Димка – лунь
Шел второй год войны. Деревня Радичи, в которой с самого рождения жил Димка, стояла глубоко в лесу, дорог к ней вело мало, а вернее, не было вовсе. Поэтому немцы появлялись редко. Налетят, сожгут чей-нибудь дом, повесят хозяев, расклеят предупреждения и так же быстро пропадут, как появились. Делали они это в отместку партизанам, которые не давали им спокойно жить на чужой земле.
Партизан в округе было достаточно много, они беспокоили фашистов своими налётами и те отвечали редкими, но кровавыми карательными операциями.
Димке шел уже пятнадцатый год, он был невысокого роста, голубоглазый, с выгоревшими от солнца светлыми волосами, отчего казалось, что парнишка седой, как старый дед. По этой причине его и прозвали в деревне Лунь. Жил Димка с двумя старыми тетками, старшими сестрами отца. На двоих им было больше ста лет. Отец Димки, как ушел в сорок первом на войну, так и пропал: ни слуху, ни духу, ни письма, ни весточки папаша с фронта прислать не успел. Может, погиб сразу, а может, они под немца попали, и письма поэтому не доходили. Маманя у Димки пропала весной сорок второго. Ушла с двумя деревенскими бабами в город за спичками и солью, да так и не вернулась. Пропали и обе бабы.
Тетки сказали Димке:
- Увезли твою мамашу в Фатерлянд, так что скоро не жди. А может, и не скоро не жди, может, и в живых уже нет.
Димка за прошедший год войны насмотрелся такого, что пропаже матери не удивился. Поплакал, правда, немного, как всякий ребенок, да и успокоился. Под опекой и присмотром двух ласковых теток ему жилось неплохо, даже несмотря на все тяготы оккупации.
Отступая, наши войска уничтожили все, что смогли, вернее то, что успели. Времени у них было мало, немцы наступали на пятки, так что наши сожгли все зерно, облили керосином картошку. Скотину, ту, что не успели угнать, просто загнали в лог и пристрелили. Приказ был такой: врагу ни зернышка. А что будут есть оставшиеся в оккупации люди – их это не интересовало. Да и за людей-то нас, оставшихся на стороне врага, власть уже не считала, хоть мы и не солдаты, попавшие в плен, но тоже требовали тщательной проверки, а вдруг кто продался?
После регулярной армии через Димкину деревню побежали те, кто попал в окружение. Народ это был разношерстный: отставшие солдаты, уголовники, просто гражданские, одно слово – беженцы. Они подобрали всю оставшуюся еду, что-то покупали, что-то отбирали силой, но больше воровали. И вот, не смотря на все это, тетки умудрялись достать для Димки разные лакомые кусочки: то пирожков напекут, то яичко сварят, или ягодок наберут.
- Сирота, - вздыхали они.
Да и сам Димка был не промах, он умел собирать грибы и ягоды, ловить рыбу в лесном озере. А леса вокруг Димкиной деревни были превосходные. Стройные сосны поднимались до самого неба, и казалось, что верхушками они упираются в облака. А ели! Какие ели росли в этих девственных лесах! Они стояли, словно пирамиды, и под их ветвями, пробравшись к самому стволу, можно было спрятаться от любого дождя. Болота: вот тот недостаток, наказанье Божье, они простирались на десятки километров, и попавший туда человек уже не возвращался. В этих болотах и прятались партизаны. Каратели много раз пытались выкурить их оттуда, но это у них получалось плохо, вернее, совсем не получалось. Фашисты бомбили болота с самолетов, поджигали лес, даже пробовали поджечь газ, который в достатке выделяли сами болота, но ничего не помогало: партизаны продолжали свои вылазки, пуская под откос поезда с немецкой техникой, взрывали мосты и убивали офицеров.
Димка много раз просился к партизанам, но его не брали.
- Слишком мал,- отвечали на его навязчивые просьбы.
