паспортисток о том, что в домоуправлениях составляются списки еврейских жильцов. Для чего? Талоны на кошерную колбасу раздавать? Крымских татар, калмыков, чеченцев, корейцев, многих других к тому времени уже выслали. А почему бы не евреев? Я верил в версию высылки, животом чувствовал ее правдивость. Но однозначных документов и я не мог предъявить, а читатели требовали от меня доказательств или раскаяния. Пустыркин имел неприметную внешность, пройдешь мимо – не запомнишь. Такие лица я всё чаще видел по российскому телевидению.
После фестиваля я снял на день избушку в Токсове. Ника приехала рано утром, мы разминулись, я нервничал. Когда она пришла, мы взяли лодку и поплыли по озеру. Она боялась воды, не умея плавать, да и купальника с собой не взяла. От жары ей пришлось снять джинсы и блузку. Я не мог оторвать от нее взгляда, пожирал глазами.
Зато как хорошо было, наконец, оказаться вдвоём в свежей постели! Какое искусство она демонстрировала! Когда, казалось, уже не было сил, она возбуждала меня снова и снова. Уверен, она оживила бы и мёртвого. Вечером мы пообедали в охотничьем ресторане со звериными шкурами на стенах. Она уехала поздно, на ночь ей нельзя было оставаться.
Ника была очень чистоплотной, мылась дважды в сутки, чистила зубы после орального секса. Я никогда не видел на ней несвежего белья, рваных колготок. Она следила, чтобы внизу живота сохранялась только узкая вертикальная щеточка, как черточка. "Неужели ты там бреешь, ведь это должно быть больно"? - "У меня есть специальная мазь, когда-нибудь покажу тебе, как я это делаю…. А хочешь, будет совсем без волос, как у девочки?"
Она всегда была готова к сексу, даже во время менструаций («Ничего, приходи, я тебе всё сделаю»), пользовалась миниатюрными гигиеническими прокладками, принятие душа и ванной превращала в игру, заводясь от собственных прикосновений: "Йорик, ты знаешь, я сейчас кончила бутылкой из-под шампуня". - "Ну, ты даёшь!" Ника ласкала себя с детства, делала это и при мне. Она считала, сколько раз я кончаю, была горда каждым новым разом. "А я думала, что мужчины после пятидесяти уже не в состоянии на полноценный секс". Мою активность, не по возрасту, она ставила себе в заслугу, между прочим, совершенно справедливо.
Когда они вдвоем были в Израиле, она приезжала ко мне из Тель-Авива. Один раз для нашего свидания я снял комнату в гостинице, другой раз она пришла ко мне на работу, в офис, который редакция «Времени» снимала для своих постоянных иерусалимских сотрудников в новом импозантном здании на Хевронской дороге, названном почему-то Домом Наций. В архитектуре Дома было что-то от сталинской Москвы и, я бы даже сказал, от официального Вашингтона. Я был один, сдвинул гранки и книги на край большого черного стола, поднял на него Нику. Разлука усиливала желание. Ей понравился секс на столе. После первого раза она сказала: "Я знаю, ты хочешь на меня лечь". С этими словами она простерлась на полу.
Я привозил их к себе домой. В машине Ника уселась рядом со мной, муж на заднем сиденье. Мы угощали Йорика водкой с колбасой, как она мне предварительно посоветовала. Жена почти не участвовала в нашей беседе. Наша большая, обустроенная квартира произвела на неё впечатление; она поняла, что увести меня отсюда будет непросто. Поднимаясь с дивана и желая меня подразнить, Ника потерлась задом о мужа.
Назавтра мы с ней встретились. "Ты сегодня ночью трахал свою жену"? - спросила она. "Нет, как-то не мог", - "А я - да". - "Понравилось тебе у нас"? - "Особенно кожаный диван. Я представила, что мы с тобой могли бы на нём делать". Про жену отметила: «Она такая спокойная». Ника предпочла бы, чтобы жена сходила с ума из-за неё.
