Сытников смотрел в пустоту. Приложившись бородатой щекой к стене, он тихо вздыхал и ерзал на стуле. От кирпичной кладки исходил бесконечный, болезненный разгоряченному лицу, холод, который живо ощущался им, несмотря на твердую, многодневную щетину. Но голову Сытников не отстранял, находя положение в некотором роде удобным для своих печальных размышлений. Так он просидел еще минут с десять, пока на верху щеки не начали образовываться первые пролежни от рельефной поверхности тонких обоев. Тогда только он поднялся и понуро опустив голову, поплелся к концу комнаты, чиркая обувью по паркетному полу. Вереницей за ним тянулись грязные, размазанные следы. Неуверенно потянув руку к двери, он отклонил пружинистую ручку и вместо того, чтобы толкнуть дверь свободной рукой или за ручку, шлепнул по ней размахом, с какой-то особенной злобой, всем своим огромным башмаком. Дверь отворилась.
В воздухе застыла тишина. Ночь была темная, страшная. Ни шелеста листвы, ни трудоемкого стрекота сверчка не было слышно. Томимое безмолвием ухо Сытникова сосредоточенно выслушивало любые колебания звука, но звуков не было. Это показалось ему странным и на миг отвлекло от снедающих ум мыслей, заставив нервно схватиться за бороду и чуть напрячься всем телом. Но вдруг, мимо проскользнула, как вольная тень, кошка и вернула Сытникова в реальность. Он снова поник - мир был на месте. Не изменяя себе, все также звонко потирая подошвой о землю, он зашаркал к лавочке под раскидистой плакучей ивой.
Сытников сел и страдальчески вздохнул. Целый час от него не было слышно ни единого звука, ни одного движения не сделал он за это время, пока глаза сами собой не начали закрываться. Несомненно почувствовав, что вот-вот заснет, Сытников поднялся и зашел в дом. Не раздеваясь, он только выключил свет и упал на кровать, подтянув одеяло. И крепко, совершенно собой вымотанный, заснул.
Пошел дождь. Все нарастающим водяным потоком, он гулко стучал по земле. Ветер бушевал, тяжело бросая водные капли в оконное стекло. Сытников все также спал, блаженно запрокинув голову, нисколько не тревожимый звуками непогоды. Вдруг, на небе все осветилось. Из темноты вышли ужасные, монументальные тучи различных размеров и форм, тесно сгрудившиеся наверху, грозно-величественные своим чудовищным скопом. И тут последовало то, что должно было. Гром был такой силы, что потряс стекло и заставил звонко дребезжать оконную раму. Сытников вскочил, свалил на пол все одеяло и часть простыни, бешено вращая головой и не зная, где остановить взгляд, бросился к двери. Больше инстинктивно, он открыл ее и вылетел на улицу, прямо в дождь, почти раздетый и сумасшедший.
Он бежал, пока не споткнулся и смачно плюхнулся телом в вязкую, холодную грязь. Тогда он пришел в себя и заплакал. Рассудочное состояние было ему ненавистно, скорее он выбрал бы агонию, но агонию бессознательную - человека сошедшего с ума и, возможно, этим счастливого. Страдание для него было в понимании. Он вновь вспоминал, как она - пугливый мышонок, крепко жалась к нему, когда очередной раскат грома разрывал тишину. Умиленный ее боязнью, в этот момент он любил ее как никогда. Она всегда боялась грома, всегда прибегала к нему или он сам приходил к ней. Любовь была целомудренная, нежная и детская, пока однажды какой-то доктор не соблазнил ее, и завладел не только телом, но и разумом кроткой девушки. Сытников знал, что они живут вместе, что он бьет ее, возможно, не любит, но она по-прежнему живет только им и не хочет ничего кроме. Ему было непонятно, как такое могло получиться. Как могла духовная связь, соединявшая их, променяться ею на фанатичное, иступляющее чувство. От непонимания он страдал еще больше и не могу ни отпустить ее, ни начать новую жизнь, смирившись.
