местах полный комплект внушительных фигур с круглыми луноподобными рожами, короткими стрижками «а-ля-Зопа» и неподвижными взглядами, упёртыми прямо в её дырку. И около каждого прохиндея – бывшая служанка, бойко разглядывающая себе подобных. Спектакль пошёл. И в первый, и во второй вечер было много смеха, аплодисментов и поощряющего свиста. В общем, всё как во МХАТе.
На третий спектакль билеты спрашивали далеко на подходе к театру, а спекулянты взвинтили цены втрое. Зал был переполнен. Некоторые блатные сидели даже на стульях в проходе. Артисты были в ударе, зрители в приятном расслаблении, и никто не сомневался, что это лучший спектакль в городе, и «Золотая маска» нашла достойного претендента. Особенно нравилось представление мелким и полусредним бизнесменам, поскольку в лице главного мужского героя они видели своего братка, причём в положительном, по их понятиям, образе. Такого не было в репертуарах ни одного театра. Вначале сидевшие как тумбы с привязанными к ним бойкими собачками ушлые ребята к первому антракту оживлялись до того, что начинали искренне подсказывать «своему» на сцене. Даже щепетильной Марии Сергеевне эти по-настоящему искренние зрители нравились больше снобов из средних рядов, снисходительно похлопывавших в вялые ладони, кисло улыбавшихся, оглядываясь друг на друга и одаривая – нет, не даря, а именно одаривая – одной-двумя розами, еле видными в целлофановой обёртке, тогда как передние шумно и восторженно ревели и кидали на сцену тугие бумажники. Нравилось и то, что если поначалу они симпатизировали пухлым респектабельным дамам и тоже советовали «своему» брать дом и впридачу обеих, то после появления разбитной и предприимчивой служанки, быстро разобравшись в характерах, их симпатии перешли к ней, и они, узнавая в ней свой второй сапог, уже авторитетно требовали наплевать на дом и придачу, а брать помощницу без приданого. В общем, вырисовывался полный ярмарочный балаган. Плохо то, что после каждого буфетного антракта помощники всё больше краснели и всё больше впадали в действие, а по окончании пытались буром прорваться в запертые гримёрки, чтобы лично отблагодарить актрис и пригласить их кое-куда и кое-зачем.
Сидя в самом углу общей гримёрки, отгороженном ширмой, Мария Сергеевна пила холодный кофе и подправляла грим, с беспокойством прислушиваясь к дёргающейся двери и грубым мужским голосам за ней. Открыла сумочку, чтобы достать платок, и вдруг увидела письмо, которое обнаружила утром в почтовом ящике. Обычно она редко проверяла его содержимое, а сегодня почему-то решила освободить от рекламной лапши и выбросить её по дороге в мусорный бак. Когда же ухватила рукой всю пачку, то из неё выскользнул, упав, тонкий конверт, подписанный незнакомым размашистым почерком и без обратного адреса. Она и не помнила, когда последний раз получала письма, зато хорошо помнила, что сама не отсылала ни одного за всю свою жизнь. Повертев в руках неожиданную депешу, Мария Сергеевна сунула её в сумочку, решив прочесть позже, и забыла.
И вот оно снова перед глазами – тонкое и загадочное. Что в нём? Радость или неприятность? Она решительно надорвала конверт и вытянула единственный листок. Бегло прочитала, задумалась, ещё раз прочла, взяла мобильник, отыскала в памяти прибора номер, набрала. Долго не отвечали, наконец:
- Да? – его бархатный басок ни с каким не спутаешь.
- Здравствуйте! – И, не ожидая ответного приветствия, сходу схватила писаку за баки и бороду: - Вы зачем мне прислали похоронное послание? Вы почему в одностороннем порядке решили прекратить наше знакомство? Я категорически против! Разве вы сами не утверждали ещё совсем недавно, что наша встреча предопределена судьбой, и вот, невесть почему грубо отвергаете то, что записано на небесных скрижалях. Вместо того, чтобы помочь судьбе, вы – активный фаталист, позорно и тайно сбежали, не поверив, да что там - не поверив, не захотев поверить судьбе.