В деревне Димки жил старичок, Семен. Он служил и нашим, и немцам. Немцы его назначили старостой, а партизанам он пек хлеб. Димка не раз помогал ему в этом опасном деле: он таскал воду, помогал месить тесто. Дед жил с маленькой внучкой, лет шести. Звали ее Машка. Родители Машки погибли под бомбежкой и дед остался ее единственным родственником и кормильцем. Машка была маленькая, худенькая, очень плаксивая девчонка, кареглазая, черноволосая, с острым носиком и торчащими ушами. Карие глазки бегали у нее, как два маятника, и всем своим видом она напоминала загнанного в угол кошкой мышонка. Машка была вечно голодной и ее худенькие, словно две плеточки, ручонки, тащили в рот все, что попадалось ей на глаза. Одевалась Машка в старое застиранное ситцевое платье, зашитое во многих местах неумелой мужской рукой. На тоненьких худеньких ножках с грязными торчащими коленками красовались старые, стоптанные сандалии. Надеты они были на голые ножонки с черными от грязи пятками, зрелище ужасающее. Вот и в этот день Димка помогал деду Семену печь партизанам хлеб. Машка крутилась тут же, хватая со стола сырое тесто и проглатывала его, словно окунь мормышку. Дед ругался, но Машка его не слушала и продолжала хватать сырое тесто. Вот в этот момент и налетели в деревню каратели. Полицай из соседнего села Кирюшка-сиплый, давно приглядывался к старому деду Семену. Он сам хотел занять место старосты, но убрать деда было не так-то просто. Чего уж там наплел Кирюшка немцам про деда, но они приехали мгновенно, на трех бронетранспортерах и двух машинах, набитых до отказа карателями. Один из бронетранспортеров притащил за собой легковушку, она была в грязи по самую крышу. Видно, где-то застряла, вот ее и притащили на привязи, как корову. Из легковушки выбрался немецкий офицер, весь грязный и злой. Димка в этот момент доставал воду из старого колодца. Увидев столь внушительный немецкий эскорт, Димка нырнул в лопухи, росшие глухой зеленой стеной с другой стороны колодца. Эсесовцы, выскочившие из кузова машины, окружили двойным кольцом дом деда. Эсесовский офицер, отряхнув грязь с черного кожаного плаща и, пнув ногой дверь, вошел в дом. Следом за ним в дом потянулись несколько эсесовцев с автоматами наперевес. Дед, не успевший ничего убрать, стоял у печи с ухватом в руках.
- Ну что, старый пень, хотел усидеть сразу на двух стульях? Седалище у тебя для этого маловато. Выкладывай все начистоту, некогда мне с тобой рассуждать,- заявил офицер на чистом русском языке.
Семен поставив в угол ухват, весь как-то съежился и прогнусавил:
- Ваше благородие, девчонку не трогайте, все расскажу, что знаю.
- Когда и во сколько придут партизаны за хлебом, который ты для них так заботливо печешь? – спросил обер- лейтенант.
- Должны были сегодня ночью придти, да уж наверно теперь не придут. Вы вон какое представление устроили, всю округу всполошили,- выпалил дед не задумываясь.
- Ладно, будь по-твоему, не придут, так не придут. Скажи мне тогда, любезный, у кого из жителей родственники в партизанах?
- В нашей деревне ни у кого, а вот в соседнем селе у полицая Кирюшки двое дядьев в партизанах, да еще деверь сочувствующий. Тоже хлеб печет, как я.
Обер повернулся к русскому мужику в костюме:
- Проверить,- приказал он.
- Чего проверять-то? Господин обер-лейтенант, врет он все, они все в полиции служат, надежные люди, - оправдывался мужик в костюме.
- Он тоже служил у нас, тоже надежный. Проверить всех.
- Слушаюсь, сегодня же проверим.
- Ну а с тобой, родной ты наш, что будем делать? – спросил офицер,- Может, отпустить тебя на все четыре стороны, да и дело с концом. Как ты думаешь, бургомистр, отпустим?
- Да можно и отпустить, только кровищи будет, он хоть и старый, но кровью всех перемажет,- возразил мужик в костюме,- Лучше поджарим его в печке, партизанам на закуску. Хлеба он им напек, а мы мяса приготовим,- предложил бургомистр.
