Утренний луч скользнул по оконной раме, упал на грязный, давно не крашенный пол, пробежался по половицам и неспешно перебрался на старую, железную с шишечками кровать, на которой в ворохе тряпья спал тревожным, тяжелым сном Иван Денисович Шухов. Луч прошелся по небритой щеке, Иван Денисович поморщился и проснулся, но глаза открывать не стал, а только глубже натянул на голову одеяло, ожидая удара дневального в рельсу. Было холодно. Еще минутку-другую понежится в постели… Удара не последовало, и Иван Денисович даже встревожился – не случилось ли что?.. Он открыл глаза, стряхнул с себя дрёму и огляделся. Ф-фу ты! Он давно у себя дома, не в лагере!
Столько лет уже минуло с тех пор, как ему зачитали правительственный указ об прекращении уголовного дела за отсутствием состава преступления… Не было, понимаешь, преступления в том, что попал в плен, что бежал, скитался полуголодный и замерзший по лесам Новгородчины, - а сидеть ведь пришлось! И хоть с тех пор минуло не одно десятилетие, и перемены в жизни не только у Шухова, у всей страны произошли разительные – не дает покоя прошлое, не отпускает…
Первым делом Иван Денисович схватился за лежавший тут же, на тумбочке, пульт телевизора, старенькой, подаренной неожиданно разбогатевшим соседом «Тошибы». Как там «голубые фишки»?.. Растут, или - упаси Бог! - откатили назад от вчерашнего?.. Слава Богу, в цене!.. Миска с кашей, что он вчера отначил от ужина и укрыл подушками, конечно же, давно остыла, но можно разогреть и добавить ложку-другую подсолнечного масла. Сегодня – можно, «голубые фишки» не подвели.. Конечно, слегка опустился индекс Доу-Джонса, зато Никкей пошла вверх. Не на много, на долю процента, и все же.. И вообще, азиатские биржи показывают стабильный рост. Хороший знак! Да и европейские биржи понемногу отыгрывают недавнее падение. Нет, кашу определенно можно сегодня сдобрить маслом. И чайком побаловаться.
Иван Денисович с трудом поднялся с постели, сунул ноги в старые, изношенные до дыр тапки и, кряхтя, пошаркал к холодильнику. Годы-то уже не те…что вы хотите? Последнюю десятку, оставшуюся до столетнего юбилея, уже лет пять как разменял. Давно живет на свете Иван Денисович Шухов, ох, как давно. Устал уже жить, пора бы и помирать, ведь пожито столько – дай бог всякому! - а не идет смерть, и все тут!… Забыла, видать, Ивана Денисовича, все молодых косит да ранних. Да и ладно, пусть не торопится, житье с каждым годом становится интересней, не хочется умирать. Разве думал он, сидя у раскаленной «буржуйки», на строительстве «Соцбытгородка», что придет время, и он будет интересоваться «голубыми фишками»? Да и где там о таких глупостях думать, все мысли о том, как бы заполучить лишний черпак каши, как бы растянуть пайку хлеба так, чтобы и на вечер хватило, и утром, со сна пожевать?.. Да, было время…
Иван Денисович подошел к холодильнику, поднатужился (аппарат был старый, с заржавленными петлями) и распахнул настежь дверь, вынул одну подушку (холодильник давно не работал по назначению, он подобрал его когда-то на помойке и приспособил под шкафчик), достал укутанную другой подушкой мятую, местами пригоревшую алюминиевую кастрюльку со вчерашней кашей, закрыл дверцу и пошаркал на кухню. На кухне, дрожа всем телом от утренней свежести, пошарил на полке, достал ржавые плоскогубцы и с трудом повернул кран газовой плиты. Послышалось зловещее шипенье… Иван Денисович дрожащими руками чиркнул спичкой, и трескучее пламя осветило мрачную, обшарпанную кухню. Газ вспыхнул, как обычно – ровными синими язычками из-под рассекателя. И это было лишнее свидетельство стабильной ситуации в стране. Пока мы с газом, никакие беды не страшны.
