Рядом с домом тёти Таси и дяди Яна, то есть как раз через двор от Артёмки, проживал совершенно странный и колоритный персонаж, известный всей улице, как дед Касьян. Правда, это вовсе не означало, что так деда звали на самом деле. Нет. Дед Касьян – таким было его прозвище. А вот какое настоящее имя носил когда-то, в прежние времена, загадочный старик, никто из Артёмкиных соседей не знал, хотя, с другой стороны, может, просто никто никогда и не интересовался. Во всяком случае, от бабушки своей Артёмка, сколько её ни спрашивал, так и не смог добиться на этот счёт исчерпывающего и вразумительного ответа. И бабушка Акуля тоже про их соседа почти что ничего не могла Артёмке рассказать. Обмолвилась только однажды, что, мол, брехать любит старый почём зря и такого иной раз наговорить может, что, поди, потом, разберись, где правда, а где ложь. И что, мол, родился он, с его слов, чуть ли не при царе Горохе, и что со всеми знаменитыми революционерами всех трёх российских революций чуть ли не за руку здоровался, и что переписку вёл тайную с белоэмигрантами и так далее, в том же духе. И слух ещё по Артёмкиной улице витал, что дед Касьян где-то и когда-то пересекался с Куприным и даже с самим Максимом Горьким по России матушке путешествовал. И если местной детворе, в силу их ребяческого возраста, фамилия Куприн в ту пору мало, что говорила, то о пролетарском певце все знали уже чуть ли не с младенческого возраста. Поэтому такой удивительный факт, что на их улице до сих пор проживал человек, бывший в приятельских отношениях с великим писателем, вселял в Артёмку и его друзей чувство взволнованной и восторженной гордости. И за себя, и за соседа, и за всю свою улицу.
Итак, Касьяном дед был по прозвищу. Кто и когда это самое прозвище деду приклеил, оставалось тайной. Но Артёмка вполне справедливо догадывался, что, скорее всего, прозвище это сотворилось из фамилии старика. А фамилия его была - Касьянов. Дед Касьян, надо сказать, хоть и был стариком, но, всё равно, стариком не простым, а каким-то уж очень, чрезмерно древним и чрезмерно старым. Совершенно седым. Даже каким-то кипельно-белым. И на тот момент, когда Артёмка уже начал постигать окружающий мир – почти ослепшим. Чрезвычайно благородная осанка старика, седые, как снег пряди его волос и такая же седая борода, развеваемые на ветру, какой-то неуловимый природный аристократизм и невесомый налёт таинственности во внешности, былая красота лица, не поблекшая даже в глубоких бороздах морщин, делали его похожим на сказочного былинного сказителя. Тем более, что дед Касьян одет был всегда в длинную, всю в заплатках, белую рубаху навыпуск, головным убором ему служила ветхая и дырявая в нескольких местах широкополая соломенная шляпа, узловатыми и подрагивающими пальцами он крепко сжимал диковинную палку, похожую на колдовской посох, а ноги его были упрятаны, даже в летнюю жару, в белые валенки с галошами. Для полноты образа деду Касьяну не хватало только переобуться в лапти и повесить на себя гусли. Баба Груня, его сожительница, о которой речь ещё пойдёт впереди, выносила за калитку для деда Касьяна шаткий, потрескавшийся от времени стул, помогала ему на него опуститься, и дед, смотря невидящим взглядом прямо перед собой, порой замирал в таком положении на долгие несколько часов. И никто и ничто не могло бы вывести его из состояния не просто глубокой задумчивости, а даже прямо таки настоящего транса. Ни досаждавший всегда и постоянно дяде Яну звонкий шум бесконечных детских игр, ни стоящий подолгу на семафоре и мелкой дрожью сотрясающий землю товарный поезд, ни обжигающее летнее солнце знойного южного лета. Жарким солнцем дед Касьян наслаждался, и это было видно по выражению его лица, к ребячьему гомону он как будто иногда даже прислушивался, и в такие моменты в глазах его можно было заметить мерцающие искорки внутренней, скупой, но искренней улыбки. Баба Груня, постояв некоторое время подле него и убедившись, что деду удобно и ничто ему не мешает, оборачивалась в сторону игравшей в свои игры ребятни и низким, хрипловатым и прокуренным, но всегда добродушным голосом говорила:
- Смотрите, дедку моего не обижайте! С мячами своими поосторожней! Ну, и вообще…
- Ладно, баб Грунь, - С готовностью откликались дети и почти в тот же момент сразу же о ней и забывали. Баба Груня с притворным укором покачивала головой, неспеша доставала из кармана старого больничного халата, который она как-то однажды принесла с работы постирать, да так и не вернула назад, пачку «Беломора», мастерским щелчком принуждала выскочить из коробки папиросу, привычно разминала её натруженными пальцами, со знанием дела коротко продувала и только потом, не надкусывая, отправляла в рот. Из другого кармана, так же неторопливо, даже несколько осанисто, вытягивала измятый коробок со спичками, долго чиркала, усмехаясь, негромко, ласково и снисходительно материлась, а прикурив и окутавшись целым облаком дыма, заходилась продолжительным и надрывным кашлем.
