подбрасывать и исчезла в темноте дверного проема. У меня вспышка прошла, осталось лишь горечь и неудобство, как будто сказал, сделал, подумал что-то не то. Жизнь бесконечным поездом проносится мимо, а я – лишь перрон на промежуточной станции. Вагоны летят. В них жизнь, веселье, радость – а у меня лишь тишина и одиночество. Вот оно рядом, лишь руку протяни и можно вклиниться, смеяться, жить, но перрон недвижим - ему остается только пыль да грязь с чужого пути.
- Да Господи ты боже мой, сколько раз тебе говорить, дорогой муж, чтобы ты смотрел сроки годности? Опять молоко кислое купил! Что мне с ним делать? А? Кашу мне на чем варить? - перрон почувствовал, что его решили помоями облить. Послышались шаги, голос становился все ближе и ближе. Она вошла с ребенком на руках, который блаженно улыбался, сидя на сгибе руки. В другой беспомощно болтался пакет с молоком. – Ну, скажи что-нибудь? Или опять меня игнорируешь?
- Слушаю.
- У тебя два ответа: не знаю да слушаю. В магазин тебя не отправить. С ребенком не оставишь. По дому ничего не делаешь…
Перрон осознал, что по ветке, где он находится, перестали ходить поезда – их пустили по другой. Что жизнь есть, но не здесь. Не здесь.
- Давай, топчи, затаптывай меня. Прыгай, радостно вопи на моем трупе. Расскажи мне насколько я туп, необразован, неуклюж… Ну, давай! Что ж ты молчишь? Обвиняй! Я же должен чувствовать себя постоянно виноватым! Я же не должен отдыхать! Давай, давай! Обвиняй! Что я еще не сделал?! Или сделал?! В магазин метнуться? Или сразу головой об асфальт? Или прямо здесь харакири? Что? Что?!!
- Что?! Что. Бельё повесь лучше, - ребенок скуксился, заплакал и стал тыкаться ей в плечо и елозить по нему губами. Она стала гладить его по спине и заглядывать в глаза. Подбросила и ушла из комнаты со словами:
– Что, лапапулечка, кушать хочешь? Сейчас пойдем, а папка белье повесит.
«А поесть папка завтра зайдет», - грустно констатировал я про себя. С трудом поднявшись, пошел вешать пеленки: белые, цветастые, со слониками, с зайчиками… Из тазика на веревку. Расправляя их предварительно. Можно со злости хлопнуть хорошенько.
«Нужен выход. Хоть какой-нибудь. Хоть как-нибудь. Здесь стены сжимаются, здесь само пространство квартиры выталкивает меня из себя. Я не живу. Существую в качестве мебели: подставка под ребенка, универсальный вешатель пелёнок и изготовитель еды. А какого-то уюта, комфорта для меня, шагов навстречу, проявлений любви, нежности и заботы почему-то не бывает. Пришел с работы без рук и без ног, а тут: с ребенком посиди, есть себе приготовь, кучу дел переделай – а отдохнуть? Забудь про отдохнуть. Ведь хочется - завтра опять работа, которую опять нужно делать. Дом - место отдыха. Кто сказал? Работа, работа, работа – одного вида, другого вида. Серость, серость, серость. А истории о лучике света, о любви, комфорте, заботе о муже - ложь. Все жены как-то успевают, а у моей не получается. А мне-то что остается? Терпеть и ждать, и верить. Во что? В светлое? В будущее? С рождением детей перестаешь верить в сказки.
Тополиный пух множеством медуз метался в воздухе, растопыривая лапки. Белыми сугробами накапливался у поребриков. Пацанва чиркала зажигалками, он тут же чернел и оседал, а они разбегались с гиканьем. Пламя завораживающе мгновенно распространялось и внезапно гасло, как будто отрезали кислород. Я шел мимо аллеи тополей около общаги моего друга. Бухали вон на той скамейке. Не помню с чего, но он сказал: «Саня, проблемы будут, или просто в мозгах запутаешься – приходи. Видишь ли, все решаемо. Так как конс… тьфу, ну ее… суть оседлает любые факты». Навстречу по дорожке шел нахохлившийся гражданин в шляпе и галстуке. Поминутно ее сдергивал, тер уши и махал вокруг, распугивая беспомощных белых медуз. Я запутался в собственной голове. Запутался в собственных желаниях, запутался в собственной жене. Запутался в собственном ребенке. А еще больше в собственной беспомощности. Я запутался… Говорят, рассказав о проблеме, наполовину решаешь ее. Вот и попробуем.