В октябре 2002-го она приезжала-таки ко мне в Москву. Мы гуляли по Арбату, рассматривали памятник Окуджаве, мемориальные доски Пушкину, Цветаевой, Рыбакову (ну, да: «Тяжёлый песок»), надписи на камнях мостовой у театра им. Вахтангова, заходили в книжные магазины, ужинали в ресторане, всё остальное время не вылезали из постели. В ресторане она заказала себе "свининку", так, для самоутверждения, зная, что мне это неприятно. На улице указала на прохожего, стройного, "прикинутого" парня. "Видишь, какие у нас есть красавцы? Так что, имей в виду".
Перед Никиным отъездом мы пошли на Дубровку смотреть "Норд-Ост", мюзикл американского типа, поставленный по сюжету "Двух капитанов". Это было жизнеутверждающее, романтическое представление; на него ходили целыми семьями, так как на сцене никто не оголялся, как это было тогда принято в московских театрах.
Я смотрел "Норд-Ост" и в поступках его чисто русских героев высмотрел еврейский подтекст, проблемы оставленных жен (агунот) и левиратного брака. По еврейскому религиозному закону (галахе) мужчина, брат которого умер, не оставив наследников мужского пола, обязан жениться на вдове покойного. А женщина, муж которой пропал без вести, не может выйти замуж вторично, пока не будут представлены доказательства смерти её первого супруга.
- Почему Николай Антонович так стремится жениться на вдове своего брата?
- Тут дело не в любви. Это его долг; ведь брат оставил после себя только дочь.
- Почему Мария Васильевна так долго не уступает его домогательствам?
- Ей нельзя замуж, ведь она точно не знает, что её первого мужа нет в живых.
- Почему Саня так обсессивно ищет следы гибели пропавшей экспедиции капитана Татаринова?
- Да это очень важно, ведь надо обелить память о Марии Васильевне от тяжёлого греха двоемужества.
Каверин (урождённый Зильбер), наверняка в детстве слышал и об агунот и о левиратном браке; вот и воспользовался этим знанием для построения своего приключенческого романа.
Вспомнилась мне и библейская история про виноградник Навота с её однозначным приговором: "Ты убил, да ещё и унаследовал" (рацахта ве-гам ярашта).
Публику, разумеется, не занимали галахические проблемы. Она покидала театр на подъёме, воодушевлённая романтикой чистой, всепобеждающей любви Сани и Кати, так контрастировавшей с нормами постсоветского общества. Пару дней спустя мусульманские террористы ворвались в театр и захватили зрителей в заложники. В ходе плохо подготовленной операции по их освобождению полтораста человек погибло.
Мысли о сущности наших отношений посещали Нику снова и снова, мучили её. Давление с её стороны усиливалось.
"Я постоянно думаю о нас. Мне такие мысли приходят, что ты бы с ума сошёл или обрадовался – не знаю….
Если бы мне было 18-20 (я смотрю на фотку, где мы гуляем с тобой 11 лет назад), "а счастье было так возможно", нет, тогда точно нет, хотя….
А теперь всё по-другому: хватит ли чувств, даже если мы стали бы вдруг жить вместе, не надоели бы друг другу, ведь привыкли быть страстно, но кратко? Ты запросишься к покою и тишине, к старой жене под бок, а я не выдержу давления "среды". Буду ли я опорой тебе в старости, не разочаруешься ли ты во мне в других условиях, то ли я искала?
Я ребёнка хочу, я молодая пока….
А что в ответ здравому смыслу? Только любовь…. Разве нам было бы плохо просыпаться и засыпать вместе, говорить друг другу, как мы любим, просто быть вместе, жить? Красиво, вот только не будет этого…. Ведь тебя такая жизнь любовников устраивает, ну признайся не мне – себе хотя бы. Я люблю, меня любят, при этом у меня всё есть. Боже, может мой любовник, такой умный и опытный сумеет меня переубедить?"
