прекращался ни на минуту.
Проходя мимо отвесного берега перед ручьём, впадающем в море посредине бухты, обратил внимание на высокий грот в крутом базальтовом обрыве и отметил про себя, что в нём можно было бы и переночевать, разложив костер в центре, как это делали пещерные люди. Всё же желание попасть в тепло к людям оказалось сильнее желания романтической ночёвки, и, по камушкам перейдя ручей, направился к правому мысу. Об него бились волны, и пройти его на видимом пространстве можно было только по скале, цепляясь за выступы.
Здравый смысл подсказывал, что нужно отступить, но я всё же решил попробовать. Уже метров через десять очередная волна попыталась слизнуть меня со скалы, и это ей почти удалось: я соскользнул вниз, но, окунувшись по пояс в холодную воду, руками и ногами приостановил процесс своего погружения в пучину морскую. Выбравшись с трудом на исходную позицию, осторожно вернулся назад. Дождь тем временем разошёлся не на шутку, и скоро верхняя часть меня, ещё остававшаяся более или менее сухой, тоже сделалась мокрой. Положение становилось отчаянным.
Выход нашёлся и на этот раз. Сразу вспомнил о гроте и, не разбирая дороги, вброд через ручей, – всё на мне и без того было мокрым, - кинулся к нему. Зубы выбивали барабанную дробь, - купание в море под сентябрьским дождем даже на Южных Курилах не способствует согреванию живого человеческого тела.
В гроте, – он вдавался в скалу метра на четыре, – меня ждало приятное открытие: на ровном мелком песочке лежал хорошо просушенный плавник, заброшенный сюда сильными штормами. Сложил шалашиком мелкие палочки, достал фляжку со спиртом, щедро плеснул на них, и трясущимися от озноба руками чиркнул спичкой, - два коробка лежали у меня в рюкзаке, для профилактики намокания завёрнутыми в полиэтиленовый пакет. Пламя тут же ухватилось за дрова, чтобы уже не выпускать их из своих горячих лап. Другого рода кончина, ещё более мучительная, чем через утопление - от переохлаждения, - теперь мне явно не грозила. Как когда-то от Василия Тёркина, и от меня тоже, «…вздохнув, отстала Смерть».
Разложил костёр, и, немного согревшись, с подобранным тут же двухлитровым тетрапаком с иероглифами на боках, под моросящим дождём, подсвечивая фонариком, пошёл на ручей за водой для чая.
Вернувшись в сухой и теплый грот, в походной кружке развёл немного спирту и принял, теперь уже для внутреннего согревания. Разлившееся по всему телу тепло разбудило, наконец, чувство комфорта. Переоделся во всё сухое, мокрые тряпочки разложил для просушки, поставил на костёр вариться гречневую кашу, затем открыл для неё, а также для холодной закуски банку тушёнки, ещё развёл спирту, и только потом, умиротворённый, сел у костра.
Непогода снаружи разыгралась не на шутку, – разгулявшиеся волны в непроглядной тьме шуршали тоннами гальки, но в мой грот ветер и дождь не залетали. Не припомню, чтобы я был когда-либо так счастлив, когда, произнеся вслух тост за своё спасение, позволил проникнуть внутрь ещё одной дозе спирта и хорошему куску тушёного мяса вслед за ним. Страшно было представить свои ощущения, если бы геологические процессы не образовали этот спасительный для меня грот, ведь на Кунашир обрушился тайфун. Со мной, конечно, была палатка, и я мог бы её поставить, но как под непрекращающимся дождем я развел бы костёр, ведь дрова в таких условиях напрочь утрачивают свои горючие свойства?
Дальневосточные тайфуны
Сидя в уютном тепле от костра и слушая завывание ветра, я вспомнил две первые экспедиции на Курилы, - и тогда мне дважды пришлось пережить разгул стихии.
