нужды, платили подушную подать и отбывали натуральные повинности (дорожную, подводную, постойную*, ямскую* и другие, а за исправное несение повинностей отвечали круговой* порукой».
Может, чтобы до конца более-менее прорисовалась картина жизни моих предков до двадцатого века взять и это?
«В начале XIX века стали вспыхивать волнения против сокращения крестьянских наделов, тяжести оброков и в 1837-41 годах было учреждено Министерство государственных имуществ, проведшее реформы, разработанные П. Д. Киселёвым*, и крестьяне получили самоуправление, возможность решать свои дела в рамках сельской общины, но по прежнему оставались прикрепленными к земле. Следующее реформирование было после отмены крепостного права в 1961 году, но снова наталкивалось на сопротивление помещиков и не было реализовано, а в ноябре 1866 года был принят закон «О поземельном устройстве государственных крестьян», по которому «за сельскими обществами сохранялись земли, находившиеся в их пользовании на правах «владения» (прямого пользования), но выкуп был регламентирован, в результате чего наделы сократились на 10 %, а выкупные платежи возросли по сравнению с оброчной податью на 45 %, но были прекращены с 1 января 1907 года при аграрной реформе Столыпина и под влиянием революции 1905 года».
Ну а с 1917 началась другая история моих предков, - продразвёрстки, продналоги, разорение, голод, - и через одиннадцать лет самых работящих крестьян России стали «уничтожать как класс», а остальных снова закрепощать колхозами, - паспортов не выдавали до 1974 года.
Но не буду в этом моём «исследовании» поминать о годах социализма (об этом уже написала в «В Перестройке. 1987-2000», в «Ведьме из Карачева»), и снова возвращусь к предкам отца, Сафонова Семена Афанасьевича (1903-1956).
Из метрической книги церкви Обновления Храма Воскресения Христова Карачевской бывшей Тихоновой пустыни:
«Бракосочетание. 1 ноября 1848 года. Слободы Рясника государственного крестьянина сын Никита Фристофаров Сафонов 26 лет и девица Мария Космина Нехаева 22 лет деревни Погибелки Косьмы Гаврилова дочь. Поручители * по жениху: деревни Пастушки однодворец* Дмитрий Никифоров Самодуров и слободы Рясника крестьянин Пахомий Алексеев Потапов; по невесте: отставной солдат Егор Семенов Нехаев и крестьянин Илья Николаев Нехаев.
20 апреля 1850 года родилась дочь Мавра государственного крестьянина слободы Рясника Христофора Иванова Сафонова и законной жены его Марфы Косминой. Восприемники*: слободы Рясника государственный крестьянин Тихон Петров Черников и карачевская мещанская* жена Марфа Иванова Измайлова.
1851год. Восприемницей сына Федора у государственного крестьянина слободы Рясника Петра Васильева Логвинова была слободы Масловки однодворческая жена Пелагея Христофорова Пищулина».
Взяла именно эту выписку из метрической книги потому, что из неё прослеживается положение государственного крестьянина по отношению к другим представителям русского общества: поручителями при бракосочетании Никифора и Марии были крестьянин и отставной солдат, восприемником и восприемницей при рождении дочери - крестьянин и мещанская жена, при рождении сына Федора – однодворческая жена. Так что жили все сословия на равных, хотя перед государством и несли разные повинности.
О моих предках однодворцах по материнской линии - речь впереди, а вот о восприемниках хочу оставить несколько слов, ибо вместе с ними почти канули в Лету вот такие традиции, которые они чтили.
«А были среди них крёстные отцы (крёстный), крёстные матери (крёстная), между собой и родителями ребенка назывались кумовьями и с момента крещения становились духовными родителями, принимающими ответственность перед Богом за воспитание и благочестие крестника или крестницы и надо было им научить их обращаться к таинствам церкви, посещать церковные службы, поститься, давать знание о смысле богослужения, а еще помогать в повседневной жизни, защищать от соблазнов и искушений, давать советы в выборе образования, профессии, супруга или супруги.»