Я перечитывал это письмо несколько раз, грустил, не знал, что отвечать, понимал, что её хватит на решительный шаг, но совсем не был уверен, что хватит надолго, что она выдержит "давление среды", то есть окружающих мужчин. Однажды, во время короткой встречи в Питере, она заявила: "Я стала смотреть на наши отношения серьёзно. Я хочу, чтобы ты принял за меня ответственность". Когда я поделился этой фразой с одной старой московской знакомой; та спросила: "А почему бы каждому взрослому человеку не отвечать самому за себя?"
Своё августовское 2002 года письмо она озаглавила: "I want to make love with you and to be your wife". Я получил его, будучи в командировке в Париже.
"Как тебе заголовок?
Не верю, что в Париже у тебя никого нет, в бурной молодости ты "покрыл" много баб, которые распространились по свету. Могу с уверенностью сказать, как твоя жена: у тебя в каждом городе есть женщина…
Я всё-таки решила тебе сказать, хотя мне и страшно: как только ты решишь, что мы будем вместе, я готова.
Я сейчас пишу и боюсь, словно это не просто слова, а черта. Я клянусь тебе, нам будет здорово, мы будем счастливы, я буду встречать тебя после работы, выбегать к тебе. Я не буду мешать тебе и сердить. Мне жалко Йорика, я его люблю, но ты – совсем другое, ты - то, что я всегда хотела и что не получила в своей семье, хотя она замечательная, но я не могу без тебя.
Можно ли любить виртуально? Ведь это моя единственная жизнь! Возможно, есть люди, готовые к постоянным тайным отношениям, но я устала от вранья, мне стыдно и унизительно. Я даже несколько раз думала о том, чтобы порвать, я устала…. Как только вижу тебя, раздеваю, ложусь с тобой, ты со мной, всё уходит…, а потом снова….
Блядь, я совсем запуталась"….
Развод для Ники не был бы связан с большими потерями. Требовалось только пройти через трудный разговор с мужем и получить от него разрешение на вывоз сына в Израиль. Как мать, она бы этого добилась. Взамен получила бы повышенный социальный статус, а я бы её обеспечивал. В случае неудачи брака со мной, у неё было бы время поискать другой вариант в кругу моих друзей и знакомых. Йорик, погоревав, тоже бы устроился, в России так не хватает толковых, здоровых и непьющих мужчин среднего возраста, да ещё с собственной квартирой.
Совсем в другом положении находился я. Я нежно любил своих детей, особенно дочь. Когда, после рождения сына, жена долго болела, я сам ухаживал за дочкой, кормил её, купал, менял подгузники. С того времени между нами установились безоблачная любовь и доверие. Дочь была замечательным ребёнком, умной не по возрасту, чуткой в общении, нежной и доброй с родителями, любимой ученицей всех учителей. Как мог я вдруг оставить её в столь ответственный момент формирования личности, разрушить идеал – папин образ? С кем она будет советоваться? От кого узнает о большом мире, в котором ей скоро придется искать своё место? Как я ей буду смотреть в глаза? А что, если она вообще перестанет со мной разговаривать?
А как быть с сыном, наделенным врожденной дислексией? С каким трудом мы его вырастили, сколько вложили, чтобы он постепенно перестал отличаться от других детей, и даже обошёл многих! Сын особенно чувствовал свою зависимость от семьи, очень дорожил мамой и папой. Что ему делать, если папа его покинет?
Моя супруга была значительно старше Ники, не красавица, не слишком здоровая, но верная жена и заботливая мать. Она вышла за меня, когда я был неустроенным иммигрантом. Она никогда не жаловалась на трудности, не поднимала вопрос о деньгах, помогала мне во всём, растила детей, поддерживала непререкаемый авторитет отца. Для неё развод стал бы большим ударом, от которого она могла и не оправиться.
Этому противостояли Никины молодость и красота, наша любовь и радости запредельного секса – совсем не ерунда. Но как я себя буду чувствовать, разрушив семью? Разве у меня характер Рогожина, чтобы всё бросить к Никиным