- Ну вот, - Утирая халатом выступившие от натужного приступа слёзы, говорила она,
- Сиди, покуда. А я в дом пойду. По хозяйству…
С бабой Груней вышла такая история.
Дед Касьян жил в полном и беспросветном одиночестве. И жил он так, по рассказам Артёмкиных соседей, уже многие и долгие годы. И без того старый Касьян в тисках неумолимого времени старел и дряхлел ещё больше, терял силы и всё реже и реже выбирался из дому. И вот приблизился он однажды вплотную к той тревожной черте, когда даже походы в ближайший магазин за продуктами стали для него мероприятием не просто тяжёлым и непредсказуемым, но и даже небезопасным. Шутка ли сказать, на дорогу к магазину у Шоши и обратно, то есть на весь тот путь, который Артёмка при желании мог преодолеть за пару десятков минут, у деда Касьяна уходило теперь целых полдня. К соседям своим за помощью дед сам никогда не обращался, а от любой предложенной кем бы то ни было помощи, всегда решительно отказывался. И речь его при этом, несмотря на дребезжащий и тихий голос, звучала, тем не менее, вполне убедительно.
- Это, соседка ты моя хорошая, - Говорил он в ответ на не первое уже увещевание Артёмкиной бабушки отправить внука в магазин, чтобы купить продукты для деда Касьяна,
- Это, добрая ты моя, всё равно, что хоть сейчас ложись, да и помирай, - Голос его струился тихим осенним ветром и звучал несколько нараспев, и слышались в нём и обезоруживающая покорность, и мудрая уверенность, и как бы слегка подуставшая от человеческой неосведомлённости снисходительность.
- Пока двигаюсь – живу. А вот, ежели двигаться перестану, что ж тогда?
- Да ты же, сосед, и на ноги слаб совсем, и видишь чуть только, - Возражала Артёмкина бабушка,
- Уж если, как ты говоришь, двигаться надо, и тут я с тобой полностью согласная, то и ходи себе по улице туда-сюда, зато, хоть у нас у всех на виду будешь! – Бабушка со вздохом вглядывалась в подслеповатые Касьяновы глаза,
- Там ведь, сосед, и дорогу переходить надо, а посреди дороги ещё и линия трамвайная!
- Я, Мария Николаевна, благодарю вас за вашу заботу, за добрые намерения ваши и за слова душевные. Но вы не переживайте. И дороженьку, хотя и смутновато, но я пока ещё всё ж таки вижу, и в ногах, слава Богу, кое-какая силушка ещё осталась. – Слова дед выговаривал задорно, для убедительности – посохом своим пристукивал по асфальту. Затем хитро прищуривался:
- Вот, с Горьким-то, помню, то бишь с Алёшкой Пешковым, мы по России матушке хаживали… - И дед Касьян, пожевав губами, медленно поворачивался и так же медленно брёл дальше, а на отполированной временем деревянной ручке его сучковатого посоха-палки, заботливо прикрытая старческой рукою, висела и колыхалась в такт такая же старая, сплетённая из тонкой верёвки, пустая сетка для продуктов.
