Хочешь, чтоб изобилие у нас было? Из рассказов мамы.
1986-й Из воспоминаний мамы. «И сколько ж этот скот, бедный, страдал при советской власти!.. Танька, моя двоюродная, в колхозе работала, так что ж, бывало, придёть на ферму, а кормить овец и нечем. Стоить этот скот голодный, и от голода-то ягнятки маток своих шшыплють. Пойдёт она к председателю, кричить-кричить там, вот и выпишуть полвоза сена. Привезёт его на ферму, дасть овцам по шшапоточке, вот только тогда и сама пойдеть, поесть. А то весь день голодная и ходить. «Мне, - говорила, - и в горло-то ничего не лезить, на этих овец глядючи». Понимаешь, какое сердце было? Вот так эту скотину и кормили в колозах... Ну, а весной, какие живы осталися, выгнали в поле… там же рожь только-только зеленеть начала, а они с голодухи-то как хватили этой ржи!.. А разве ж можно эту рожь шшыпать? От нее ж сразу живот у скотины раздувается!.. Вот все овцы тут же и пали. Виктор тогда в редакции работал, так пошел в этот колхоз, а они ле-е-жать на зелёночке, как всёравно шары какие. Все поле ими усеяно!.. Подошел к одной... околевала та как раз... а около нее ягненочек бегаить, поймал этого барашка и принес домой: - Мам, давай выходим... Взялася я, правда... а Васька-ветеринар и говорить: - И не старайся, и не хлопочи. Овцам этим зимой ни то что сена, а воды вволю не дают, так они друг с друга иней слизывают. Вот и сбивается у них в желудке шерсть комом... Не выходишь ты его, лучше не трудись. А барашек этот уже весё-ёленький такой стал, прыгать даже начал. Но потом все ж околел. Вот я и говорю... Как же я страдаю по скоту по этому! Как началися эти колхозы, так и стали его мучить. И мучають до сих пор. Люди ещё кое-как сыты, а скот... Господи, и когда ж эти их страдания кончатся!? И с землю нашу тоже замучили... Как-то захотелось мне побывать там, где раньше мы жили. Повез меня Витька на мотороллере, и сразу я узнала то место: тут-то как раз наши огороды были, год картошку мы на них сажали, год рожь сеяли. И рожь родила - серпа не подсунешь! Картошку выращивали - с лапоть! Ну, правда, и сейчас там что-то посеяно, и выметываться уже стало, но что?.. Рожь ли, ячмень ли, пшеница? Колосок - во-от такой-то. Стала я и обмерла: ми-илая ты моя земелька, да что ж с тобой только сделали, во что ж тебя превратили? Песок один кругом. Это ж какой хозяин должен прийти на эту землю, чтоб она опять родить начала!.. А при нынешнем мужицком бесправии, когда всю мужицкую инициативу задушили, ничего хорошего ждать не приходится. И еще: когда крестьян разоряли-то… Кричали все: - Сохи эти?.. Закиньте их, сожгите! Мы трактора вам пригоним, мы пригоним машины! Все будете машинами делать: и жать, и косить. Ну, и правда... И жнуть, и косють машинами, а за хлебом в Америку ездють. Это ж смехатория, это ж смех один, чтоб Россия по хлеб в Америку и Канаду ездила! Ведь если б узнали наши предки об этом, так разве поверили? «Ты что? – дед сказал бы: - С ума сошла? Такое-то раздолье у нас, а за моря, за леса за хлебом ездить?» Не поверил бы. Ни за что б не поверил!.. А приходится. И дело к тому подошло, что дальше и некуда: и мужикам лихо с этим государством, и государству... с такими работничками. Они ж в колхозах своих вроде бы и работають, а в голове - свое держуть: да пропади все пропадом!.. сгори, подохни, посохни - у них и душа не болить. Так что ж ты хочешь: чтоб изобилие у нас было?»
И мамины слова о том, что, мол, «душа у крестьян не болить», были горькой правдой. А могла ли она болеть после стольких лет бесчеловечной расправы над ними? Ведь «вождь мирового пролетариата», потягивая пиво в барах Европы, вовремя набрался там опыта у робеспьеров: как уничтожить «свинский сброд» (так французские революционеры-якобинцы называли крестьян) и, возвратившись в Россию, захватив власть, начал «претворять в жизнь» свои знания, - опыт французской Вандеи. Но тогда, в августе 1793 года якобинцы расправлялись с крестьянами так: сжигали в церквах, прежде чем утопить в реке, вырывали ноздри, глаза, связывали по трое стриков и детей, закалывали штыками, а вот Ленин использовал уже «современные технологии»: ружья, минометы, отравляющие газы. Как это было? После переворота семнадцатого года была введена продразверстка, - у крестьян «изымали излишки хлеба» (а бывают ли они – излишки?). И хотя в начале двадцатых был неурожай и начался голод, но продразверстку не отменили, а в Тамбовской губернии увеличили в три раза, и там начались бунты. Возглавил их бывший революционер-террорист Антонов и Ленин послал на усмирение армию во главе с лучшими маршалами: Ягодой, Тухачевским (которых, кстати, потом Сталин расстреляет) и Жуковым (Не любил маршал вспоминать об этом!). Вот они и расправились с безоружным народом, опять же, следуя опыту французов, не щадя ни стариков, ни грудных детей, а тех, кто не хотел выдавать ушедших в леса, пытали: закапывали по шею в землю, на морозе заливали в сапоги воду. Когда этого показалось мало, маршал Тухачевский предложил самые передовые технологии – потравить «свинский сброд» газом. Что и сделали. Оставшихся в живых согнали в концлагеря (тогда-то и была заложена основа будущих «Гулагов» - лагерей заключенных), и позже сослали в Сибирь… между тем как хлеб, конфискованный у крестьян, гнил на станциях, - власть не успевала вывозить. Всего было уничтожено в тот, зловещий двадцать первый, около ста десяти тысяч крестьян. И это была только репетиция. Через семь лет эстафету Ленина по уничтожению лучшего российского крестьянства принял очередной «вождь народов» товарищ Сталин, начав коллективизацию (отнимали у крестьян скот, землю), отчего в начале тридцатых начался голод. По воспоминаниям одного полпреда (не помню фамилии), когда он ехал поездом по Казахстану в Сибирь и смотрел в окно, то вся степь была устлана трупами, - люди хотели спастись от голода в Китае, но не смогли дойти, - и тогда, вместо вымерших казахов, завезли туда русские семьи, вытряхнули на пески, люди стали укрываться в землянках и тоже вымирать (дети возрастом до шести лет умерли все). А всего в тех краях только за год вымерло два миллиона человек. Но в последующие годы, - вплоть до тридцать третьего, а потом еще и в тридцать седьмом, - Сталин доведёт количество уничтоженных и сосланных крестьян до восьми миллионов, из которых больше половины - старики и дети. «Так что ж ты хочешь: что б изобилие у нас было?»