Травленый фаталист пытался что-то объяснить, как-то оправдаться:
- Да я… не так поняли… хотел… - но она не дала ему даже этой возможности:
- Да я! Да вы! Да вы мне, в конце концов, со своим фатализмом до лампочки! Просто мне не нравится, когда хорошие знакомые болтают одно, а поступают по-скотски.
И опять оттуда:
- Исправлюсь… виноват…
- А мы ведь и не познакомились толком и, правильно вы заметили, не договорили. Всё вы толкуете правильно, а поступаете наперекосяк. Чего вы испугались и удрали, как нашкодивший юноша?
И опять он:
- Не хотел беспокоить…
Но она, распалившись, не принимала никаких возражений:
- Он не хотел! Да я ещё больше забеспокоилась, когда вы смылись, - наврала в горячке. – Почему не остались? Чего испугались?
- Нет, нет… я…
- Не желаю слышать никаких оправданий! И что вы нагородили про любовь? Зачем так рьяно отвергаете? Или опять боитесь, что и вас захватит эта божья благодать?
Он опять что-то замямлил:
- Зря, конечно… уж извините…
Но она неумолимо:
- И не подумаю! Вы или не знаете или намеренно забыли, что любовь – дар небесный, и вы его не стоите! И никто его вам не навязывает, не беспокойтесь!
- Да я…
- Да вы – большой и слабый… духом. Надеюсь, у вас хватит решимости забежать ко мне на обратном пути? Обещаю: я вам ещё и не то скажу! А сейчас, извините, нет времени: звоню в антракте, скоро второе действие, надо готовиться, а вы мне испортили настрой. Кстати, чем вы там заняты, что затаились и не звоните? Рыбалите, наверное, счастливец? Или, избави бог, отбиваетесь от невест, которых вам сватают родители? Отбивайтесь! Вы ещё вполне, может быть, понадобитесь и другим женщинам. Всё – звонок на выход. Будьте здоровы, ждите ещё скорого звонка и не надейтесь, что я вас оставлю в покое. – Мария Сергеевна, не ожидая последнего «прости», отключила телефон и глубоко, освобождённо вздохнула. Слава господи – отчитала верзилу, и спало нервное напряжение, вызванное удачным началом спектакля.
-8-
Отчитала, и ему стало легко и празднично, словно после защиты геологического отчёта, когда тяжкие полевые труды твои и творческие измышления разносят в пух и прах и неожиданно оценивают на «отлично». Сегодня он не натянул и на троечку – так, троечка с минусом, да и то авансом на будущее.
Весь долгий бесконечный вечер ждал обещанного звонка. Чтобы не мешала мать, ушёл за дом, в угол усадьбы, где под старой яблоней когда-то сам вкопал стол и окружил скамьями. Сел, положив мобильник перед глазами, и, часто поглядывая на него, бездумно наблюдал, как золотое солнце, краснея от стыда за то, что не успело за день сделать всех счастливыми, пряталось за горизонт, подсвечивая оранжевыми сполохами низы облаков, скапливающихся там, чтобы укрыть уставшего настоящего труженика.
Домой из санатория он вернулся с российскими транспортными передрягами последующим ранним, только-только пробуждающимся утром. Чтобы не будить родителей раньше времени, пошёл, убивая время, пешком через центр города, где перед мэрией так же незыблемо, как и при прошлой власти, торчал на высоком постаменте великий вождь всех угнетённых с устало поднятой рукой и в загаженной голубями кепке. Сверяясь с часами, к калитке подошёл в половине восьмого. Мохнатый сторож, приготовившийся было к тоскливой дневной дрёме, встретил блудного сына тройной радостью – и за себя, и за стариков – и не давал шага ступить, преследуя по пятам в опасении, что молодой хозяин сбежит снова.
