- Кейс со связью, - потребовал Виктор.
- Для друга, - сладился дудаевец. - Кого вызывать?
Виктор поговорил с редакцией и ещё с кем-то в Москве.
«Понимаю, понимаю, что всё надо делать, не цепляя их», - согласился с трубкой при втором разговоре. Сев в кресло, зажёг сигарету и, выдержав паузу, произнёс, в принципе, ожидаемое: «Нас, похоже, хотят на кого-то обменять. Поздравляю со званием «заложник».
«Не впервой», - отмахнулся Камаринский. - «Заложник - моё перманентное состояние. Впрочем, новость неуютная. Я к такому обороту готов не был».
А чечен тоже стал ходить по двору с провожатым. Выхватывал кинжал и играл лезвием у лица автоматчика.
В Минске кашёнкинскую корреспондентку сумели подвести к Оглы, та объяснила ситуацию: «Мы хотим вернуть на родину тело павшего за Азербайджан». Женщину удивило, что президент отнёсся к творившемуся в Шуше, как к должному. А ведь знал погибшего. Но, судя по всему, всё же распорядился.
Из Баку прилетел человек: «Я буду вашим спутником».
Камаринский не понял сути заявления, но главный тюремщик заговорил на чистом русском, автоматчики исчезли, остались официанты.
…На лётном поле - катафалк и милицейские машины. Видно коллега заарканил вторым звонком не только весомого, но и добросовестного человека.
- Вот мы с тобой и побывали в разведке, - сказал Виктор, едва самолёт коснулся московского бетона.
Камаринскому не понравился тон напарника: «Я же не из них».
Журналистов в штатском в советское время в Кашёнкине вычислять было не принято. Тем более что их была едва ли не половина. В рутине они были своими. Главная цель - проломить государственную границу и отведать тамошней жизни.
Случались курьёзы. Подтянутого новенького попросили сверстать выпуск.
- Сверстать? - задумался крепкий парень.
- Вёрстка, примерно то же, как ты бы разобрал пистолет, почистил, а теперь должен собрать, чтобы стрелял. Понял?
…На Троекуровском, кладбище, что на отшибе и без транспорта, толпа народу.
«Добрались поглазеть на нас», - зло бросил кто-то.
«Целая процессия. Меня так провожать не будут», - огорчился другой.
«Зависть на похоронах, как это ни странно, типичное явление, - подумал Камаринский. - И её не скрывают, как столь же суетное злорадство».
Людей фильтровали у автобусов, чтобы на поминки не просочились неадекватные. Прошло на удивление тихо. Были, правда, обиженные, что Лазарь перед поездкой пил не с ними. А он и не выбирал. Это в разведку - не со всяким, а водку кушать…
А «Она» нашла в ресторане нового покровителя.
…- Зря Лазарь рассуждал, что отложил что-то на чёрный день, - сказал вновь возникший Эмигрант.
- Почему зря? Что зря? Сказал, отложил?
- Сказал - сглазил. И отложил не по годам. В нашем возрасте чёрные дни ещё можно встречать с открытым забралом, вернее, с пустым кошельком.
- Дай-то бог, - улыбнулся Камаринский.
- Когда Леона провожали на войну, я был при деньгах и хороших деньгах, - сказал с оптимизмом Эмигрант. - Сейчас пуст, и легко думается о будущем. Но на ресторан хватит.
Камаринский позвал Виктора. Рейд в Шушу они так и не удосужились обмыть.
Их не провожали косыми взглядами. Всё Кашёнкино уже знало, что Лазарь в тот день успел чокнуться с каждым.
На двери его бывшего кабинета висела памятная бронзовая табличка.
Кашёнкинский мартиролог не был рядовым поминальником.
«Кто-то с фантазией работает над скорбным списком», - считал Камаринский. Он не был летописцем, но обобщал.
Попадали в мартиролог не все, а знаковые. Как личность или как образ смерти. Остальным на том свете воздастся.
