Нарвское скерцо.
1.
Поздняя осень. Чёрное небо. Мрак на два шага идёт впереди.
Шаг влево – пустота религиозных обрядов.
Шаг вправо – бездна космическая.
Спускается Часослов по ступеням крыльца городской ратуши в гущу созвездий людских, - пересчитывает в уме плиты каменные, - что-то бормочет о воздаянии.
Ибо путь искомый уже определён: он выдержан в прошлом – он данность.
Вот урок, - вот завет.
Вот рука, - вот нога – середина золоту равна.
Придавлены вечерними сумерками фигурки людей.
Вперемежку с осенними листьями, - перекатываются по главной площади Города чьи-то глухие вопросы.
Перекатываются по столу поминальному отрывные листки календаря.
Площадь городская – ветхозаветная Книга.
Люди Книги – данники площадного времени.
Сколько же вас, сограждане, - пришедшие на площадь Распятия сверить время в отношении двух сил?
Сколько же вас, - со страхом следящих за поступью Времени?
Гудят горожане разноязыко, - но об одном: что дальше?
Похоже, забыли, - какое чувство возносит истину над сознанием.
Какие завалы бремени надо расчистить, чтобы ощутить вкус вечного времени.
Тоскуют басы, скрипит клавесин, и скрипка фальшивит – все хотят знать: что дальше?
Ну, крест.
Ну, распят на кресте человек, - молвивший слово.
Что с того?
Дыбится площадь городская Голгофой – время нетерпения являет искупление.
Подумаешь, - уготовано человеку-слову такое Событие.
А верующим в распятое Слово?
Раскаяние и смирение.
Просто так ветры сложились.
И стаи вороньи сбились в тучи.
Кружат над Городом чёрные птицы.
Короткие, но хваткие сны осени бросают рваные тени на плащаницу Матери.
На память людскую опадают рваные тени.
Ропотно на душе.
В глазах рябит – чёрные циферки занозят.
Промывает так-сяк торопливый дождь сны старой площади. Хотя, совсем не обязательно сдирать маски благопристойности с песен осени.
Всё равно не уберечь от запахов очумелости пожирателей площадных истин – падки люди Книги до брехни фарисеев и книжников.
Только не надо классифицировать носителей никакого и прежнего времени по тяжелому дыханию Мёртвого моря.
И так ясно: подогнано одно к другому строго в соответствии с ожидаемым Представлением.
Поэтому вслепую переворачивает страницы отрывного календаря Часослов – хранит в памяти ритм невидимых часов брата-космоса.
Тебе говорю, - наставляет посланца вечности, - оденься в сердечность русского слова – выбери время лекарем.
Освети свой стан вдохом Бога, - а выдох соверши в пустыне, - где огонь едва дышит, - где братья жаждут пророка.
Кто увидит край твоей одежды, - может и голову поднять, - и ввысь посмотреть.
Что ж, одно дело, - ощущать себя прикомандированным в чужую жизнь.
Другое, - измерить сердечным теплом каждый отрезок земного времени.
Ибо сотворённое на Мосту точно знает, - когда надлежит посланцу вечности спрыгнуть в Поток человеческий.
И положил Иисус одну ладонь на сердце, - а в другой горсть русской речи зажал.
А потом забросил горсть родной земли на Большую Землю.
Чтобы малое нашло себя в большом.
И чувства человеческие познали вкус свободного полёта – сферу подлинных настроений.
А с началом новой главы книги «Выдохни», - привело дыхание осени бродячего менестреля в город На-рву.
А кто принял четверг – тот и пятницу окрестит воскресением.
2.
Менестрель пробился в круг. Он стоит у креста. Он поёт.
Мимо, мимо проходят люди.
Косятся опасливой лаской на чужака, - достающего из грубого мешка хрупкие песни.
С кем говорит твоё сердце, Иисус, - когда терпение переваливает за край одиночества?
Вопрос Матери вспугнул простодушную тишину отражённых небес.
И вздрогнул циферблат городских часов, - и Часослов перевёл сознание людей площади на искомое время.
