раздражённо:
- Не хочешь – не лезь. Поехали назад.
Она тут же опомнилась, повернулась ко мне, быстрым лёгким касанием, как только одна умела, поцеловала в губы и пошла на попятную.
- Не дуйся, прости мою бабскую блажь, которая иногда вылазит помимо меня.
Ну, я и перестал, а сам думаю: моя б жена за свою блажь костьми и слезьми легла, чтобы настоять на своём, чтобы наперёд не вздумал противоречить, а эта – неправа и сразу же отступилась. Что за девка? Золото и только!
Посбрасывали мы скорее верхнюю одежонку и бегом, наперегонки, в озеро. Бултых! После парного воздуха аж обожгло, а вылезать не хочется, весело. Вертимся, чтобы согреться, смеёмся, а чему – неизвестно. Хорошо! Свободно! Будто не в воде, а в полёте.
- Ну, как? – спрашиваю.
- Здорово! – выстукивает зубами. – По-моему, я молодеть стала, скоро совсем девчонкой стану. Теперь верю, - говорит, - в живительную силу вашего озера. Кстати, как его зовут?
- А никак, - отвечаю. – Озеро и озеро. Других в округе нет, зачем ему название. Вылазь, а то судорога что-нибудь переймёт, придётся тебя на руках тащить до города.
- Что? – подначивает.- Не нравится? Не осилишь?
- Давай, - говорю, - я тебя лучше здоровенькой дотащу.
Смеётся, довольная и озером, и мной. А мне уж как приятно!
Когда выбрались из воды и умостились на прихваченном одеяле, тесно прижавшись друг к другу пупырчатыми боками, я поделился с ней ещё одной, самой главной загадкой потаённого озера, не имеющего из скрытности даже названия.
- Говорят, - повествую, не торопясь, со значением в скупом изложении тайны, - что оно обладает даром предсказания долголетия: кто переплывёт, не утонув, голиком по прямой через купол, тот может жить, ничего не опасаясь, и проживёт больше века. Только не надо хвастаться, переплыть потаённо, а то предсказание не сбудется, и хвастун скоро умрёт.
- Те, кто говорят, сами испытали или от бабушек слышали? – спрашивает, не открывая глаз и слегка кривя улыбку от недоверия к нашей провинциальной мнительности.
- О Ванге слышала? – не обращаю внимания на необоснованные иронию и скепсис.
- Слышала, - отвечает. – Есть такая прорицательница в Болгарии.
- Зачем в Болгарии? – противоречу ровным голосом. – Она у нас обитает.
Она хохотнула коротко.
- И у вас тоже?
Но меня не сбить. Разъясняю без обиды:
- Почему тоже? Это у них – тоже. Потому что нашей Ванге давно уже за 100 и сколько «за», никто не знает.
Жалея её за промах, иду, однако, по доброте своей, как всегда, на компромисс:
- Хотя, думаю, что родственные связи между ними есть: наша Ванга без ума от болгарских сухих вин. Поставишь пару бутылок кислятины, что хочешь предскажет.
Краем глаза вижу, проняла её моя гольная правда, однако, не до конца, потому что уточняет:
- И что? Эта ваша Ванга переплыла озеро?
- Почему ж тогда она живёт больше ста лет? – убиваю неотразимым доводом. – Конечно, переплывала, только помалкивает: сама ведь слышала – болтать не следует.
А всё равно червь недоверия гложет её засушенную городскую душу.
- А ещё кто? – просит дополнительных фактов тайны озера, как будто их количество может разрешить загадку. Сама она это поняла и меняет тему:
- Всякое таинственное явление требует научных изысканий. Вы сообщали в Академию наук или в Организацию объединённых наций?
- Были какие-то четверо, - подтверждаю заинтересованность к озеру большой науки. – Трое молодцев и одна деваха. Тонкая, звонкая и белобрысая, длинная как глиста.
- Как молодцы выглядят, ты, конечно, не разглядел? – обижается за свой пол.
- А чо их разглядывать? – жму плечами. – Парни как парни. Не красавцы.
- Ты-то здесь первый парень на деревне.
Не возражаю.