Через обшарпанную, грязную лестницу, мимо исписанных стен. Цепляясь за железный остов перил. Сквозь разбитые, перекошенные, деревянные двери на этаж. По протертому до деревянной основы линолеуму, мимо дверей справа, слева: простых, обитых тканью, железных. Задевая мешки с мусором, людей, что ходят, толпятся, курят, готовят, стирают.
На стук в дверь Андрей открыл, жестом показал следовать за собой и провел на общую кухню. Там темные окна, лавочки, кафельный пол под ногами. Обшарпанные стены, покосившиеся газовые плитки в углу. Он встал у разбитого окна, закурил, выдохнул дым на свет уличных фонарей, высокий, статный, с залысинами. Остро взглянув, повернулся и сел на подоконник, усмехнулся и опустил руку с сигаретой вниз. Дым вился вокруг его ног.
- Ну, что? Опять жена обижает? – спросил он, затягиваясь. - Ну, говори, не стесняйся. Тут нет ничего постыдного. Многих мужей жены мучают, так что это уже никого не удивляет. Она тебя опять унизила? Изуверка!
Выпустив дым, он сделал уверенный жест зажатой в двух пальцах сигаретой, как будто точку поставил.
- Да, нет, - пожал плечами я.
- Ты путаешься в показаниях. Либо «да», либо «нет», - и развел руками. - Или ты сам не решил. Что ж за тревожный звонок, сопли по телефону, ахи-вздохи, просьбы принять? Раз ты жив-здоров и счастлив в браке?
- Не знаю…
Его лицо стало принимать скучающее выражение.
- Надо узнать. Необходимо выработать собственную концепцию, и строго её придерживаться. Только это может удержать нас от хаоса мыслей, мнений, слов, предложений и вопросов. Только четко выработанная концепция поможет выбрать дальнейшие действия и слова. Главное не пытаться вмешиваться в работу мозга и разрушать подсознательную работу разума. Жить желаниями своей концепции – вот цель твоей жизни, - безжизненно проговорил он, полуразвернувшись к окну.
- Да, я не пробовал даже…
- Вот это и плохо!- оживился он. - А как жить без концепции? Без главного в жизни, без чего она - лишь проба, так сказать подготовка. Нужно, нужно найти свою концепцию. Вот я, например, нашел, и проблем с бабами не имею. Правда, я не женат… - задумался он. - Но существенно это ничего не меняет.
- Да, я знаю… чего я хочу от жизни. Но вот жена… - попытался оправдаться я.
- Что жена? Что может женщина, когда у тебя концепция? – жестко проговорил он. - Только надо не отвлекаться от нее.
- Ах, философствует он тут, - раздался сзади рассерженный женский голос. – Пошли прибираться. Харе языком чесать!
Из темноты коридора вышла хмурящаяся девушка. Прямые волосы, косая челка, пухлые губы. Забрала у Андрея сигарету, встала рядом, затянулась, перевернула вверх угольком, кивая своим мыслям и выдыхая дым. Рывком потушила ее в пепельнице.
- Яночка, ко мне друг пришел, - он встал с ней рядом и тихонько толкнул плечом. - И я пытаюсь помочь ему разобраться с мировоззрением. Только моя концепция…
- Ты этой концепцией все уши проел, - устало вздохнула она. - Пошли со мной.
- Но, Яна, я же ничего не успел рассказать, - попытался влезть в разговор я.
- Успеешь. Натрещаться еще успеешь, - рассматривая меня в упор пронизывающим взглядом, сказала она. - Вам гвоздя забить некогда, только языком бы чесать.
- Яна, мне плохо.
- По-моему, тебе хорошо, - она оттолкнулась от подоконника и прошла мимо, задев локоном мою рубашку. У дверей бросила, чуть обернувшись. - А плохо будет ему, если он не пойдет.
- Извини, мне нужно идти, - пожал плечами Андрей и пошел следом. Я обессилено сел на скамейку.