Иван Денисович удовлетворенно крякнул, поставил кастрюльку на огонь и плеснул в нее немного воды, чтобы каша не подгорела совсем. Долго задумчиво мешал кашу старой, гнутой алюминиевой ложкой. Когда-то, в Усть-Ижме, эту ложку он самолично отлил из обрезков алюминиевого провода, с тех пор она, как верный друг, повсюду с ним.
Каша задымилась, в кастрюльке начала пузыриться вода, соприкасаясь со стенками. Наверное, пора снимать, а то пригорит – отшкрябывай потом от днища. Иван Денисович снял кастрюльку, и тут же, на ее место, водрузил такой же старый, закопченный, некогда эмалированный, а нынче покрытый не то присохшей гречневой кашей, не то ржавчиной, чайник. Сегодня и чайком побаловать себя не грех. Так, обычно, Иван Денисович пивал подслащенный кипяток, иногда, по старой лагерной привычке, с конфетами «подушечки», но по праздникам позволял себе пировать – заваривал целый пакетик чая и пил, не спеша, наслаждаясь терпким вкусом и ароматом заморского продукта… А сегодня – чем не праздник? Биржи растут, да и день сегодня особенный – выдача пенсии. Государство назначило Ивану Денисовичу скромную, по меркам городского жителя, пенсию, всего-то два МРОТа, то есть, минимального размера оплаты труда, какую обычно назначают бомжам и тунеядцам, но Иван Денисович, хоть никогда не был ни бомжом, ни тем более тунеядцем - не в обиде. Если правильно распределить траты, то на месяц вполне хватает. Жир, конечно, не нагуляешь, но и от голода не помрешь. Иван Денисович в дни выдачи пенсии всегда вспоминал с каким-то особым наслаждением, как в лагере ходил занимать очередь за посылками для Цезаря и других зеков, и как его благодарили за это кто кашей, кто горбушкой хлеба, кто – куревом. Он хоть и не курил, но табак брал всегда с радостью: его можно было обменять на хлеб, или выпросить миску каши у поваров.
Иван Денисович выложил дымящуюся кашу на тарелку, достал из того же холодильника-шкафа замасленную полиэтиленовую бутылку, на дне которой оставалось еще немного масла, и влил его в кашу, стараясь так распределить, чтобы оставить немного и на другой раз. Взял свою знаменитую ложку, привычным движением обтер ее о рукав, хоть это было и напрасно, ложка была еще вчера тщательно вымыта под краном – и уселся, как он любил выражаться, трапезничать.
Каша была овсянка, любимая каша Ивана Денисовича. В лагере, когда давали овсянку, был настоящий праздник. По сравнению с пшенкой или перловкой, это был харч богов!.. И обязательно рябой, гнилозубый Фетюков, бывший директор завода, в сотый раз говорил присказку: «Хвасталась каша, что вкусная она с маслом!» Это был уже своеобразный лагерный ритуал, к которому привыкли зеки сто четвертой бригады, и хоть каша была и без масла, на воде - не было на всем свете ничего вкуснее, и после этих слов бывшего директора все дружно и споро работали ложками. И когда однажды Фетюков заболел и отправился в санчасть, а как раз на ужин давали овсяную кашу, - она показалась на такой вкусной без обычной присказки гнилозубого, пресной и прогорклой…
Иван Денисович растолок кашу в тарелке, с таким расчетом, чтобы масло охватило ее всю, сделал посредине углубление, чтобы начать оттуда есть. Не сразу подступал он к каше. Он разговаривал с ней, заигрывал, подмигивал, поворачивал тарелку вокруг оси, зачерпывал с краев, перелопачивал, как бывало, на колхозном току зерно, вдыхая ее пьянящий аромат, снова приминал ее ложкой, наконец, захватывал полную ложку и не спеша, вдыхая прогорклый запах подсолнечника и смакуя каждое мгновенье, отправлял ее в рот. Долго переворачивал, перемалывал ее беззубыми деснами, наслаждаясь вкусом.
