искренности.
Я пожала плечами. Тоже мне Станиславский нашелся.
Два года назад умер мой дед. Это случилось сразу после Старого Нового Года. Тринадцатого еще все было в полном порядке. Мы с девчонками отправились к нам на дачу. Машка тогда поссорилась со своим Игорем. Причину ссоры сейчас даже и не вспомню. Что-то мелкое, банальное. Думаю, что и сама Машка вряд ли вспомнит. Она тогда была в «интересном положении» и психовала по пустякам, что вполне естественно для беременных, но будущий отец, в силу непонятных нам с Олькой причин, никак не хотел примириться с этим фактом и вел себя неадекватно ситуации. Их отношения чуть ли не постоянно находились на грани полного разрыва, и нам с Олькой поочередно приходилось исполнять роль третейского судьи: разбирать конфликт и склонять стороны к примирению. Ну да дело прошлое. Да и, вообще, к тому, что я пытаюсь рассказать, это не имеет никакого отношения.
Домой я вернулась под вечер четырнадцатого. Еще в прихожей зареванная баба Лина огорошила меня сообщением, что деда забрали в больницу. Не успев раздеться, я тут же выскочила из дома и помчалась к нему. В больнице после беседы с дежурным врачом, я немного успокоилась. Уверения медика, что ни о какой катастрофе речи не идет, вроде бы подтвердились, когда я увидела деда. Он полулежал в больничной койке и вид у него, в общем и целом, был вполне удовлетворительный. Я просидела у него часа два. Он был словоохотлив, весело шутил и давал мне наставления, остроумно поучая и предостерегая. Потом тот же врач отправил меня домой, снова уверяя, что для особых беспокойств нет никаких причин. А на следующее утро около восьми часов нам позвонили из больницы и сказали, что моего деда больше нет.
Все последующие дни слились для меня во что-то тусклое, однообразно-бесконечное… Будто длинный-длинный состав поезда медленно без разгона ползет мимо меня, а я смотрю на него с перрона, не очень-то понимая, что я здесь делаю. Похороны, поминки, наследственные дела. Люди. Очень много людей в темных одеждах и с мрачными лицами. Печальная музыка и нескончаемый гул человеческих голосов то приглушенных, то громконадрывных.
Через сорок дней нас всех собрали для оглашения завещания деда.
Нет. Это было уже потом, позже.
После похорон баба Лина совсем расхворалась, и отец забрал ее к себе. Я осталась совершенно одна. Первые дни я слонялась по пустой квартире, погруженная в полное безразличие. Потом стала искать себе хоть какое-то занятие, но все валилось из рук. Оставив эти попытки, я целыми днями сидела на кожаном диване в кабинете деда, изредка выползая на кухню. Пила кофе и возвращалась обратно. Не то, чтобы мне совсем не хотелось есть, но сама только мысль о приготовлении пищи на время перебивала аппетит, а потом как-то и вовсе забывалось о еде. Телефон я отключила, на звонки у входной двери никак не реагировала, и скоро они прекратились.
Отупение прошло не сразу, но прошло. Однажды, проснувшись утром, я поняла… Нет, не поняла, а почувствовала, что не могу больше находиться в этой тишине. Она угнетала и даже пугала меня. И я включила телевизор. Теперь, перебравшись на диван в гостиной, я тупо наблюдала, как по корту бегают теннисисты и машут ракетками. Транслировали Открытый Чемпионат Австралии. Я люблю теннис. Но мне было абсолютно все равно: кто играет и кто выигрывает. Я никак не реагировала на восторженные восклицания комментатора, радовавшегося красивым розыгрышам. Мне важно было лишь то, что шум стадиона разгоняет сгустившуюся за время моего добровольного затворничества тишину по углам, образуя около телевизора оазис подобия реальной жизни. Хорошее сравнение, между прочим, случайно пришло мне на ум. В самом деле, я как заплутавшие в пустыне путники сначала тщетно пыталась приблизиться к вожделенному источнику, чтобы, глотнув прохладной воды вновь почувствовать вкус жизни. Но я упорно двигалась в этом направлении. Повезло ли мне? Не был ли мой оазис миражом? Сейчас, когда я могу рассуждать об этом спокойно, я совсем в этом не уверена, но тогда… Постепенно мелькания на экране стали обретать для меня смысл. Но смысл еще не все. Чтобы душа проснулась ей необходимо сопереживать тому, что видят глаза и понимает разум. Ну, вот я и подошла к тому моменту ради чего собственно и начала это пространное изложение. Подойти-то, я подошла. Только как внятно написать о том, что и самой не до конца понятно? Можно описать последовательность событий. Хотя какие это события? Внешне ведь ничего не произошло. Я по-прежнему сидела у телевизора и наблюдала за игрой теннисистов, боровшихся за кубок победителя. Но инертность ушла, появился интерес. Выделив для себя игрока, чья победа для меня была предпочтительней (хотя чего уж там было особенно выбирать, когда на финальной стадии среди иностранцев фигурировал лишь один игрок с русской фамилией), я принялась усердно болеть за него. Полуфинальный матч уже полностью вывел меня из забытья. Около пяти часов я, неотрывно глядя на экран, нервно ерзала на диване, гримасничала, вскрикивала, аплодировала. В общем, вела себя, как и полагается настоящей фанатке. Дождавшись победы своего избранника, я облегченно вздохнула, отправилась на кухню и впервые за последнее время не поленилась приготовить