прошлому, чтобы сердце его обрело… Ну да, лучше, чем у «нашего всё*» не скажешь: «Обретает сердце пищу: любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам». Кажется, так?
«Когда вечером, в магазине, выложив согретую в кулаках мелочь на прилавок, ребята покупали сладости, Тишка наконец-то увидел те самые лимоны, о которых мечтал и, услышав Петькино:
- А ты чего стоишь? Покупай пряников и айда!
- Не, не буду, - ответил тихо, - мне лимонов бабке...
- Хороша твоя бабка и без лимонов будет! - выпалил тот, потащив за рукав к прилавку.
И Тишка вроде бы пошёл, но остановился, упрямо сомкнул губы и насупился:
- Вы идите... я сейчас… я догоню».
Еще мерцает окошко-то… Огонёк мой светлый, как же поздно я оглянулся и стал понимать, что люди даже защищаются от сострадательности! И защищаются комфортом, развлечениями, щедро платя за них, как и я. Когда возжелал всего этого, то и попался в лапы Моммоны*. И стал писать повестушки, рассказики в угоду публики. Ах ты, боже мой! Пятьдесят лет – коту под хвост! И уже ничего не вернуть.
«Над заснеженными полями повисала синеватая дымка, низкое солнце уже не пригревало, удлиняя тени от кустов. Ребята, боясь наступления темноты, всё ускоряли шаги, поскрипывая снегом, Тишка спешил за ними и ему даже радостно было слышать этот холодный скрип, - ведь он рукой сжимал за пазухой желтый шарик лимона и ребячья гордость распирала грудь».
Ну да... Высоко и важно поднимал я тогда голову, вышагивая, как взрослые, крупными шагами. Как же, пошел в город без копейки, а назад несу гостинец бабке. И как же хотелось поскорее оказаться дома, чтобы выплеснуть эту радость, которая уже не вмещалась в груди… Да, получал я потом гонорары в тысячи раз большие, но те рождественские копейки были самыми радостными за все тридцать лет. Слышишь, ива? А ты, речка, слышишь? Самыми радостными!..
А если слышите, то подскажите: почему так получилось?.. Нет, молчите. Тишина. А, впрочем, собака залаяла… нет, заскулила. Почти как тогда…
«Красный шар солнца уже скатывался за лес, когда Тишка подошёл к дому и увидел, что Волчёк сидит у порога хаты и поскуливает, но когда увидел Тишку, подкатился к нему, забился у ног, виляя хвостом.
- Волчонок мой, соскучился! Волчок... - подхватил его Тишка на руки и потрепал за ушами.
Но тут же на пороге хаты он увидел бабу Настю, - та, полными слез глазами, глядела на него, и от её взгляда Тишке стало холодно.
- Что ты... баб Насть? - спросил испуганно.
А та, ничего не ответив, отвернулась и, зарыдав, бросилась в хату. Неведомым доселе страхом сжалось Тишкино сердце и первым его порывом было бежать!.. бежать и ничего не видеть, не слышать. Но все же, прижимая скулящего Волчка к груди, он вошел в хату. Было холодно, у порога лежал не растаявший снег, на лавке сидели старушки. Он направился к бабкиной кровати и, не дойдя до нее, застыл. Уж как-то слишком тихо и спокойно лежала она и он… Привыкнув встречать теплоту ее глаз, теперь он с ужасом и удивлением смотрел на это неподвижное, чужое, холодное лицо и только всё сильнее прижимал Волчка, а когда тот, жалобно взвизгнув, лизнул ему щеку, бросился к двери, словно пытаясь вырваться от сковавшего страха».
