в городе на врача не доучился, по селу все ходил и при встречах мужикам растолковывал, что тайна эта урсуловская - сплошная глупость. А в спальне своей супружеской каждый волен чем хошь заниматься, лишь бы была от того сладость любовная да утеха. Но кто ж ему, неженатому, в том поверит? Да и Светка цыганская ведь во всем же призналась!
Мы и к батюшке потом в соседнюю Успеновку хаживали, чтобы свое просвещенное мнение высказал. Но не стал он с нами лясы точить о мирских делах- то о суетных. Лишь ногами топтал и грозился проклясть, все кричал он на нас, что в геенне гореть всем нам, грешникам и пропойцам. Мы с тех пор, чтобы Бога нашего и священника не гневить, в ложне стали вести себя построже.
…Времечко- то медленно течет во жизни обычной. Бывает, и год и два пройдут, а событий достопамятных, внимания летописца заслуживающих, не случается. А иной раз дела наши суетные, что представляются самого бытия естеством, сквозь призму лет смехотворными и мелочными выглядят донельзя. Зато другие детали, на которые хроникер и внимания не удосужился обратить, начинают занимать потомков, досадующих на неполноту и обрывочность сведений и – о черная неблагодарность – на самого автора, что де и талантом историка не располагал, не умея отделить плевелы будничного от зерен вечного.
Кто знает, глядишь, и у меня найдутся такие критики, недовольные тем, положим, что не сообщил я подробностей отъезда Майкиного из деревни, или похорон Лиховидовой матери, да мало ли им взбредет в голову. Что на это сказать тебе, благосклонный читатель? Возможно, в обвинениях подобных будет толика смысла. Ведь там у тебя, вдалеке вашем светлом, вероятно, и жизнь иная и представления тож. Нам, детям уходящего века двадцатого, с помыслами своими и представлениями за тобой не угнаться. В оправдание свое скажу, что первый я, кто в забавном русском слоге дерзнул о добродетелях Захлюпанки милой возгласить. Я в сердечной простоте сейчас вот с тобой беседую и истину, мне подвластную, с улыбкой несу.
Вот и рассказ мой местами развивает скорость бешеную; то, словно речка, вышедшая из берегов, плавно и широко что течет по равнине, спокойно и обстоятельно, во всех преходящих подробностях журчит для тебя, мой друг, слух изысканный ублажая. Те отрывки, где поспешность разумная соблюдается, тоже хороши и необходимы. Ведь что может поспорить зрелищно с укрощенной мастерством творца дерзновенной стихией, которая, будучи заключена в определенные рамки, и пользу общественную приносить может. Как пример тому – электростанции, что во множестве работой своей суверенности нашей способствуют.
Теперь, надеюсь, и ты, читатель, поймешь, почему о втором браке Павла Урсула говорю я лишь мельком и скороговоркой. Ко всему добавлю, что мало чего необычного в деле том было, а, скорее, как мужи ученые говорят, типичный что ни есть случай при типичных же обстоятельствах. Сплошной, одним словом, реализм жизни действительной.
Вторая жена Павла Урсула, Наталка Федорончучка, вообще оказалась бесстыдницей. Выставлять постель ей и не пришлось, потому как и показывать было нечего: не запечатлелось на ней, простыни, следов лишения девственности. В общем, нечестной невестой оказалась.