- Опять сосед наш заговариваться начал, - Поворачивалась бабушка к внуку,
- Вот ведь, вбил себе в голову…
- Бабуль, - Звонким голосом возмущался Артёмка,
- Ну почему ты не веришь? Может он и вправду, а не понарошку с Горьким был знаком?
- А кто его знает, - Вздыхала бабушка,
- Может, что и был. Да и с другой стороны, солнышко ты моё, я вот думаю, ведь ежели наш дед с Ворошиловым лично когда-то знался, то почему бы и Касьяну-то не поприятельствовать с Горьким?
- Вот именно! - Радовался за соседа Артёмка,
- Правильно, бабулечка! – Артёмка даже подпрыгивал от восторга,
- Ты у меня – самая лучшая бабулечка на свете!
- Ишь ты! Прям таки лучшая?
- Самая пресамая лучшая!
- Ну, вот и договорились! Вот и славно! - И, удовлетворившись таким своевременным и резонным допущением, Артёмкина бабушка, одарив внука обязательным и непременным любящим поцелуем, возвращалась к своим бесконечным домашним хлопотам, а Артёмка – к своим захватывающим играм.
И вот как-то раз, в один из таких непростых и небезопасных походов в магазин, дед Касьян впервые и повстречал бабу Груню. Пьяная в дым, сидела она прямо на горячем асфальте, в узком проходе между стеной магазина и торцом здания трикотажной фабрики. У ног её покоилась латаная-перелатаная и изрядно засаленная дерматиновая сумка, из которой торчало наружу зеленоватое горлышко бутылки с остатками не до конца выпитой ещё водки. В левой руке у бабы Груни был зажат ломоть серого, за шестнадцать копеек, хлеба, а в правой руке, ухваченная между указательным и средним пальцами, дымилась только что прикуренная папироса «Беломорканала». Баба Груня, как будто удивляясь чему-то, с приподнятыми кверху бровями, подрагивая, слегка покачивалась всем телом и тихим и хриплым голосом выводила душераздирающий мотив, но вместо слов из её хмельной песни складывалось одно лишь непонятное бормотание.
- Мы кра-а-с-с-ныя кавалерии-и-и-сты, - Прохрипела баба Груня, громко икнула, рука с дымящейся папиросой промахнулась мимо рта, голова её вздёрнулась кверху и тут, сквозь мутную, хмельную пелену в глазах она и заприметила приноравливающегося ко входному крыльцу магазина неутомимого деда Касьяна.
- Дедуль! А, дедуль!.. – Голос у бабы Груни был низкий, грудной и нещадно прокуренный,
- Дедуля!!! Песню, говорю, слыхал? Про красноармейцев? А, дедуль? О-ох! Мать честная… - Баба Груня, словно враз лишившись сил, уронила голову на грудь. Но тут же вновь, резким рывком, обернулась к деду:
- Ты, старый хрыч, глухой, что ли? Де-ду-ля! Петь, говорю, будешь со мной? А? Ну чего молчишь? Ты, дедуля, не сомневайся! У меня и выпить найдётся! И петь будем, и пить будем! А? – И баба Груня затянула:
- Хороша я, хороша…
На улице перед магазином, в этот полуденный час тягучего летнего зноя, народа не было совсем. В солнечном жару и полном июльском немилосердном безветрии тишина стояла вокруг такая, что туговатый на ухо дед Касьян, тем не менее, отчётливо услышал призывы бабы Груни, а услышав, поворотился на её голос. Заинтересованно вытянув шею, с минуту постоял, не шелохнувшись, а потом мелкими и осторожными шажками неожиданно стал к ней приближаться. Баба Груня поджала губы и изо всех сил попыталась сфокусировать на старике непослушное зрение.
- Здравствуй, любезная, - Прошелестел дед Касьян,
- Поди, неудобно на асфальте-то сидеть?
Баба Груня громко икнула, уголком рта ухватила погасшую папироску, попробовала затянуться, но
19 Марта 2024День моряка-подводника
23 Марта 2024День работников гидрометеорологической службы России
25 Марта 2024День работника культуры России
27 Марта 2024День внутренних войск МВД России
29 Марта 2024День специалиста юридической службы
Все праздники
Спасибо большое!