касались, аспектов, мягко говоря, нетривиальных, львиную долю интересующихся, искавших контакта с Касатовкиным, составляли люди под стать вопросу, весьма специфические. От экзальтированных молодых особ, которые все как одна не от мира сего (по крайней мере, они сами в этом глубоко убеждены), до клинических случаев прогрессирующей шизофрении на грани руинирования сознания. Профессор Касатовкин, как уже, наверное, успел понять мой терпеливый читатель, был личностью как минимум неглупой, а что более вероятно, неординарной. И он, разумеется, нашел способ избавляться от этих назойливых «контактёров». Первых он просто-напросто ориентировал на свои самые дорогие курсы. Одно из двух: либо вовсе отстанут, убоявшись цены, либо за такие деньги можно и самому потерпеть пару недель. Вторых же отшить было гораздо сложнее. Но тут на помощь приходили старые институтские связи, локализованные на кафедре психиатрии. К особо надоедливому психу в один прекрасный момент на дом заявлялись два дюжих архангела, все в белом, и предварительно вкатив ему изрядный досидж аминазина, на две ближайшие недели закрывали страдальца на общем коридоре Пряжки. Не у всех болезных с первого раза возникала правильная ассоциативная связь, и по выходу они принимались за старое. Эпизод с архангелами повторялся до тех пор, пока рефлекс не закреплялся в нужном виде.
В общем, жизнь шла своим чередом вплоть до того момента, о котором я и хотел рассказать и к которому, наконец, подобрался вплотную.
В одну прекрасную ночь, если можно назвать прекрасной ночь, когда ты сладко спишь в собственной постельке и видишь во сне обнаженную Анжелину Джоли, а в самый неподходящий момент у тебя над ухом начинает трезвонить мобильник. Так вот, однажды в такую прекрасную ночь Касатовкина разбудил звонок телефона. Обычно он выключал мобильный на ночь, дабы не донимали звонками особо настырные начинающие демиурги. А тут забыл…
С трудом вынырнувший из своего сна Иван Савостьянович несколько мгновений отупело глазел на мерцающий в темноте экранчик телефона. Пятый час утра! Это ж, какому гаду неймется?! Но Касатовкин, как человек интеллигентный, не мог просто нажать кнопку отбоя. Пришлось ответить.
- Алло, - голос профессора со сна был глухой и хриплый. – Кто это?
- Профессор! Профессор, это вы?! – кричал в трубку юношеский тенорок.
- Да, я. – Касатовкин начинал раздражаться. – Говорите.
Супруга Ивана Савостьяновича Серафима Егоровна издала возмущенный звук, этакий вздохоскрип, долженствующий означать триллионы проклятий на головы всех звонящих по ночам, и натянув на голову подушку, отвернулась к стене. Касатовкин, дабы не усугублять, сел на кровати, нашарил ногами на темном полу тапочки и вышел на кухню, все еще прижимая трубку к уху. Из телефона неслись бессвязные радостные восклицания, суть которых сводилась к изъявлению величайшего удовольствия звонящего от того факта, что он не ошибся номером и слышит-таки, и лично разговаривает с «самим Касатовкиным». Не дожидаясь, пока иссякнет этот горный поток славословия, профессор, слегка повысив голос, решительно прервал собеседника:
- Юноша, кто вы такой и что вам угодно? На всякий случай напоминаю, что на дворе четыре часа ночи.
Трубка замолчала. Прошло не менее минуты, прежде чем в ней заговорили снова.
- Простите великодушно, дорогой Иван Савостьянович! – голос юноши звучал виновато и потерянно, и можно было поклясться, что в нем слышны слезы, - Я… Я как-то совсем не подумал… Видите ли, я с Дальнего Востока, из Тенгура, а у нас сейчас… Впрочем, не важно. Я виноват, простите. Я позвоню попозже…
Он говорил так сконфуженно, что Касатовкин с легкостью представил себе его красную от стыда физиономию, с глазами, наполненными хрустальной влагой.
- Ну, ладно-ладно, - успокаивающе проворчал профессор. – Что у вас там стряслось.. в Тутуре?