Первым стоял Сталинист. Прошедший войну в особистах, он не просто работал советским журналистом, а служил им. Подозревали, что верующий… в мудрость вождей страны. «Однажды, - сурово поучал, - на столе был шаляй-валяй забыт острый комментарий. Это не у нас, но урок всем. Так вот. «Голоса» успели ответить на него до выхода в эфир».
Сталиниста на зелёном переходе сбила машина кого-то из кремлёвских бонз. Броневик был без седока и сопровождения, но выполнял государственное задание. Гибель засекретили. Но со временем Сталиниста признали жертвой политических репрессий.
Ингу Шелестову выбросило из окна от неразделённой любви. Она не могла её поделить на три равные части. А через месяц в роскошной женской зрелости умерла Лялька Собкина. «Вот уж на кого не подумаешь», - сказали дружно. На тризнах оба раза дошло до мордобоя.
Трудоголика восхитил анекдот, что последняя фаза перестройки будет перестрелкой. «Тогда меня и убьют», - шутил. До перестрелки не дожил, умер за рабочим столом, дописывая речь на премьере своего фильма. Опьянённый гласностью, стремился успеть всё. Поминки закончились потасовкой с киношниками.
Сибарит Лёва Брумель, как и полагалось, преставился не в своей постели, не трагично, а с вывертом. За картами на траверзе Ниццы. Когда тело унесли, партнёры вскрыли сдачу и увидели, что скончавшийся брал всё.
«Спустился б на берег - мог бы жить, в казино долго не поиграешь», - постановили коллеги и вернули тело на родину во французском гробу.
И траурных экспедиций у коллектива было много. Кто разбился с вертолетом на Таймыре, кого застрелили бандиты в Туве.
Лазарь стал первым павшим во второй гражданской войне. «Будут ещё жертвы», - знал Камаринский.
Нашлось в мартирологе место и бравому Заму. Виктора обнаружили на дачке в Тверской губернии с застывшим в глазах удивлением.
«Начали с него», - холонуло Камаринского.
Когда стали ломать коллектив, разразились чистки, пронеслось моровое поветрие - за год-другой отошёл едва ли не каждый десятый.
Новые времена ещё не устоялись, второй помёт постсоветских начальников устраивался в креслах, но Кашёнкина фактически не существовало. И в лютый мороз и Новогодье на кладбище встретились все, кто ещё помнил себя в нём. Слетелись на похороны Разжалованного. В ресторане те, для кого Кашёнкино было образом жизни, глядели друг на друга и молча пили.
- Сколько раз казалось, что ещё шажок и настанет наше время. Не пришло, - сказал Кромов, у которого покойный был доверенным на выборах 90-го. Разжалованный жаждал трибунить напрямую, Журналист и предложил его в команду приятеля.
- Ельцин сделал хуже, чем умер, - согласился Камаринский.
- Из всех щелей лезет советскообразное, - сумятничал Кромов. - Кто ж ведал, что задует такой норд-ост.
«Ветераны перестройки, инвалиды гласности и прочие остатки», - дёрнулся Камаринский, на собственной шкуре испытавший, как зачищают информационное пространство. Резко поднялся и призвал застолье: «Помянем Кашёнкино».
Мартиролог был закрыт. А судьба извлекла чистый лист и заточила древнее перо.
«В любой трагедии есть доля недоумения», - заключил Камаринский, ставя свечу за упокой Киноманки. Её смерть породила воспоминания. Женщина говаривала, что в семье обычная советская проблема: «Она дочь генерала, а тот сын крестьянина».
К олимпиаде сносили квартал в центре. Под проект попал и дом, в котором жила Киноманка с овдовевшей матерью. Им выделили комнату в коммуналке.
«Приказ есть приказ», - не моргнула глазом генеральша и взяла ордер. А Киноманка плакала в столовой Кашёнкина.
- Есть кабинетик в доступном всем коридоре Министерства обороны с табличкой «Помощь вдовам генералов», - сказал ей Камаринский. - У этих женщин много проблем. Дуй туда.
- Неудобно как-то, - всхлипнула бабёнка, прорывавшаяся сквозь любые кордоны ради интервью. Тяпляпная в жизни она работала досконально.