- Вам всегда,- начал возражать я, но увидев, что уже некому, закончил шепотом. – Некогда...
Какая-то хмурая, небритая личность появилась в проёме, злобно посмотрела на меня, и с грохотом поставила кастрюльку на плиту. Я вздрогнул, поднялся и побрел к выходу.
Когда я вышел от него на улицу, понял, что идти мне некуда. Я окружен пустотой…
Она танцевала, отдаваясь ритму, как лист ветру. Полузакрыв глаза, доверяясь танцу, музыке, моим рукам.
Она танцевала. Я чувствовал её тепло, запах, симпатию. Мы были вместе, вокруг мелькали люди, но они были вне круга, вне нас.
Теперь ноги как-то сами пошли к ней. Хотелось вернуть ощущение близости, что было тогда.
В ее подъезде были крашеные лестницы. Ровной, четкой полосой посередине, а с боков оставался бетон. Стены неисписанные, почти невинные. Все вокруг новое, целое. Когда я звонил, она удивилась, но позволила прийти - все объяснить. А вот дверь…
У нее была случайно обставленная кухня: старая газовая плита, тумбочка, настенные шкафчики другого фасона и расцветки. Сидя на треснутом пластмассовом стуле за шатким столом, я чесал висок и слушал хозяйку, не зная с чего начать.
Ее короткое каре потеряло четкий пробор и разметалось случайными прядями. Гибкая, грациозная она раскачивалась на своей табуретке и все говорила:
- Все дорого. В магазин сходила, лишь необходимое купила - тыщи нет, а в садике зарплата – семь. Ну, и вот семь раз сходила, а все остальное время лишь слюни глотаешь!
Она облизнула нижнюю губу, замотала головой и закрыла лицо руками. Я растерялся, не зная, как реагировать.
- За квартиру заплати, за садик заплати… - сквозь ладони продолжила она. - В садике дети порции не съедают полностью. Я – в столовую, так и так я – родитель, платим по 1700, но почти все в бак, может порции сократить? Нет, отвечают, как положено, так и будем кормить. Все в таз, все в таз…
Я мучился. Пришел действовать, а с чего начинать не знал. Не решался. Вроде, и шанс удачный, и возможность хорошая, и она красивая, но у нее полно своих проблем, а тут еще я. Вот и сижу, тюфяк тюфяком, лишь киваю и поддакиваю.
- А недавно пошла в магазин купить пробку в ванну, - она остановилась, прикусив губу. - Ну, чтоб вода не утекала. Так обычных, советских нет – есть импортные с игрушкой за сто с лишком. Зачем мне с игрушкой, если мне нужно обычную. Я у продавщицы спрашиваю: а без игрушки нет? Она головой мотает. Ну и зачем она мне?!!
Она откинулась назад, оперлась на стенку и быстрым движением убрала прядь волос за ухо.
Я мучился, что все как-то не так. Не нужно мне это слушать. Все мои действия - ошибки.
- Они там наверху не задумываются: как мне выжить на те семь тыщ? – устало опустила плечи она, пряди волос выскочили из-за ушей и спустились к уголкам губ.
- Возможно, придет другое поколение … - с трудом выдавил я из себя.
- Да, наверно. Они добрее нас… - быстро согласилась она, мерно покачивая головой.
- … политиков. И все сдвинется с мертвой точки, - сглотнув, закончил.
- А пока страшно, страшно. А пока пьют. А потом буянить начнут! Да по всей стране… - сгорбившись комочком, сильная, гордая, беззащитная, махнула рукой и, подперев подбородок руками, уперлась в колени, стала смотреть в коричневые клетки линолеума.
Я поддался порыву и стал мерно гладить её по голове, по волосам. Потом опустился на корточки рядом с ней и снизу вверх заглянул в глаза. Темно-коричневые с крапинками. Они завораживали и тянули. Я стал приближаться к ним. Глаза моментально стали ледяными. Отталкивая меня рукой, стальным тоном она спросила:
- У тебя с женой проблемы? Или о ребенке тебе напомнить?
Я стушевался, пробормотал: «Пойду я…», надел обувь и вышел вон.
Тропинка вилась темной змеей. Ноги переступали почти автоматически, изредка попадая в хлипкую