А, может, и не так всё было… Нет, не вспомню. Но пусть останется, как написалось… Какая благословенная тишина! Но словно говорит, говорит она что-то, отвечая на все мои наболевшие вопросы… а я не слышу. Господи! Я не слышу тебя! И не могу понять…
«Ночь перед похоронами Тишка провел у бабы Насти, не отпуская от себя Волчка, и тот, словно чуя в нём свою последнюю защиту, всё жался к нему, тихо поскуливая. А потом были похороны. Падал и падал густой снег…»
Да, да! Тогда валил густой снег, выбеливая спины женщин. Выбеливал и солому, на которой стоял гроб. И даже то, совсем чужое лицо... а я шёл следом за санями, крепко держась за теплую руку бабы Насти, смотрел на свежие доски гроба, на лица женщин, и не мог понять: почему они так странно поглядывают на меня, утирая слёзы? А когда…
«Когда баба Настя подтолкнула его к гробу, Тишка вдруг громко и отчаянно закричал: «Нет! Не пойду! Не хочу! Не буду!» И уткнулся лицом в её фуфайку».
И всё же потух одинокий огонёк… Надо и мне, но… Но что, что было тогда, после похорон? Да, женщина с бесцветными глазами и холодной машинкой для стрижки волос, потом – воспитатели. Много. И разных. А еще Николай Петрович… И моя любовь к литературе – от него. И если бы не он, не стать мне писателем… Вот только не вложил он в меня программу, о чем надо было писать... Да нет, не его в том вина, я должен был сам… А ведь было, было! Писал же когда-то хорошие рассказы! А потом захотелось известности, денег и-и пошло-поехало. Э-эх, талант мой!.. как же я измордовал тебя, как израсходовал необдуманно… Непотребно!
«Потом Тишка, укрытый согревающим старым полушубком, сидел в санях на холодной соломе, слышал негромкое постукивание мёрзлых комков земли по крышке гроба, тихий говор женщин, их вздохи, а когда они уселись вокруг него в сани и те, поскрипывая, заскользили по дороге, он, наконец-то освобождённый от непривычной, чужой ему суеты и согретый их спинами, прикорнул, прижавшись к мягкому плечу бабы Насти».
Совсем темно. Ни лесочка не видно, ни кустов прибрежных, и даже воды… Надо вспомнить ещё что-то, надо вспомнить… А небо высветлилось, словно звёзды его… Опустевшая хата без бабки, стылость, подёрнутые инеем окна, баба Настя, её теплая рука… Но что потом? Что еще помню после… Ах, да, еще тот лимон, который не успел… Подсыхающий, но еще пахнущий… Лимон… Пока я…
Странно. Не думал, что буду так крепко спать. Как на родной печке под лоскутным одеялом. И даже сон… Будто… Сейчас припомню. Будто еду я на машине… нет, не еду, а скольжу по заснеженному полю и вдруг надо мной – птицы! Много птиц, стаи птиц… то взлетают высоко-высоко, то опускаются, почти задевая меня крыльями, то взлетают, то скользят над головой, и все… желтые, зелёные, синие, голубые… и мне не странно их многоцветье, а когда взмывают, становится жаль, что могут вот-вот скрыться, растаять в небе. И длится это долго, завораживающе долго… Но вдруг начинают они падать и, не долетая до земли, превращаться в лимоны… и уже заснеженное поле в ярких лимонах… и я приоткрываю дверцу, хочу поднять один, другой, но они тут же птицами взмывают в небо… тянусь еще, еще, но - опять…
«И только перед отъездом в детский дом Тишка пошёл на кладбище. В поле завивалась метель, ровный, резкий ветер гнал и гнал стаи твердых снежинок и те, налетая на могилку, вначале игриво плясали над ней, а потом мягко ложились вокруг, словно пытаясь замести последнюю память о человеке.
Он стоял над снежным холмиком, и ему вспоминалось то Рождественское темно-синее утро, в которое он навсегда ушел от своей бабки. Теперь она здесь, одна, в этом вьюжном поле, под березовым крестом… И чтобы не было ей так холодно и одиноко, он положил на белый холмик чуть высохший, но по-прежнему ярко-желтый шарик лимона».
*Рождество Христово - один из главных православных праздников и отмечается 7 января (25 декабря по старому стилю).
*Автор: А. С. Пушкин
*Маммона – В Новом Завете Библии означает деньги, материальное богатство, погоню за прибылью.