себе обед, который тут же с большим аппетитом и слопала. Следующий день я посвятила генеральной уборке квартиры. Подключила телефон и позвонила отцу, поинтересовавшись здоровьем бабы Лины. К своему стыду, во время депрессии я утратила интерес даже к моей старой няньке. А на завтра (о, чудо!) я оделась и вышла из дома. Прогулялась по бульварам, зашла в магазин и накупила всякой вкуснятины. Правда, вернувшись домой, и, обнаружив на автоответчике кучу сообщений, я снова отключила телефон. К полноценному общению с внешним миром я все-таки была еще не готова. Да и что, кроме соболезнований я могла услышать от звонивших? Ничего такого я слышать не хотела. Я только начала выкарабкиваться, и снова погружаться в беспросветную тоску мне было ни к чему. День третий. Финал турнира в одиночном мужском разряде. Удобно угнездившись на диване, я включила телевизор и приготовилась наблюдать за игрой. Но интриги в финальном матче не получилось: слишком очевиден был перевес российского игрока. Я продолжала следить за тем, что происходит на экране, не сразу даже сообразив, что игра как таковая перестала меня занимать. Я следила не за подачами, розыгрышами, приземлением мячей, нет. Меня куда больше занимал сам игрок: его мимика, жесты, реакции на удачи и провалы. Я с каким-то необъяснимым азартом не смотрела даже, а разглядывала, как он шел, как садился в кресло, как вытирал полотенцем вспотевший лоб, пил воду, устремив куда-то неподвижный взгляд. Почему это стало для меня так занимательно? Бог знает... Я прекрасно знала этого игрока и раньше, следила за его карьерой, ходила на его матчи. Ну да, без ложного ханжества и с полной откровенностью сознаюсь, что любовалась не только его игрой, но и отдавала должное его внешней привлекательности. Так что? Мало ли симпатичных парней мелькает на телевизионном экране? Почему же вдруг?.. Бессмысленное, в общем-то, занятие в этом «копаться». Потому и вдруг, что неожиданно. И неожиданно, потому что не понятно. Понятное не бывает неожиданным, а ожидаемое никогда не случается вдруг. Здесь можно снисходительно улыбнуться, поскольку и сама толком не поняла, что хотела сказать сей «мудреной» сентенцией. Ну не знаю я, как описать то, что случилось со мной в тот день. Что-то где-то замкнулось, пробежала искра и все… Был один из многих, а стал из многих один. Я поняла это еще до окончания трансляции. И когда он стоял с этим вожделенным горшком с двумя ручками и, немного смущенно улыбаясь, скороговоркой гнусавил по-английски дежурные благодарственные фразы, я сидела на диване в пустой квартире, обливаясь никому не нужными и не понятными мне самой слезами. Уже все закончилось, по телевизору шла реклама, а я все ревела и ревела, не в силах справиться с этим водным потоком. Может быть, эти слезы копились во мне со дня смерти деда? Тогда все-таки не так стыдно. В общем, с короткими промежутками я прорыдала тогда почти весь день. А когда успокоилась, налила полную ванну воды, обильно сдобрила ее всеми ароматическими веществами, что нашлись на полках, разделась и погрузила безвольное, уставшее от судорожных вздрагиваний при каждом новом слезливом припадке тело в эту благоухающую субстанцию, и пролежала в ней без всяких мыслей не меньше часа. Вода совсем остыла. И я, не побоюсь такого сравнения, как Афродита вынырнула из пены (хотя какая уж там пена через час)… Ладно слишком много натяжек. Та ведь ко всему прочему, кажется, утром выныривала, а не на ночь глядя. В общем, больше ничего интересного в тот день не произошло.
На следующее утро я проснулась рано. Включила телефон. Приготовила завтрак и съела его. Оделась и поехала к отцу навестить бабу Лину, а заодно поинтересоваться, не собирается ли она возвращаться домой. Бабу Лину я застала в полном здравии, но вернуться в нашу квартиру она отказалась. Я не стала ее уговаривать, понимая, что в большой семье, где к тому же недавно родилась моя, надеюсь уж теперь точно самая младшая сестричка, (бедняжка, кстати, как и я, благодаря неистребимому желанию моего папочки оживить весь пантеон героев Достоевского, получила не самое благозвучное имя Авдотья), няне будет лучше.
Я стала жить одна. И внешне все как бы вернулось «на круги своя». Но!.. «Выверт», которым закончилась моя депрессия, не давал мне покоя. Какое-то время я надеялась, что это пройдет. Не случилось. Порой, правда, мне удавалось затолкать свою тайную страсть в такой дальний уголок души, где чувство мирно засыпало, и я почти забывала о нем. Но стоило мне случайно увидеть предмет обожания… Да что там! Стоило кому-то рядом просто произнести его имя вслух, и все возвращалось. Впрочем, не буду преувеличивать. Нельзя сказать, что это приносило мне какие-то уж совсем неимоверные страдания. И все же мне очень хотелось избавиться от этой зависимости. Глупо же, в конце концов, в моем возрасте воздыхать о придуманном (а за два года я много чего себе нафантазировала) человеке, когда рядом ходят вполне привлекательные и реально доступные молодые люди. Например, Марат. Разве он не мог бы занять в моей жизни куда более значимое место?
И вот вам, пожалуйста! Предмет моих тайных мучений сидит рядом и пытается мне на пальцах показать, как скачут лошадки.
Продолжение следует...