Сколько же мы потеряли мудрых, выработанных веками, крестьянских обычаев за семьдесят лет социализма! И возвратимся ли, найдём ли утраченное?
Подходит к концу моё «расследование» об экономических крестьянах Сафоновых, а поскольку в русской генеалогии прямым считается родство по мужской линии, то назову имена тех, кто считается продолжателем родов. А пробандом* был Сергей около 1720 года, и далее:
«Иван Сергеев 1747 г. – 1807 г. , Христофор Иванов 1796 г. , Никита Христофоров 1822 г. , Афанасий Никитин около 1870 г., Семен Афанасьев 1903 г.»
И то - мой отец. Об Иване ничего не знаю, кроме того, что написала об экономических крестьянах, а вот о Христофорове… Возможно, что он, тоже занимавшийся извозом в начале 19 века, и был тем, о ком рассказывала мама:
«Спокон веку деды наши и прадеды жили и работали на земле. Крепостными никогда не были, а поэтому летом дома трудилися, а зимой подряжалися к купцам в Брянске куда-либо овёс отвезти, пеньку, вино, или еще какого товару. И этим занималися все обапальные деревни: Масловка, Вшивка, Трыковка, Песочня, Рясники. У кого лошади хорошие... что ж, стоять, они чтолича будуть? Ведь хлеб, картошка, масло, крупа, мясо - это все свое было, а на расходы-то деньги нужны? Вот в извоз мужики и ездили. Помню, когда отец возвращался, то всегда нам гостинцев привозил, а для матери вынимал из кармана деньги и как начнёть сыпать на стол золотые пятерки, так они блестять, как живые! На лошадях работали и дед отца, и прадед, ездили даже и в Москву, деньги туда возили, а оттуда - товары разные. Сейчас как соберутся в дорогу, так и едуть к купцу, открываить тот амбары, а они бяруть лопатки, ставють мерку и набирають этими лопатками пятаки. А они бо-ольшие были! И на что их такими делали?.. Набяруть этих пятаков в мешки, завяжуть, на возы и-и по-оехали. Раз так-то едуть, а навстречу им - мужики:
- Куда вы?
- В Москву.
- Да что ж вы туда едете-то? В Москве ж хранцуз! *
Ну, раз там хранцуз, так что ж туда ехать-то? Развернули наши лошадей да назад».
И еще из рассказов мамы о Христофоровых (позже называли «Листафоровы»), и возможно то был Никита:
«Едить он раз с извозу, смотрить, а мужики мост ремонтирують и бабку, которой сваи забивали, поперек дороги бросили, ни-икак ему не проехать! Вот он и говорить им: ребяты, уберите, мол, бабку. А те сидять и курють. Он опять: «Уберите, ребят»! Ни-ичего те, только один и отвечаить: «Сам убери, коль она тебе мешаить». Ну, свекор и согласился: ладно, мол, уберу, только тогда не обижайтеся! Те-то: ха-ха-ха! А в бабке этой, должно, пудов пятнадцать было. Подошел он к ней, поплевал на руки, да как хватить за конец!.. потом - на попа и ку-увырк с дороги! А там как раз болото рядом был, вот и попади эта бабка в него да петлёй вниз! Попробуй-ка, достань ее теперича! Бросилися мужики к свёкору, а один и остановил их: «Не-е, не троньте его. Пусть едить. Он же просил вас».
Рассказывала мама и о сыне Никиты Христофорова, моём прадеде Афанасии:
«Мужа своего свекровь моя не то чтоб любила, но уважать... уважала, и жили они в ладу, я и не помню, чтобы ссоры между ними были. «Когда меня просватали за Афоню, - рассказывала, - и надо было венчаться, то у него сапог даже не было, в лаптях ходил. А для тех, кто женится, у старосты хранилися общественные саппоги и можно только себе представить, какого размеру были... что б всем в пору. И вот как надел мой жених эти сапоги, как принарядился!.. так с места ног и не сташшыл. Посмотре-ел, посмотрел на него батя, да и сжалился: поехал в город и купил ему сапоги, так потом вся деревня завидовала Афоне: в своих сапогах венчался!»