Правда, мы потом в селе здорово головы- то поломали, где и когда Наталка невинность свою потерять умудрилась. Дело- то в том, что для пущей безопасности после первого конфуза Павло Урсул в силу своей теории выбрал, самую что ни есть девку неказистую, на которую до него никто и глаза не положил, не говоря, чтоб иное. Они и понятны нам были, рассуждения урсуловские: хоть и неказистая баба, да из фамилии хорошей, семьи хозяйственной и зажиточной. А ему и лучше- то, что несимпатичная – заглядываться не будут, не финтифлюшка городская, господарка в доме будет. Привозные жены у нас в Захлюпанке не задерживались. Да, выходит, и здесь он дал промах, Павка Урсул. Средство свое знаменитое на ней не пришлось испытывать. Тут уж любому лапотнику понятно было, что совсем она, Наталка Федорончукова, ни сверхцелка никакая и даже не целка вовсе. Наталка потом в район плакаться ездила и привезла от тамошнего лекаря справку, что подобные случаи медицине известны, когда девушка, праведный образ жизни ведя, может оказаться вдруг без спасительной плевры, печати Божией на бабьем месте. Но мы этой городской писульке и филькиной грамоте не очень- то поверили, хотя призадумались было.
Что же, и предки наши в сем деле нехитром могли заблуждаться, правнукам в своем опыте завещая, как чистоту невинности и непорочности женской от ухищрений распутного ума отличать умеючи? Разумный консерватизм, если вдуматься, он и есть то здравое основоположение, что не дает распылиться на новомодные всяческие веяния, которые при всей своей кажущейся логичности есть ни что иное, как не проверенные опытом заблуждения ума человеческого одиночного и незрелого. Нам ли с пренебрежением к традициям, в глубь времен уходящим и в седую старину ведущим, подходить после печальных ошибок века двадцатого, отечество наше со столбовой дороги уведшим куда- то в сторону на иной проселок? Или есть наша русскость, порою думается, богоизбранность определенная: не нужны нам пути проторенные, шли которыми многие языци чуждые. Что если птица- тройка русская сама вынесет по болотам и кочкам, пути не разбирая, туда, куда иноплеменные экипажи еще не скоро выберутся? Этого не понять умникам нонешним, в палатах царских для любомудрствования место нашедшим, пред заморскими гостями лебезящим и страну нашу казнокрадством в унижении держащим. Русь моя, Россия и Лорелея! Твой я, плоть от плоти твоей, к тебе обращаю помыслы, чаяния. Думами твоими живу, заботами тревожусь, ибо общие они у нас, Родина! Мне бы свершить что-нибудь исполинское, чтобы славу твою умножить. Но дубовым листком, оторвался что от ветки родимой, тащит от тебя во иную державность, пусть и тоже небезразличную. Или кровь мою во стаканы разлить да испить ее дать разным лидерам: вот здесь – русская, тут – украйнская, ну а вот на посошок на дороженьку – что иного другого намешано.
- Значит, трахалась Наталка Федорончучка с кем-то,- бабы наши судачили,- а от нас, захлюпанских, сокрыть умудрилась. Али ручку шариковую, когда в пятом классе училась, неудачно так обронила, а она и лиши ее девственности. Но никому так и не призналась ни в чем Наталка, родной матери душу не открыла, все на своем стояла. Ну а справку- писульку, что в районе ей выдали, в рамочке под стеклом держала, под святыми образами вывеся, чтобы все, кто к ней в дом приходят, могли видеть рядом с Богородицей, заступницей нашей, что невинная она и напраслиной оклеветана.
Крепко тогда пригорюнился Павел Урсул после второй своей женитьбы неудачной. Думали мы тогда, что как Гришка Лиховид останется он бобылем среди нас. Да и девки наши захлюпанские, о том проведав, какой дока Павел во всех делах их прошлых амурных и как умеет он на чистую воду выводить всяческими там способами, стали его побаиваться и даже глядеть в его сторону не отваживались. Оно и понятно, на Гришу они зенки свои пялили, на него главную ставку ставили. Павел, хоть и мужик вальяжный, дородный – шофером в конторе работал, аж в Одессу, бывало, езживал, все, казалось бы, достоинства налицо, - ан не чета он Лиховиду, раскрасавцу нашему. Тот и статью пригож, и манерами обходителен, кудряв волосом, а что шрам багровый промеж лба запечатлен остался, так в том они, девки, лишь особую красоту добавочную находили.