И не ошибся. Даже не позавтракав толком, Иван Всеволодович пошёл в сарай, нашёл сохранившуюся с прошлого отпуска удочку со снастью, переоделся в старую одёжку, тоже сохраняемую стараниями домовитой матери, прихватил кое-что на зубок, выложил из чемодана дары юга: апельсины, абрикосы, персики, гранаты и, конечно, виноград, крупный и большими гроздьями, взял старую сумку и, окликнув подозрительно посматривающего на него пса, облегчённо вздохнул и, наконец-то, пошёл на свой первый настоящий отдых.
Пошли пешком как в давно минувшие сопливые времена окраинами города, чтобы дать выход накопившейся у Пушка энергии, и не подвергать доверчивую собаку злым и жестоким нападкам оборзевших в тесноте городских жителей, не говоря уж о пассажирах автобуса или трамвая. Потеря лишнего времени, которого у обоих было в избытке, компенсировалась чистым воздухом, утренним затишьем и загородной суррогатной природой. Знакомая тропинка скоро, однако, упёрлась в новые массивные кирпичные и блочные постройки с высокими заборами, почище, чем в зонах строгого режима. Пришлось прокладывать новый маршрут, удлиняя и время, и путь к заветному местечку под старой раскидистой ивой над глубоченной ямой, вымытой Доном на крутом повороте русла. Возбуждённый необъятными просторами и обилием незнакомых запахов Пушок вначале часто останавливался, знакомясь с собачьей почтой, оставленной на углах заборов, столбах, оголённых кустах и высоких кочках. Потом ему пришлось яростно отбиваться от стаи бродячих собак, защищая хозяина и прячась за его спину, мимоходом успевая облаять остервеневших четвероногих стражей за капитальными заборами. Не одолели ещё и полпути, как накопленный за много бездельных дней собачий пыл выдохся, и дальше шли уже дружным тандемом более-менее спокойно.
Дотелепали, когда солнце освободилось от утренних облаков, поднявшихся в высокую и глубокую белесую голубизну, и стало по-южному жарко. «Нет, кто бы что ни говорил, а утро и солнце здесь - не те», - подумалось Ивану Всеволодовичу, - «у нас Ярило поднимается сразу, не медля, большое и чистое, умытое океаном, и так разбрызгивает ослепительные лучи, что шевелятся крупные иголки кедров и мелкие осиновые листья. Невольно щуришься и лыбишься, радуясь просыпающемуся дню. А здесь? И здесь, на русской равнине, и там, на татарском юге, солнце просыпается лениво, усталое и не яркое, как будто уже растратило лучевую энергию на дальнем востоке. Там – лучше, бесспорно». И с этим определившимся мнением они, наконец, добрались до ивы над глубокой впадиной.
На заветном месте нагло расположился сухопарый мужик неопределённых лет и невыразительной внешности. Пригретый солнцем, он клевал носом вместо рыб, не удостаивавших вниманием снасти двух удочек, воткнутых в высокий берег, и вряд ли видел поплавки, унесённые течением под прибрежные кусты. «Не рыбак», - определил Иван Всеволодович, раздосадованный тем, что не удастся посидеть в уединении и не спеша прикинуть, как жить и что делать дальше в связи с усложнившейся сердечной обстановкой, с затосковавшейся душой и размягчившимся серым веществом безработного мозга.
- Это наше место, - брезгливо сообщил захватчику.
Тот, очнувшись, не стал оспаривать сомнительные претензии бугая со страшным псом.
- Здесь не было таблички «Занято», - ответил миролюбиво.
- Вот, чёрт! – не стал раздувать бессмысленный конфликт самовольный арендатор. – Забыл поставить два года назад.
Мужик улыбнулся, поняв, что ссоры не будет, и расправил крупные морщины на дряблом бабьем лице.
- Не здешний, из мигрантов, что ли, туда-сюда мотаешься?
- Точнее – из эмигрантов, - поправил пришелец, - из внутрироссийских.
Сухопарый с любопытством уставился на живое перекати-поле.
- И далече тебя занесло?
- На самый краешек дальневосточной земли, -
