Т Р А Г Е Д И Я
Посвящается аспарагинату калия и хлорноватой кислоте
Действующие лица:
А д е л и н а К у п р и я н о в н а П е т р о в а, 30 лет
Э л ь в и р а Г е р а с и м о в н а Ш м о о н, 30 лет
А п о л л о н М о д е с т о в и ч И г н а т е н к о, 30 лет
В е н е д и м С а к е р д о н о в и ч Л ю б а р с к и х, 86 лет
С л е с а р ь, 44 года
И о н а П о л у с в е р ч к о в, 29 лет (на сцене не появляется)
Действие первое и единственное
Комната. На кровати полулежит Ш м о о н. На стуле, выпрямив спину, сидит П е т р о в а. Она не курит. Сбоку на инкрустированном столике стоит бронзовая пепельница и гипсовый бюст Г.В. Чичерина, на нём – шляпа с пером. Освещение комнаты довольно тусклое.
А д е л и н а К у п р и я н о в н а П е т р о в а. А ведь вы, голубушка Эльвира Герасимовна, круглая дура.
Э л ь в и р а Г е р а с и м о в н а Ш м о о н. Это отчего же, Аделина Куприяновна, вы так решили?
П е т р о в а. Да тут и решения никакого не надобно. Вы, должно, такою умственно недостаточною и родились.
Ш м о о н. Позвольте вас спросить, а почему ж это вы так полагаете?
П е т р о в а. Что ж тут полагать? Полагай не полагай, а всё выходит так! Вот Аполлон Модестович не в пример вас умнее.
Ш м о о н. Вы, по всем вероятиям, и к этому вашему утверждению некие основания имеете?
П е т р о в а. Имею, имею, будьте покойны! Только не вашего ума это дело... А вот я как возьму сейчас сотейник артикул двадцать два дробь ноль сорок восемь, да как шарахну означенным сотейником по глупой вашей голове – так, что вы моментально прекратите вопросы ваши бестолковые ставить да хари корчить совершенно непотребные, потому как, сами знаете, я… Однако ж, вернёмся к вам. Отчего вы не надели нынче то бежевое платье с лифом, которое третьего дня подарил вам Аполлон Модестович?
Ш м о о н. Да оттого, что оно мне вовсе не нравится.
П е т р о в а. Только-то? Экий странный резон... Да вы ведь вообще, Эльвира Герасимовна, как я погляжу, совершенно голая валяетесь. Что ж это вы? А ну как вошёл бы сейчас Аполлон Модестович? Каково бы ему было?
Ш м о о н. Уж не знаю, каково бы ему было. Я об том не думала и…
П е т р о в а. Куда вам! По скудости-то вашего воображения. Вы же сами понимать должны, что…
Ш м о о н. Я продолжу, с вашего позволения?..
П е т р о в а. Извольте. Сделайте одолжение.
Ш м о о н. Так вот, я не думала, но была бы крайне удивлена, если бы он в этакий-то час сюда явился.
П е т р о в а. А почему же именно Аполлону Модестовичу именно в этот час здесь было бы невозможно появиться? Отчего это вы так думаете?
Ш м о о н. Я не думаю, Аделина Куприяновна, к этому я не слишком способна. Мы это уже выяснили. Я просто-напросто в том, что он никоим образом здесь бы не мог появиться в этакий-то час, совершенно уверена. Уверена – это-то вы понимаете? Вера такая. Вот и всё. Точка. Баста. Кирдык.
П е т р о в а. Да разве вы – вы! – в чём-то уверены быть можете, когда ни разу даже «Онейрокритику» Артемидора Далдианского, впервые напечатанную в Венеции, год издания тысяча пятьсот восемнадцатый, издатель Альд Мануций, не осилили?.. Да и, к слову сказать, чем это таким теперешний час столь особенен, что никак для посещений Аполлоном Модестовичем невозможен?.. Оставим, впрочем… (Встрепенувшись) Что ж это вы в конце концов всё валяетесь как чушка? Вставайте же! Одевайтесь да ступайте немедля делами заниматься!!
Ш м о о н. Всех дел не переделать, любезная Аделина Куприяновна. Да и дела мои не столь спешны, чтобы я сейчас бросила всё да как оглашенная начала по дому шнырять. Да и дома-то у меня никакого нет. Вообще, работа – это не по мне. Так и запомните!
П е т р о в а. Что правда, то правда. И трудолюбие тоже никогда не числилось среди ваших добродетелей. И за что только Венедим Сакердонович вам четыре кадки шлакопортландцемента марки четыреста дэ двадцать бэ пэ-эл гост десять тысяч сто семьдесят восемь тире восемьдесят пять подарил – ума не приложу.
Ш м о о н. И не дарил он вовсе. Я сама взяла да в карман сунула.