А вот слова мамы о нём:
«Трудяга мой свёкор был, каких мало! Ча-асто, когда ложился спать так-то и скажить:
- Ох, как же дома хорошо! Хоть отосплюся теперича.
Он же всё в извозы ходил, а когда ехали, то молодые ребяты как бы там ни было, а заснуть да заснуть, вот ему и приходилося сторожить за всех. Так, бывало, уцепится руками за задок саней, идёть и спить на ходу. А раз согласилися они так-то с братом и купили револьверты... водку ж купеческую охранять надо, не раз их бандиты встречали.
- И вот, - рассказывал, - едем мы, сижу я на задней повозке... а заря уже занималася, и вдруг вижу: как грач какой через дорогу ша-асть! Другой за ним, третий... Закричал Митьке, а тот подхватился, да спросонья как давай пулять куда попало из револьверта! Пули прямо мимо меня фью-ють, фью-ють! Плюхнулся на воз, а одна даже картуз так и снесла. Остановили лошадей, глянули, а на среднем возу в веретьи* дырка прорезана и бутылки повыташшаны. Воры-то, значить, забралися на воз, да по одной и кидали в канаву, ехали и кидали, бутылки эти, как грачи, и летали.
В семье нас было тринадцать душ, а чтоб какой скандал затеялся… Боже упаси! Если кто и начнёть, так свекор сразу:
- Что такое?.. Чтоб у меня этого не было!
Как вечер - кто на балалайке играть, кто на гармошке, а он – рассказывать, вот тогда сидим и слушаем. И смеяться свёкор любил, гро-омко так смеялся! Особенно, когда приходил к нам Гарася и истории разные рассказывал про чудеса, про науку. Сын-то у него на инженера был ученый, вот, значить, кое-что от него и знал. Расскажить так-то, а свёкор смеяться:
- Да никакой науки нетути! Все люди только по опыту живуть.
Спорють они, спорють так-то... а раз Гарася этот и говорить:
- Ну ладно, раз не веришь в науку, то я к тебе сына пришлю. Вот придёть, посмотрить, к примеру, на твою свинью и сразу точно определить, сколько весить.
- Ха-ха-ха! - свекор-то. - Да я и так знаю. Должно, пудов девять или десять.
- Да-а, хорошо же ты знаешь... А сын тебе до фунта сосчитаить!
- Ну, брось ты... До фунта! Ха-ха-ха! – свёкор опять.
- Не веришь, значить. Ну, ладно, когда будешь резать, скажи.
Ну, свекор так и сделал. Приводить Гарася своего Федю, посмотрел-посмотрел тот на свинью, стал обмерять да записывать, обмерять да записывать... Ну, потом зарезали эту свинью, взвесили. И точно! Фунт в фунт!
Тут-то свекор и спродивился прямо:
- О-о, пралич тебя убей! Во, что значить ученый! И как он мог так сосчитать? Мерил-мерил, писал-писал и-и… на тебе, до фунта!
Сразу поверил в науку. А вот докторам не верил до конца дней своих. Как-то заболел у него зуб, а у нас врач знакомый был, вот и пошел к нему. Угостил тот его спиртом, поговорили они о том, о сём... свекор и ушел. И зуб у него успокоился. Да он и сроду ничем не болел! А вот умер за несколько дней от простуды, вскорости после войны последней*. Раз неподалеку от них машина с зерном в речку перевернулася.
Да мост-то во время войны немцы взорвали, и что б на другой берег перебираться, натаскали мужики на воду кой-чего... как плот всеодно соорудили, вот и переезжали. Ну, а эта машина возьми да перевернись, зерно и высыпись в речку. Машину-то потом кой-как выташшыли да уехали, а зерно... А зерно свекор с Тихоном и сообразили оттудова таскать, время-то голодное было. А заморозки уже начиналися,