И выдвинулся из тени городской Иисус.
И вздрогнула толща предчувствий в душе Матери, - причалившей к мысу Добрых Надежд – бьётся ладья белая о простуженный берег.
Площадь городская – Книга повторений – сон недужный.
Помолчал пришелец, глядя правде людской в глаза.
А потом, вздохнув глубоко, произнёс.
Я, говорит, хочу, чтобы душа моя, - сродни вашей, - согрелась словом сердечным.
Народ площадной молчит – выжидает.
Покашлял Иисус смущенно в кулак.
Знаю, не принято нынче о душе говорить – нынче мода на стёб вороний.
Только не избежать миру опасности повторений, - если люди Книги окончательно не уступят правление миром Золотому Корню земли.
Ибо неизбывен процесс рождения и смерти.
Хватит уже нечистыми руками голубей лапать.
На всё есть право Неба.
Ещё скажу: слово духовное зовите на помощь, когда сердце стонет от себя же.
Не пропустит оно ничего мимо ушей, - будет радо каждому вашему слову.
Эх, была бы мысль вслух высказана, - а продолжение само из себя возникнет.
Вскинул Иисус руки вверх – будто почистился перед совестью.
И огненный лик, зависший над Городом, - сжёг все тёмные пятна его площадной памяти.
И встрепенулась ото сна духовная память.
И ожила в сердце посланника вечности сила русского духа.
И дотянулся пришелец чуткими пальцами до самой глухой души человеческой.
И исчезли со старой площади люди в чёрных масках.
И просветлели лица многих, - и растаял лёд в глазах горожан.
И затопили Город талые воды.
Впрочем, потоп давно ожидался.
Без промедления сел Иисус в челн рыбацкий, - вместе с рыбаками-братьями приготовил снасти для предстоящей работы.
Осыпается с натруженных рук рыбацких пыльца огненная, - оживают рыбы, пойманные в сети просторечивых глаголов.
Молчаливой молитвой благословляют рыбаки людей, - искалеченных кривотолками фарисеев и книжников.
Духом святым отпускают рыб человеческих обратно в море.
Сбивают стаи человеко-рыб в ковчег свадебный.
Ибо предстоящая встреча с новой судьбой – факт ответственный.
3.
Три дороги, - три судьбы – в одну ногу шли.
Шли по трём дорогам в один Час-храм.
Но оставили за собой след пяти дорог.
А пришли по их следам семеро.
Чуть слышно поёт менестрель, стараясь не отпугнуть Тишину.
Сквозь талые воды Солоного моря проламывается слово пришельца навстречу новому Дню.
И все, кто не побоялся заглянуть в свою душу, - откликнулись на зов пришельца, - потому что в самую пору пришлись им вещие крылья дождя.
И все, кто заглянул в лицо своему страху, - и не отступил, - увидели колесницу огненную на линии горизонта.
И все, - кого страх, - сравнимый с холодным взглядом смерти озадачил, - но из седла не вышиб, - встали на одну ступень с Иисусом.
И служители порогов нарвского водопада разрешили заглянуть смельчакам в глаза Верхнему Небу.
Велик Океан звёздный.
Раскинулась ветвь ноосферы Вернадского из края в край – указывает человеческим судьбам путь новой веры.
И каждого, - кто душой постиг слово Праведное, - одолел танец молчания.
И каждый, - кого обожгла молитвенная тишина откровения, - скорее поспешил унести с собой памятку об идеальной доле.
Хотя бы одну из песен молчания спешат унести с собой горожане.
Отвешивают поклоны Мечу разделяющему.
Преклоняют середину перед иконой Единого.
Потому что сердце нищего духом, - пронзенное стрелами ангелов света, - оставляет солнечные отпечатки в сознании людей.
Но параллельно слову Праведному стучит на стыках дня и ночи колесо Сансары.
Книга повторений – вязкий сон старика-Города.
Наперекор здравому смыслу, - подставляясь под удары судьбы-безысходности, - притягивает старик сны ущербной памяти.