П е т р о в а. Не могли вы этого сделать.
Ш м о о н. Нет, могла.
П е т р о в а. Нет, не могли.
Ш м о о н. Нет, могла.
П е т р о в а. Нет, не могли.
Ш м о о н. Уж поверьте, могла.
П е т р о в а. Нет, я вас лучше знаю! Не могли!
Ш м о о н. Нет, могла!
П е т р о в а. Нет, не могли!!
Ш м о о н. Могла! Говорят же вам! Идиотка старая…
П е т р о в а. Не могла! Сама пенёк.
Ш м о о н. Да почему же, почему же не могла? Что ж я, дура круглая по-вашему? Чтоб портландцементом пренебрегать? Это – вещь! Которая на дороге, ведущей из Каргополя в Крыжополь, как известно, не валяется. Тáк что – почему сразу дура?..
П е т р о в а. Почему? И вы ещё спрашиваете? Не о том ли я вам уже четверть часа толкую? Да знаете ли вы, что и Аполлон Модестович тоже так считает?
Ш м о о н. Да полно вам! Что он может считать? Он глуп как плюшка.
П е т р о в а. Пробка – хотели вы сказать?
Ш м о о н. Ну, пусть пробка. Всё равно непроходимо глуп.
П е т р о в а. Весь мир крайне слабоумен.
Ш м о о н. Согласна. И мы тому подтверждение.
П е т р о в а. Это так.
Ш м о о н. Верно.
П е т р о в а. То есть правильно – вы это хотели сказать?
Ш м о о н. Да, верно, именно это.
П е т р о в а. Не верно, а – правильно.
Ш м о о н. Именно, что правильно.
П е т р о в а. Вы как будто чем-то недовольны, Эльвира Герасимовна?
Ш м о о н. Где же мне быть довольною, когда…
П е т р о в а. Что – когда? Отчего вы замолчали? Вы уж договаривайте.
Ш м о о н. Не стану, Аделина Куприяновна. Нет охоты.
П е т р о в а. Ну, не надо. Пусть так и останется… Недоговорённое…
Входит А п о л л о н М о д е с т о в и ч И г н а т е н к о. Он в цилиндре и с двумя кортиками. А п о л л о н М о д е с т о в и ч с силой швыряет кортики один за другим вперёд и застывает в задумчивости.
Через фрамугу окна в комнату влезает В е н е д и м С а к е р д о н о в и ч Л ю б а р с к и х. Мушкет, который он захватил с собой, цепляется за раму. Но В е н е д и м С а к е р д о н о в и ч всё-таки успешно заканчивает проникновение в помещение.
В е н е д и м С а к е р д о н о в и ч. Ты, как я погляжу, укокошил их? Зачем же?
А п о л л о н М о д е с т о в и ч. Так… По глупости. Это всегда так… Et si tu travailles.
Из камина выползает С л е с а р ь. На спине у него рюкзак с четырнадцатью килограммами верхового торфа и двумя пачками цейлонского чая.
С л е с а р ь (шёпотом). Здравствуйте, товарищи!
А п о л л о н М о д е с т о в и ч и В е н е д и м С а к е р д о н о в и ч (вместе). Здравия желаем, гражданин схиигумен!
С л е с а р ь (смущённо). Нет, нет… Что вы… Я отнюдь не схиигумен. (Бодро и строго) Каково живёте, товарищи?
В е н е д и м С а к е р д о н о в и ч. Мы живём хорошо.
А п о л л о н М о д е с т о в и ч. У нас всё есть.
С л е с а р ь. Всё есть, говорите, у вас? А эти два трупа?
А п о л л о н М о д е с т о в и ч. Это – не у нас.
В е н е д и м С а к е р д о н о в и ч. Это – отдельно.
С л е с а р ь. Врёте ведь. Ну да хрен с вами… А почему одно из тел находится в том, в чём его родила мать, являвшаяся некогда его законным представителем? Я имею в виду труп.
С л е с а р ь надевает шляпу, взятую с бюста Г.В. Чичерина, залезает обратно в камин, откуда вскоре доносится его крик: «Передайте привет Ионе! Очень вас прошу!!»
В е н е д и м С а к е р д о н о в и ч. Кому?
А п о л л о н М о д е с т о в и ч. Полусверчкову, конечно. Кому же ещё?
В е н е д и м С а к е р д о н о в и ч (недоверчиво). Ионе?
А п о л л о н М о д е с т о в и ч. Ему! Ему самому.
В е н е д и м С а к е р д о н о в и ч. Ладно, сделаем… Но как же мы теперь?
Умолкают. Свет разгорается всё ярче. За сценой слышно щебетание ласточек и крики чаек.
З а н а в е с.
Целакант - это епархия Юрия Рехтера. Это автор нашего сайта. Но он сейчас стал редок.