я перезарядил ружье и взял его в левую руку, а правой вытащил висевший у бедра острый охотничий нож, но ничего, ничего на поверхности воды не выдавало того, что на глубине шла жестокая схватка.
А потом на середине реки, по течению еще чуть ниже, на поверхность выскочили пузыри воздуха. Вода моментально окрасилась кровью, красной кровью принадлежащей только живому существу, а я заревел, словно зверь и не в силах сдержать свою бессильную ярость, стрелял и стрелял по водной глади, пока не закончились патроны.
Когда я пришел в себя, то осознал, что стою на берегу с пересохшим ртом, сжимая в руках бесполезное уже ружье. В патронниках были пустые гильзы, карманы опустели. Я понимал, что все закончено, но с остатком детской наивности надеялся, что сейчас забурлит вода, вынырнет Травка и выскочив на берег бросится ко мне, обдавая фонтаном брызг. И в тоже время осознавал, что этого уже никогда не случится.…
Как я добрался до машины, как доехал до дома я не помню. Это просто выпало. Жена увидав мое лицо бросилась раздевать, набрала ванну и подумав мгновенье, налила большой стакан коньяка. Я до сих пор благодарен ей за то, что она ничего не спросила тогда. Как бы ей этого не хотелось. Я все равно не смог бы ответить. А позже на все ее робкие попытки я только махал головой, сглатывая подкативший к горлу комок. И она понимающе замолкала.
Часто я спрашивал себя - мог ли я сделать что то, что спасло собаку? Да. Только если бы не пошел к реке, прислушавшись к собачьему предчувствию. Она же ясно давала понять, что там находится нечто настолько опасное и жуткое, что даже при всем собачьем бесстрашии повергло ее в состояние ужаса. Более чем ясно дала понять, а я не осознал опасности, очарованный пением русалки. Впрочем не в пении возможно дело, я не переступил порог собственной тупости и безоговорочной уверенности в правоте своей как человека, венца эволюции. Но этот венец мог стать просто гниющим куском мяса. Если бы не животное, безмозглое, с нашей точки зрения и неразумное, стоящее на низшей ступени развития. Если бы не собака.
Я болел месяца два. Меня буквально ломало. Депрессия. Вот как это называют. Я жил через силу, переживая потерю собаки более даже, чем смерть некоторых из своих родственников, как бы дико это не звучало. Но это так. Я потерял не только собаку. Травка была для меня чем то большим, нежели домашнее животное. А ее последний поступок показал безграничную любовь и преданность. Она переступила через свой страх и смерть, принеся себя в жертву, заменив своей жизнью мою. Я, возможно, мыслю неправильно, но стал меньше любить людей после того случая. Мало кто способен на подобное самопожертвование. В том числе и я ...
Очень часто я просыпаюсь после одного и того же сна. Там я с берега прыгаю в воду и несколькими ударами ножа освобождаю Травку из лап русалки. И просыпаясь с бешено бьющимся сердцем сижу долго, сожалея, что виденное всего лишь сон. И дико больно от ошибки сделанной тогда, от тогдашнего моего малодушия и глупости. От того, что оказался слишком слаб духом, чтоб поставить свою жизнь против жизни собаки. Хотя она не раздумывала