В первый раз это было у подножия внутреннего конуса Тяти. Компанию шести членам нашего геологического отряда там составляли пять человек группы центрального телевидения, снимавшие фильм для клуба путешественников. Главными действующими лицами в нём, разумеется, стали все мы. Оператор Валерий Меньшов поразил меня тогда, предсказав переворот в Чили. Вначале я даже не придал значение этим его словам.
Когда же мы спустились с вулкана и пришли на брошенную из-за извержения вулкана заставу Урвитово, откуда через пролив Екатерины хорошо просматривался ещё один необыкновенно красивый вулкан Атсонопури на Итурупе, нас радушно встретили там пограничники, прилетевшие сюда на заготовку икры. Они до отвала накормили нас всякими морепродуктами, - икра, разумеется, тоже была и в большом избытке. И, когда мы, наконец, престали жевать, и захотелось поговорить, тот же Меньшов задал такой вопрос пограничнику, который метал нам блюда на стол: «А скажи-ка ты, служивый, что в мире делается?» Ответом было вот что: « В Чили государственный переворот, к власти пришёл генерал Пиночет».
…Тогда тоже стоял сентябрь (эта информация, впрочем, излишня, коли, о перевороте в Чили речь зашла) - самое тайфунное время на Курилах. В одну из ночей он и не замедлил со своим появлением.
Наш лагерь стоял у подножия лавового потока последнего извержения перед нынешним, произошедшего в год нашествия Наполеона на Россию. Тринадцатилетний Пушкин, если бы годика на два покинул свой лицей и стал бы юнгой на шлюпе «Диана» под командованием Василия Головнина, смог бы созерцать его воочию и написать потом поэму, разумеется гениальную, с рабочим названием: «К извержению вулкана Тятя-Яма».
Ураганный ветер поднялся сразу после полуночи, едва мы разбрелись по своим палаткам. Обычно тайфуны приходят внезапно. Так случилось и на этот раз: лёгкий бриз вдруг превратился в северный порывистый ветер с дождём. Мы вылезли из палатки, укрепили растяжки, нырнули назад в тепло и сухость своих пуховых спальников и под завывание ветра уснули.
Пробудился я через пару часов от чувства дискомфорта, какого не испытывал, наверное, с младенчества, потому что лежал в луже воды. Порывами ураганного ветра насквозь промокшую стенку палатки крепко прижало ко мне, - это я ощутил руками, а потом и увидел, когда зажёг свечку, стоящую в изголовье. Совершенно сухой Джон, которого я закрыл от дождя грудью и другими частями своего тела, мирно почивал у другой стороны палатки.
Выбравшись из мешка, достал из рюкзака оставшиеся сухими вещи, - те, что я положил под голову, тоже промокли, - надел их на себя, свернул кучей спальник, сел на него, как на маленький кусочек суши и - пригорюнился. Стало неуютно и тоскливо, как на необитаемом острове, лишь быстро таявшая свечка скрашивала моё одиночество, - сладко спящий Джон был не в счёт.
Вдруг мой взгляд остановился на кармане, пришитом к задней стенке палатки, который оттопыривался под тяжестью наполнившей его до краев дождевой воды, - она уже переливалась к моему изголовью. Но не вода меня заинтересовала, её и без того хватало. Из кармана торчали горлышки двух бутылок – четвертинки и поллитровки.
Первая, уже наполовину опорожненная, содержала белую, похожую на кефир жидкость, которую мне прописали в медпункте Южно-Курильска для лечения результата соприкосновения с иприткой. Наши маршруты на Кунашире обычно проходили по берегу моря, потому что в заросли бамбука, покрывающего склоны гор, лезть было бесполезно. Незадолго перед возвращением в ЮК, откуда мы потом на вертолёте вылетали к подножию Тяти, в одном из маршрутов, одетый в одни только плавки, я поднялся за образцами к возвышающейся в зарослях скале, а к вечеру бедро у меня покрылось волдырями, происхождение которых всем нам было непонятно.