Камаринский сам позвонил приятелю, а тот связал с генералом, ведавшим столом. Райисполком тут же покаялся в недоразумении.
Так Камаринский сыграл роковую роль в судьбе Киноманки. Вдова получила квартиру для себя и регалий мужа, а Киноманка - вторую для себя и кота. Больше у неё никого и ничего не было. Вдова дотянула до приватизации, но её квартиру выманили у Киноманки под музей. Женщина тронулась умом, думая, что за вторую её просто убьют. Скрывалась, бродяжничала, побиралась. Приходила в Кашёнкино постираться и отогреться. То пускали, то нет. А скончалась, выяснилось, что хоронить её не на что, некому и негде.
Крепко подумали и сумели - погребли бродяжку на Новодевичьем кладбище. Иного места в Москве для неё не нашлось. Легла Киноманка урной с прахом в могилу отца. Где похоронена мать, дознаться не смогли. Её тело из морга дочь так и не забрала.
«Достойный и весьма в духе времени постскриптум к синодику», - оценил Камаринский.
Он уже был в тех годах, когда к переселению в иной мир относишься с пониманием.
Камаринский прошёл сквозь пограничную ситуацию. Смеялся от души над киношными выдумками про закодированных хранителей тайн КПСС. Тех на экране активировали телефонным звонком. Но вдруг сам ненароком приник к аппарату, что был запасным и молчал долгие годы. Развалившись в кресле, трепался о пустяках с коллегой. И тут этот зуммер.
«Не бери трубочку, не бери», - твердил внутренний голос. Снял и… иглы в венах, когда очнулся.
Когда приступ повторился дома и тоже под мирный телефонный трёп, Журналист понял, что надо менять себя.
За церковной оградой Камаринский вспомнил и упрёк Киноманки: «Ты и твои соратнички сдали коллектив».
«Мы страну сдали, а она нас», - ответствовал.
…Десять лет минуло, как не сложился разговор с новым Главным. Камаринский, конечно, сразу смекнул, что не впишется в новый большевистский стиль, что принёс с собой назначенец - солдат-новобранец, уже верный партии, незнамо пока какой. Не сдать экзамена по неосоветскому идиотизму. Из принципа обозвал выдвиженца «мудаком», сел в лифт и уехал на другую работу в новой политической, как говорили «постдефолтной», реальности. Где-то между восьмым и двенадцатым этажом уразумел, что получил вольную. Он свободен, прежде всего, от амбиций, от излишних друзей, да и врагам стал почти не нужен. Через месяц понял, что, по сути, досрочно вышел на пенсию и с сарказмом дауншифтера следит за бытием, оставаясь коллекционером реальности. Местечко для дозора за страной досталось удобное.
В 91-ом русский народ, простиравшийся тогда от Северного полюса до Кушки, с азартом зеваки наблюдал чудачества в Москве. И в 93-ем русские люди на своей исконной земле, протянувшейся от Кёнигсберга до Тоёхары, остались безучастны. В миллениум - то же равнодушие. Хоть под гексоген, что под фентанил. Словом, одной Россией меньше, другим же России - больше, а человеческий материал готов к очередным утопиям.
И не ко времени и месту всплыл куплетик:
«Я был батальонный развёдчик,
А ён писаришка штабной.
Я был за Расею отвётчик,
А ён спал с моею женой».
«И чего я державу ревную, - рассмеялся Камаринский. - Не женщина ж, чай. Собственная баба-то в молодости была слаба на передок. Знал, что давалка, так это только бодрило. Иной раз подначивали друг друга в постели».
Вот и кашёнкинский назначенец невзначай умер.
«Следующий будет ещё чище», - предрёк бывшим коллегам Камаринский.
«Одной сукой меньше, другим резвее» - решил коллектив.
«Выбросил я паспорт государства Номенклатурия, а новый не дадут», - ухмылялся Камаринский.
И весел был, пока внезапно не открыл, что жизнь-то поизносилась.
***