Ну а время идет, а оно, как известно, снадобье лучшее от всех бед душевных. Стал и Павел оживать после неудач любовных, со женитьбами связанных. Дошел черед третьего раза. Тут уж пришлось ему перенервничать. Туда- сюда сунулся – немного и выбору: те, что остаются свободными, зная характер Павлов, иметь с ним дела отказываются. Поизвелся тут Павел наш Урсул, женилка то его во какая вымахала, а применить ее в деле по- настоящему и не довелось во цвете лет. Женилку мы его, конечно, не меряли, но люди бають, что размерами своими она аккурат с носа длинной, а тот у него, молдавана, изрядный был, как у всех Урсулов.
Нашлась, наконец, одна, что ухаживания Павла несмелые решилась принять, Верка из Маковецких. Ой как не советовала ей того Галка- почтарка наша, подруга ее закадычная.
- Не будет тебе с ним, иродом и позорителем бабьим, счастья- то никакого,- Верке она втолковывала, и как в воду глядела. Но Верке уж замуж невтерпеж было: года, знать, поджимали. К тому же, греха за собой не ведала, потому и решилась. Мы опять уж в третий раз на свадьбе у Павла гуляли. Только невеселой она вышла, потому как и у нас, сельчан, никакой уверенности не было, что принесет он, брак этот, мир и покой в дом Урсулов. И, действительно, так и вышло, что недолго миловались голубки.
А перед свадьбой той, не позабуду сказать, мы Галку- почтарку к себе в чайную колхозную вызвали, мнение о женитьбе предстоящей донести, чтобы лучше ей и не предстоять вовсе и чтобы вывод наш общий она старалась до Верки донесть, как подруга ее драгоценная. Только разговор тогда у нас не очень получился и вышел как скомканный: Галка запаздывала, а мужички наши, бравы ребятушки, в ожидании вином зеленым разгорячились. Тут и спор, помню, что на трезвую голову и состояться б не мог, у нас и зайди. Васька Балан тогда из Одессы приехал и хвастал, как его там пограбили. А все так по его рассказу произошло.
Вышел он, значит, из автобуса захлюпанского и идет, стало быть, пешочком от Автовокзала. Только и успел разве что пивца хлебнуть, идет и никого не трогает. Вдруг кто-то его сзади по макушке и кокни. Помутнело в его головушке, закачался Василий, и наземь рухнул он, как подкошенный.
- Видать, в полон иду, к злым татаровьям,- так решил себе Васька бедный наш, сгоряча забыв, в каком веке он.
Очнулся он вскорести в месте все том же. И зело странным ему и обидным показалось, что никто из прохожих, шныряющих там и сям поблизости, на него, на пораненного, ни малейшего- то внимания и не обращает. Знай, идут себе по городским делам поспешаючи, и никакого им интереса нет, что прямо посреди дороги асфальтовой человек лежит не при жизни. Видать, за пьяного приняли, хоть окромя пивца, мужской шалости, он и в рот- то ничего не брал. Вася наш кое-как на ноги поднимись, руки – в карманы, а денег там, известное дело, нет. Но не совсем так, вроде бы и есть немного, но не все. Или, еще вернее, основную их часть забрали, но и Ваське немного оставили, самую малость, правда: полмиллиона. Как раз на то хватает, чтобы еще одну бутылочку пива выпить, а на остальные карбованцы билет купить назад до Захлюпанки. И еще чуть-чуть останется, но на них уже и приобрести ничего не удастся.
Васька так и поступил и пивца опять выпил. Тут и разговор у нас перед Галкиным приходом случился. Одни доказывают, я в их числе, что город, он и есть основная зараза, от которой идет разложение вековечных устоев славянских, грозящее подорвать здоровье нации. Ну а другая часть вроде с этим и соглашается, но данный случай не хотят на общее правило распространить, видя во всем чуть ли не благородство какое разбойников одесских. Знаете ведь, Беня Крик там всплывает в воспоминаниях подобных, робин гуды всякие на ум идут.
- Ведь могли же они, хулиганы