- В Тенгуре. Я… Понимаете… - мямлил молодой человек, - Мне так неловко!.. Такой человек!... А я! Посреди ночи!... Позор… Нет, Иван Савостьянович, можно я попозже позвоню?
- Так! – рявкнул в трубку окончательно проснувшийся Касатовкин. – Ну-ка, возьмите себя в руки и четко скажите, что случилось.
Какое-то время юноша молчал, видно, собираясь с духом. И потом выпалил:
- Профессор, я сделал это! Создал! У меня получилось!
- Чего «сделал-создал»? Что «получилось»? Не понимаю, выражайтесь яснее, молодой человек. Как вас зовут, кстати?
- Мир!.. То есть, нет, меня зовут Кирилл. А создал я Мир! Все делал точь-в-точь, как вы написали. Потренировался, и… И у меня вышло!... Вы просто гений!.. – юноша опять чуть не сорвался на восторженный визг.
- Погодите, Кирилл. Какой еще «мир»? Вы о чем? – Касатовкин с досадой начинал понимать, что звонит ему очередной псих.
Впрочем, помимо психов была среди его слушателей и читателей еще одна категория, досаждавшая Ивану Савостьяновичу куда больше, чем сумасшедшие, но, слава богу, куда менее многочисленная. «Юноша бледный со взором горящим», - так называл их Касатовкин, увлекавшийся в молодости русскими символистами.
Дело в том, что основную массу его слушателей на всевозможных циклах и курсах составляли дамы разных возрастов. Побежденные логической стройностью касатовкинских теорий, попавшие под очарование его бархатного голоса, великовозрастные в своем большинстве студентки крайне редко задавали профессору всякие «неудобные» вопросы. Мало кто из взрослых здравомыслящих людей, слушавших Ивана Савостьяновича, воспринимал всерьез демиургические идеи. Скорее, это походило на такую игру: вот есть абстрактные понятия, которыми можно оперировать, как фишками на игральной доске, а вот и правила, по которым нужно эти фишки двигать. А ну, кто сумеет это сделать покрасивше? А кто быстрее? Но на этом - и все. Иными словами, мало кто допускал, что следуя рекомендациям и методикам Касатовкина и в самом деле возможно создать что-то из воздуха. В худшем случае особо доверчивым казалось, что они просто не в силах соответствовать всем требованиям, предъявляемым к личности криэйтора. А посему нечего и ждать от себя каких-то там чудес созидания.
Но иногда на лекции каким-то ветром заносило молодого паренька, в голове которого витали всякие романтические бредни, мечты о далеких галактиках, вневременных путешествиях и о кольцах всевластия. Подобные фантазии в сочетании с кипучей энергией молодости и ее же неискушенностью создавали тот самый типаж, который был столь неудобен для Касатовкина. Неудобство состояло в том, что рано или поздно, послушав Ивана Савостьяновича, юноша подступал к профессору, как народ ко Христу, и задавал банальнейший вопрос, напрашивавшийся сам собою. «А когда, о, Учитель, смогу я сам совершить чудо творения?». Отвертеться от такого вопроса было сравнительно легко. Начиная от любой сентенции, незавуалированный смысл которой сводился к сакраментальному «Когда рак на горе свистнет», и вплоть до «Ты не готов еще, о, мой юный подаван!». Гораздо сложнее все выглядело, когда такой молодой человек, в околобожественном экстазе от собственной дерзости, просил самого Ивана Савостьяновича совершить любое, пусть самое махонькое, чудо по его выбору.
Нет, хороший философ, тем более целый профессор, всегда найдет, что сказать аудитории. Оплетет ее словесными парадоксами, заманит в лабиринты парадоксальной логики, да там и оставит… Но видит бог, Касатовкину это не доставляло никакого удовольствия!
И вот сейчас все указывало на то, что Кирилл как раз такой «юноша бледный» и есть. И Касатовкин пока не мог сообразить, как бы ему побыстрее избавиться от докучливого собеседника, и отправиться спать. А Кирилл, видно, справился с прострацией от того, что разбудил «Великого и Ужасного», и уже тараторил в телефоне вовсю.