Разбиваются волны материнских надежд о скрытые рифы.
Вбит неладухой в плащаницу совести символ веры людской – крест иудейский.
Остолбенел посреди площади городской башенный кран – крест железный.
Жалуясь на вековечную немощь, - простужено кашляет.
Не может оторвать от земли верзила-кран скорбный вопрос материнский.
Неподъёмен вопль Матери, - спасающей Сына от верующих.
Ибо одним лишь намерением, - не взъерошив и волосинки на теле волчьего сна, - не изменить свою сущность.
Вот, слышите,, в воздухе скрипнуло ржаво, - и на землю упали маски онемевших шутов.
Растерянно топчут шуты беспечные рожи – растягивают долгожданный и жуткий миг причащения.
Промелькнули столетья – проржавела память.
Но каждый, так или иначе, сможет пересказать историю о Христе-искупителе.
Только один и тот же сон – не оседлать дважды.
Гласит правило.
Поэтому верующие, - которые из теперешних, - ищут в толпе горожан человека-слова – русского слова.
Чтобы распять, - распять чужака на кресте своей идентичности.
Веруют в безнаказанность – люди площади.
4.
Вопросится знак Христов на фоне городских часов.
Точка пересечения луны и золотой пирамиды указывает людям площади время раскаяния.
В низком поклоне застыли вершины звёздных гор перед откровением моря человеческого.
Но вверх по лестнице Воскресения, - охраняемой архангелами городскими, - не подняться площадной молве.
Не одобряют горы имена состоявшиеся.
Чтобы пройти паломникам времени в Сад причин, - надо вначале преодолеть первую ступень познания.
Предпочтение людям, - одарённым духом, - способным к неожиданным поворотам судьбы.
Туда-сюда, туда-сюда – качает головой маятник.
Не вникая в суть происходящего, - перелистывает страницы отрывного календаря ветер-бродяга.
Карма данников Книги – поедание снов поздней осени.
А когда появилась у людей мечта об участии Господа в земных делах, - жизнь, вроде, приобрела иной окрас.
Нет, - не грёзы о рае терзают умы мечтателей.
Размышляют они о строительстве человеческой судьбы, - освобождённой от оков площадной зависимости.
Надоело книжным людям отыскивать признаки сверхъестественного в пространственных преломлениях иудейского лабиринта – никому не нужен самообман.
Ибо в духовном мире – духовное восприятие действительности.
Смывает дождь-четверг с жертвенных пирамид Города искусный макияж, - и за то спасибо монаху-скитальцу.
Труден переход в пространстве перевоплощений мыслительных.
Качает головой Часослов в такт маятнику.
Нет предрассудков, - и нет воспоминаний о стране выдуманной.
Есть мир реально существующий – открытый сознанию.
В него все могут войти. В нём поджидает переселенцев брат духовный – посланец вечности.
Но прежде чем посыльный Горящей Лампы разрешит переодеться в одежды новые – надо покаяться.
Чтобы тайные намерения фарисеев и книжников, тысячелетиями вколачиваемые в совесть людскую вот такими гвоздищами, - стали добычей архангелов, - карающих людей площади стыдливостью.
Чтобы всякие попытки толкователей Истории, - усыпляющих сознание людей байками никакими и прежними, - оказались тщетными.
Всё равно, - не замолчать фарисеям и книжникам знаковые эпизоды истории, - хоть и очень хочется.
Потому что в Час назначенный ангелы повеления взломали охранные печати библиотеки вечности.
И люди, на чьё сознание был наложен многовековой гриф секретности, - ознакомившись с текстами Умолчания, - застыли в недоумении.
И богини Прозрения прошли мимо, - мимо бесчестья фарисейского, - не оглядываясь.
И городская стена сорвалась в плач, - подразумевая о времени как о неминуемом воздаянии.
И служители кривых пространств – потеряли сознание.
5.
Ну и что с того?
Стена плача и не к такому привыкла.
Прикипают люди площади к любому времени.
Прикипели к своему – никакому и