В медпункте врач спросила меня сразу, - не заходил ли я обнажённым в лес, не валялся ли там с кем-нибудь в таком виде на травушке-муравушке, и, услышав утвердительный ответ, успокоила, что это не малярия, а всего лишь ожог лианой под названием ипритка (почему не фосгенка, или заринка?), - выписала рецепт на «панацею» из аптеки, а также порекомендовала принимать морские ванны или искупаться в серных источниках на Горячем Пляже.
Решил лечиться комплексно, мазал ожоги «кефиром» и пару раз в день погружался по пояс в океан, благо он плескался в нескольких десятках метров от наших палаток, поставленных во дворе «дома на отливе». Воздух и вода были довольно прохладными, поэтому я заходил в океан прямо в телогрейке, придерживая её за полы, чтобы не замочить. Дно понижалось медленно, поэтому идти приходилось довольно далеко.
Мои товарищи по-доброму потешались над такой экзотической картиной. Я не обращал на это внимания - чего не сделаешь, чтобы не болеть, а в конкретном случае, - не ходить по посёлку и не чесать беспрерывно свою «пятую точку», – помимо других неудобств, это неприлично, наконец. А перед самым отлётом, в погранотряде я искупался и в сернистых, «офицерских» ванночках, выложенных гладким кафелем. Эти-то процедуры, похоже, лучше всех помогли, потому что сразу после них ожоги стали быстро заживать, но белую «панацею» я так и носил с собой на случай рецидива или нового соприкосновения с коварной лианой.
…Нынешней же бурной ночью меня больше интересовала другая бутылка, запечатанная алюминиевой крышкой, под которой находилась «огненная вода» – коллективная собственность, взятая нами в качестве лекарства от всех болезней.
Некоторое время меня мучили сомнения, потом я решил, что ввиду экстремальности ситуации общество простит меня за несанкционированное вскрытие сосуда, ведь я собирался использовать содержимое по его самому прямому назначению – профилактики заболевания. Достал бутылку, оставив плавать в дождевой воде отклеившуюся этикетку с надписью: «Спирт этиловый питьевой, крепость 96%, цена 9 руб. без стоимости посуды», решительно сорвал крышку, сделал добрый глоток прямо из горлышка, и, за неимением содовой, запил прямо из кармана.
С питьевой водой на вулкане у нас были проблемы. Ей негде здесь накапливаться (кроме как, - это только что выяснилось, - в углублении прямо подо мной и в кармане брезентовой палатки), - безвозвратно теряясь, она просачивается сквозь вулканический шлак. Нужно было ходить на сохранившийся ещё с прошлой зимы снежник, набивать снегом чехлы от спальников и нести в лагерь, - там его мы топили на костре (за топливом для костра – кедровым стлаником – мы отправлялись ещё дальше, на склоны вулкана). Талую воду мы и использовали для своих нужд. От очень тонкого пепла, невидимого невооружённым глазом, она становилась похожей на слабые чернила, а её вкус почему-то сильно напоминал фруктовый компот, – до сих пор не объяснённый наукой феномен.
…Едва первая доза спирта была выпита, я почувствовал себя значительно лучше. Минут через пять повторил эту процедуру, после чего моё настроение за очень короткое время поднялось на необыкновенную высоту, в соответствии с высотой нашего лагеря над уровнем совсем близкого моря, а точнее двух морей, одно из которых Тихий океан, - около 1400 метров. Всё чудесным образом переменилось, - завывание тайфуна за стеной теперь лишь добавляло дальневосточный колорит в моё ночное бдение. Немного посидел со скрещёнными по-турецки ногами. Джон по-прежнему спал, его не разбудили даже несколько песен, спетых мной вполголоса. Потом и я задремал в таком весьма неудобном положении.
Проснулся, когда уже было светло и тихо. Выглянул наружу и с удивлением увидел, что на уже поголубевшем небе -