Но вот каша закончилась, и тарелка опустела. Иван Денисович тщательно выскреб ложкой остатки на стенках тарелки, а что не смог зацепить ложкой выбрал пальцем, облизал его и с сожалением отодвинул от себя тарелку. А тем временем, на плите захрипел чайник, сообщая, что кипяток готов, и можно заваривать чай. Иван Денисович достал из ящика стола последний пакетик «Принцессы Нури», «Нюру» - как он называл этот сорт, опустил его в алюминиевую кружку, и сразу же залил кипятком. Удобная вещь – пакетики с чаем. Кинул, залил водой, вот и чай. Правда, не такой ароматный, как бывало в прежние времена. Только и того, что черный да терпкий, а ни запаха, ни вкуса чая нет. Таким и не чифирнешь, с сожалением думал Иван Денисович, хоть никогда в жизни и не чифирил! На воле не знал этой забавы, а в лагере чая этого и близко не видел, там все отбирали блатные...
Вода в кружке стала на глазах приобретать кирпичный оттенок. Иван Денисович крякнул и достал с полки пол-литровую банку с сахаром. Сегодня можно… Бросил в чай ложку слегка пожелтевшего сахарного песка, достал из ящика стола завернутую в платок краюху хлеба, припрятанную со вчерашнего обеда, и принялся пировать.
Напившись чаю, Иван Денисович, по старой крестьянской привычке, смел со стола на ладонь крошки и отправил их в рот, пожевал беззубыми деснами, запил кипятком и стал собираться. Надел старый обтерханный пиджак, сунул ноги в валенки (хоть и было лето, Иван Денисович старался держать ноги в тепле, его беспокоил застарелый ревматизм, привезенный еще оттуда, с «Соцбытгородка»), снял с вешалки старое, пальто с облезлым цигейковым воротником, и, кряхтя, стал натягивать его на себя. Силы уже не те, вот и пальто надеть – проблема. А каким он был раньше!.. Лучшим каменщиком в «Соцбытгородке» был, бегал вверх-вниз по промерзши лесам, помогая кавторангу Буйновскому таскать носилки с раствором… Где-то он сейчас, Буйновский, жив ли? Как посадили его в карцер за то, что назвал начальника режима, лейтенанта Волкового, несоветским человеком, так и сгинул бравый кавторанг. Дожил ли до Хрущевской оттепели? Вышел ли на свободу?.. А этот, лейтенант Волковой…у Шухова следователь был по фамилии Грабищенко, а еще известен был в лагерях лютый ярославский следователь Волкопялов… Как будто по фамилиям их подбирали.
Почему-то запомнилось, просто врезалось в память, как стыдил Буйновский гнилозубого Фетюкова за то, что собирал тот окурки по плевательницам да урнам, на что Фетюков отвечал со стоическим спокойствием: «Подожди, капитан, восемь лет посидишь, и ты будешь окурки собирать». Да, действительно, за восемь лет и не такие превращались в опустившееся животное. Где же ты, Буйновский?..
Одевшись, Иван Денисович вышел на лестницу и долго запирал дверь. Замок давно бы следовало поменять, он износился и закрывался с трудом, а еще труднее открывался, грозя в один прекрасный день не впустить хозяина в квартиру, но покупка нового и его врезка пробили бы огромную брешь в бюджете Ивана Денисовича, а он умел считать деньги. Уж как-нибудь еще можно потерпеть. Собственно, запирать дверь не было большого смысла. Во-первых, нечего было красть у Ивана Денисовича, не нажил он за свою жизнь никаких особенных богатств; а во-вторых, врезать новый замок в такую дверь, как в квартире Ивана Денисовича, и смысла не было: вся она была ломана-переломана, живого места не найти. Куда там врезать!.. Пару раз у Ивана Денисовича взламывали дверь, но не затем, чтобы ограбить, просто местные подростки собирались на лестничной площадке по вечерам, и кто-то по всеобщий хохот пинком ноги срывал дверь с петель.
Иван Денисович задержался в подъезде, у почтового ящика. Ему давно никто не писал, газет он не получал, но однако, регулярно заглядывал в ящик. И в этот раз оказалось, что заглянул не зря: на дне нашарил бумажку. Достал ее, вышел из подъезда и, зажмурившись от