- А Вы правы, Гер бургомистр. В прошлый раз пилили такого же на четыре части, потом отмывались от кровищи сутки, лучше пожарим,- согласился обер-лейтенант.
Пока они рассуждали, дед стоял молча, весь белый, как полотно. Он даже и представить не мог, что закончит жизнь такой страшной смертью
- Ваше благородие, девчонку не троньте, - выдавил из себя опять дед.
Офицер повернулся к солдатам и приказал:
- Связать и сунуть в печку. Пусть пожарится на ужин партизанам.
Четверо солдат, перекинув автоматы за спину, схватили деда и, связав ему руки за спиной, чтоб не упирался, сунули головой в топящуюся русскую печь.
- Господи прости! – только и успел выкрикнуть дед.
По дому понесло сладковатым запахом горелого человеческого мяса.
- Готов, слабый какой, -сказал один из солдат.
- А с этой что будем делать? – спросил бургомистр и ткнул пальцем в забившуюся под стол девчонку.
- Давайте тоже поджарим,- предложил один из солдат и , схватив Машку за руку, вытащил из-под стола.
Машка, все это время сидевшая молча и только со страхом смотревшая, как убивают последнего родного ей человека, вдруг заверещала так, что солдат, испугавшись, отдернул руку и отскочил в сторону. Машка, выуженная солдатом из-под стола, рванула к печке, ухватила деда за торчащие из печи ноги и, повиснув на них, заорала:
- Дедушка, родимый, да как же я жить без тебя буду?
Офицер, посмотрев на этот скелет ребенка, приказал солдатам:
- Выкиньте ее на улицу.
Здоровенный солдат схватил Машку за маленькую детскую голову, вытащил ребенка на улицу и выкинул, как ненужную вещь. Машка, уткнувшись носом в песок, заорала еще громче. Эсесовцы, окружавшие дом, заржали, как кони, над слезами ребенка. Обер, вышедший из дома следом за солдатом, что –то сказал им по-немецки, и они замолчали. Он подошел к легковому автомобилю и вынув из салона куклу, бросил ее Машке со словами:
-На, только замолчи, а то мы и тебя поджарим.
Машка схватила куклу обеими руками и нырнула в лопухи. Димка, наблюдавший за всем происходящим из лопухов, взял ее за руку и спросил:
- Что с дедом-то?
- Дедушку поджарили,- как-то спокойно ответила Машка.
- Как поджарили?
- В печке, в одежде, только ноги почему-то остались торчать,- невозмутимо ответила Машка.
Димку аж передернуло от таких слов ребенка. Тем временем немцы вышли из дома, и обер-лейтенант приказал:
-Поджигай.
Два немецких солдата выскочили вперед, за спинами у них висели огнеметы, они с двух сторон облили дом струями огня и старый, сухой дом с соломенной крышей вспыхнул моментально. Машка, до этого только всхлипывающая, как-то по взрослому сказала:
- Все, Дашенька, нет у нас больше домика и дедушки больше нет. Съедят вечером партизаны дедушку с хлебушком, который мы им пекли.
Димка ткнул кулаком ее в спину и сказал:
- Не говори глупостей, не едят партизаны дедушек. И вообще людей не едят, запомни это.
Немцы загрузились в машины и уехали. Димка с Машкой выбрались из лопухов. Дом страшно трещал и разбрасывал вокруг себя огромные искры и головешки величиной с кукурузный початок. Сидеть в лопухах было страшно.
- Пойдем к нам, будешь жить у нас, все равно больше негде,- сказал он всхлипывающей Машке. Димка взял ее за руку и потащил к своему дому на другом краю деревни. По деревне бегали кричащие люди с ведрами и лопатами в руках, они пытались потушить дедов дом, пока огонь не перекинулся на соседние дома.
Димка притащил упирающуюся Машку в дом теток.
- Вот, будет жить у нас. Ей теперь жить негде, деда убили, а дом сожгли.
- Довоевался, старый,- хлопнув себя руками по бокам, хором сказали тетки.
- Довоевался, не довоевался, но жить ей теперь негде, - сказал Димка голосом, не