- Не я себя в первые выбрал – бабьё, ты ж слышала?
Хотел ещё добавить, что и она не против, но испугался перебрать козырей и прижал мягкое трепло во рту до боли. Поскольку истина была установлена, начинаю, наконец, рассказывать о научных исследованиях, не обошедших и нашу затишь.
Напялили парни красно-сине-оранжевые резиновые костюмы, ласты и маски, впряглись в акваланги и пошли нырять один за другим, держась за линь, а деваха на стрёме: если утонут, то хоть было бы кому отчёт настрочить, оправдать и списать затраты. В городе цирка никогда не было, поэтому на водную феерию собрались все от мала до велика, работу и школу забросили, скучились на берегу в амфитеатре, спорят, кто первый не выплывет. Однако, артисты не очень-то стремились оправдать ожидания зрителей и не углублялись в буруны, объяснив авторитетно, что там из-за мути и воздушных пузырьков всё равно ничего не видно, как не видно и дна. «Так и есть, - решили старухи, услышав научное заключение, - преисподняя, а из неё змей высовывает одну из семи голов и отплёвывается, напоминая о грехах людских». Те, что не донырнули до змея, отмалчиваются, крыть-то нечем, а мужики, оплевав в сердцах чистые берега, стали расходиться, недовольные безрезультатностью пари. Только ихтиандры повылазили на берег подышать чистым нормальным воздухом и обдумать первый параграф отчёта, как змей напомнил о себе, и тайна осталась тайной.
Стали они, чтобы оправдать свои командировочные, выспрашивать фактический материал у столпившихся зевак и зевачек, кто-то и рассказал про вторую тайну озера. Во всём сомневающиеся академики-материалисты залыбились, отошли к вездеходу, что-то высосали для укрепления сил из термоса, посоветовались между собой и решили, что не может наука терпеть аборигеновские бредни. Разоблачились до плавок и ласт и дружной четвёркой ринулись в озеро, чтобы доказать несостоятельность косной легенды, порочащей наше повсеместно победившее научное мировоззрение.
Первой опомнилась глиста…
- Фу, какой ты, однако, грубый! – возмутилась она затухающим от солнечного и травяного мора голосом.
Я, хотя и не был согласен, но не стал отвлекаться на необоснованные оскорбления, не сомневаясь, что это была пустая реплика, а думает она иначе.
- Да, - продолжаю, - развернулась и – назад к берегу. Разве одной кожей убережёшь кости от холода? Да и сообразила, видать, что и трёх фактов хватит, четвёртый – лишний. Ещё двое – до чего ж изощрённа и гибка научная душа! – решили, на всякий случай, обплыть самую середину, где только что перед ними выдохнул змей водяной колпак, нисколько не сомневаясь, что небольшой допуск в эксперименте не повредит общему результату. А четвёртый, самый молодой, наверное, ещё недоделанный кандидат каких-нибудь наук, попёр прямо и так наддал, что позади него, как после глиссера, вскипел бурун. Опустив в воду голову, он, чтобы не натерпеться страхов, торпедой проскочил только-только успокаивающуюся середину и, как наш сом, с выпученными глазами вынесся на животе на противоположный берег и там затих, глотая воздух. Ему повезло, что он попал на начальный период спада водяного купола и был в ластах, иначе бы его обратным током затянуло прямо к отвергаемому змею.
Ничего они, конечно, никому из наших не доказали, потому что ясно даже горбатому: один чистый факт – не факт, а случайность, а два других подмоченных - в расчёт не идут. И вообще, изначально были нарушены главные условия: плыть тайком и голиком. А они, видно, постеснялись аудитории, забыли о жертвенности учёных, и это стоило науке большой победы.
- Один-то всё же чисто переплыл. Доживёт до ста, тогда и узнаем, права ли легенда.
Я помолчал, нагнетая апофеоз повествования, и ровным голосом, не выделяя ни одного слова, не делая ни одного ударения, завершил рассказ о научных изысканиях.
- Потом мы узнали, что этот четвёртый через месяц умер. И умер от непонятной болезни – просто угас. Факт был да сплыл, не подтвердился.