- Я все сделал, как вы написали! Я раз сто, - нет! - двести раз прочитал вашу «Практическую демиургию». Это великая книга!..
Касатовкин на своем конце провода досадливо поморщился. Уж он-то знал истинную цену своему опусу.
-… Я старался, очень старался. Сначала у меня ничего не получалось. Ну, совсем ничего! Очень долго, где-то год…
Касатовкин про себя: «А, ну-ну. Целый год? Ого! Это же очень долго!». И вслух:
- Ну и?...
- И – получилось! – казалось, юноша от восторга сейчас захлебнется. – Вот только сегодня! Нет, вчера… То есть, нет, ночью… Да черт с ним, не важно!...
- Да что получилось-то? – профессор начал терять терпение. – Знаете, молодой человек, я очень рад, что вы достигли желаемого результата. Что бы там у вас не вышло, я вижу, вам это очень нравится. И я, поверьте, этому весьма рад. Продолжайте в том же духе. За сим позвольте откланяться. Мне хотелось бы еще хоть часок поспать перед работой.
И уже совсем было собрался дать отбой, когда голос Кирилла в трубке буквально взмолился:
- Профессор! Иван Савостьянович, умоляю, еще хотя бы одну минутку! Мне очень нужна ваша помощь! Прямо сейчас! Я ничего не понимаю, но чувствую, что дело не терпит отлагательства.
- Хорошо, ровно одна минута.
- Величайшее вам, просто огромнейшее спасибо! Я быстро… Так вот, я создал… Мир! Представил его себе во всех подробностях, до мельчайшей детали, все как вы учили. Ну, «фантазия, визуализация»… Да, вы лучше меня все помните! Сконцентрировался. Правда, пришлось очень тяжело: я боялся упустить настрой, и сидел в медитации целых два дня!..
«…И дух его метался над водой», - саркастически подумал Касатовкин, а вслух произнес, чувствуя, что нашел-таки возможность поставить юношу на место и закруглить разговор:
- А-а-а! Вот где была ваша ошибка! Недостаточная концентрация. Даже сам господь бог Саваоф, и тот отдыхать изволил только на седьмой день.
Молчание.
- Да? Вы так думаете?
- Ну, конечно, дорогой мой! – Иван Савостьянович уже мысленно потирал ладошки и повернулся, чтобы идти обратно в спальню, под теплый бок Серафимы Егоровны. – Но знаете что? Не отчаивайтесь! – сказал он самым доброжелательным тоном, на который был способен, - Поработайте еще, почитайте книгу, помедитируйте. И самое главное, не торопитесь! Слышите? Не торопитесь. А потом попробуйте снова, и у вас обязательно получится. Ну, все, спокойной ночи.
- Спокойной ночи, - автоматически повторил за ним Кирилл. – А что?...
Но Касатовкин не стал дослушивать. Радуясь, что так легко отделался от очередного «юноши бледного», просто нажал на кнопку и разъединился.
В пять-тридцать телефон, так непредусмотрительно не выключенный Иваном Савостьяновичем, зазвонил снова. Касатовкин, провалившийся к тому времени в фазу глубокого дельта-сна, никак не мог пробудиться, и проснулся только когда рассвирепевшая Серафима Егоровна пребольно ткнула его локтем под ребра. Ошалевший от такой подачи, профессор еще целую минуту таращился во тьму, совершенно не понимая, что происходит.
- Иван!!! Иттить твою двадцать! – возопила Серафима, - Да выключи ты, наконец, этот клятый телефон!
Бедный Иван Савостьянович, до которого начал доходить весь трагизм его личной ситуации (утреннего скандала с супругой явно уже было не избежать), схватил трезвонящую мобилку с яростью тигра, у которого из-под носа утаскивают кусок мяса.
«Ну, если опять этот Кирилл!», - в бешенстве думал профессор, - «К черту интеллигентские сопли! Скажу ему все,
ш-к