Рассказывая, я совсем утомился, выдавливая последние фразы еле ворочающимся языком, скребущим пересохшую гортань, и как только, слава богу, кончил, так и отключился.
Но не надолго. Будто кто меня с силой толкнул под бок, аж вздрогнул всем телом, разом, как никогда в жизни, расхлопнул глаза, щупаю рукой рядом – никого, только плавки да бюстгальтер цветной кучкой лежат. Вскочил на ноги, не сомневаясь, где увижу, и вправду – уже половину до середины озера одолела. Плывёт по-лягушачьи, только ярко-белыми ягодицами сквозь прозрачную воду маячит. «Наболтал, идиот, на свою дурную голову», - ругаю себя, сбрасываю плавки, с ходу ныряю в воду и пру сажёнками вдогонку.
Догнал почти у невидимой границы будущего купола, даже холода не чувствую, и она, вижу, запыхалась – не больно опытный пловец, чувствуется, - а рвётся дальше, сердито, даже зло, предупреждает:
- Если хоть пальцем дотронешься – утоплюсь.
Помнит, что самостоятельно надо осилить роковую дистанцию.
- Не трону, - обещаю. – Только ты притормози мал-мала, подкопи силёнок, а когда нужно будет, я скажу, тогда и рванём что есть мочи.
Я-то знаю, плавал уже. Она тоже разгадала меня, зависла в воде, еле шевеля руками и ногами, голая и красивая в прозрачной воде, глаз не отвести. А я, боясь её обидеть, отворачиваюсь всё же, стыжусь своей безобразной наготы. И чувствую, что если сознаться в придумке и прекратить игру, навек ославлюсь и потеряю сразу и навсегда.
Вот и рябь по воде побежала, в тело стал кто-то давить и толкаться, а вот и купол начал расти, самое время нам плыть в долголетие.
- Вперёд! – кричу что есть мочи, подстёгивая свои и её силы. – За мной! И как можно быстрее! Не жалей сил!
Перевернулся на спину, чтобы видеть ведомую, и рванул, оглядываясь, чтобы не промазать мимо вершины растущего купола. Она – за мной, старается не отстать. А купол всё дыбится, поднимает наши тела, помогает плыть, щекочет воздушными пузырями, того и гляди облепят с головы до ног, и взлетим мы выше воды. Всплыли, однако, на самую водную макушку, не оторвались. До того приятное ощущение, хоть и адски холодно! Вижу, и ей нравится. Глаза расширила, оглядывается, про холод забыла, вертясь сине-белой русалкой. Потом покатились вниз. Тут уж не до созерцания. Надо успеть убраться до подводного втягивания. Ору, подгоняя свирепо:
- Давай! Жми во все лопатки! Не останавливайся! Наддай ещё! Ещё!
А сам не ухожу вперёд, боюсь, что не выдержит гонки. Даже загадал: если выплывем нормально – признаюсь. И не уточняю в чём – и так ясно. Нам бы только уплыть от вдохов змея, а там не страшно, не затянет к себе в лежбище.
Уплыли. К берегу она добиралась, по-моему, уже в полуобмороке, а я, видя, не мог и не смел помочь, помня предостережение. Такая - не охнет, утопится. А если она, то и я – следом. Наперёд решил, ещё до всплывания на водную гору.
На берег выползали на карачках: она – в полном бессилии, я – из солидарности. Даже здесь не помог, опасаясь горькой каплей испортить бочку торжества. Выползла и, как ящерица-альбинос, распласталась на животе, застыла на тёплом песке, блестя в солнечном свете подсыхающими каплями холодной воды, как мелкой чешуёй. А я, сидя рядом, занудно понукал:
- Вставай, надо двигаться, а то застудишь всё внутри.
Но она и не думала шевелиться, часто дыша и блаженно чему-то улыбаясь с закрытыми глазами.
- Тот академик в ластах, - стращаю, - забился сразу после опыта в машину, навздевал на себя всё, что было, отгородившись от тепла, сидел там, не шевелясь, вот и окочурился, заморозив, как в холодильнике, все внутренности. Вставай, надо шевелиться, надо гнать холод изнутри. Ну же!
- Не могу, - шепчет синими губами. – Ты – изверг!
