... - Нет, исключительно, как до сих пор не наказали Моргана? - с самодовольной усмешкой осведомлялся сержант: преступника наконец препроводили в камеру для расспроса.
- Похоже он настолько возгордился своими делишками, что и разговаривать не хочет. - усмехнулся другой полицейский, закуривая сигару и деловито перелистывая заголовки газет - странно-легко злодеяния раскрылись, ведь их автор даже не пробовал скрыться.
"Как сообщают очевидцы, - жирнее всего бросалась в глаза статья, - при задержании Этот Безумный Морган из Винслоу не оказывал явного сопротивления, только не желал расставаться с кусочком простыни, поспешно спрятанной им. Надеявшись обнаружить портрет сообщника, участковым инспектором был он изъят, но содержимое поразило даже его - рисунок-портрет его первой жертвы...".
- Брось читать эту желтую прессу! - посоветовал его товарищ, изрекая: - Следует приговорить его к казни, да побыстрее (не один Морган на районе).
- Это уважаемое издание. - уныло откликнулся тот, - Ну а вдруг его и вправду подставили, сколько было таких случаев?..
- Хватит болтать! - стеклянно решил начальник и привстал, потянувшись для вызова конвоя. - Введите заключенного.
После характерного пикнувшего сигнала, двое безразличных солдат с явной насмешкой и брезгливостью... вкатили кушетку, на которой ремнями был привязан почти мальчик - худенький юноша с детским лицом, теперь устало жмурящийся от лампы, включенной прямо над его головой - Этот Безумный Морган из Винслоу не выглядел устрашающе, как, наверняка, обычно.
- Итак, начнем! - торжественно начал сержант, наливая себе коньяк. - Отвечай на вопросы только правду.
- Вся правда обо мне уже написана - с явным сарказмом кивнул мальчик на стопку газет, все пестрящих заголовками о нем.
- А если там что-то неверно? - как можно любезнее полюбопытствовал его помощник.
- Я поправлю. - смягчился тот.
- Что ж... - задумчиво протянул полицейский. - "Николас Морган, жил по проспекту Винслоу, сирота...".
- На миг это было не так. - загадочно отозвался юный преступник, но конвои предпочли пропустить это мимо ушей.
- "Серийные убийства начал месяц назад, насчитывая в общей сложности... шесть девушек, каждый раз жертву находили в его кровати, с ножевыми ранениями...".
Обвиняемый с болью ощутил сжимание сердца: в ушах у него все еще стояло брата: "Что, взял?.. Ничего особенного - бездомная дрянь; так ей...".
"Что же ты ее убил? - снова со смерзшимся от тоски сердцем вопрошал пустоту он. - И потом сколько раз потом повторял кошмар - воровал вещи, тащил созданий, похожих немного на нее; каждый раз крича: "Я тебя опозорю, убью, если скажешь... Посмотри, что ты сделал со своей ненаглядной!" - и вонзал ножи им, метко, незаметно, потом бросался мне руки кровью пачкать, ведь так удобно это проделать - подставить калеку...".
Он оставался беспристрастен еще несколько секунд внешне, на самом деле вспоминая сновидение, безотказно вызванное психотропным препаратом, от которого кожа невольно содрогалась: Морган видел себя, пытающимся заснуть под аккомпанент кучки бандитов-соседей, с которыми устроил шумные посиделки брат, потом - ласковое ощущение ее, после - бездыханную лужу мерзко алого цвета и избивающего все кругом вернувшегося безумца, что орал, распространяясь о происшедшем.
"Да ты язык проглотил?" - раздраженно буравил его глазами один из конвоев; исток заторможенности был печально понятен одному лишь юноше, слабо поводящего привязанными суставами.
- Что ж так мало-то для маньяка? - насмешливо подхватил один из конвоев.
- Это ложь. - кратко откомментировал Морган, отвернулся и замолчал, очевидно глубоко вспоминая и переживая личную утрату, связанную с рисунком из простыни.
Глава 2. "Я ее любил!"
- Ложь? - рыкнул, переспросив, сержант. - Да это издание, щенок, не врало более тридцати лет.
- За пять лет вкусы общества поменялись. - холодно рассудил привязанный. - Теперь правда скучна или сурова, все надо приукрасить... Даже факт.
Конвои нерешительно переглянулись; а на лице ядовитого сержанта отчетливо проступила мысль: "Пристрелить бы тебя сразу". Помощник его, человек сердечный, заботливо ослабил ремни и спросил:
- Что ты имеешь в виду, малыш?
- Вам неинтересно знать. - честно и открыто взглянул на него тот. - Я видел приказ о моей казни, сфабрикованный на взятку тех алкашей, которым успел нажаловаться якобы мой братец. Так что все, что я говорю перед этим - должным быть блестящим и молниеносным - просто сотрясание воздуха пустенькими "оправданиями" (как это говорил прокурор). Я предпочел бы унести все свое с собой, как и надо, тихонько...
- Ты поклялся говорить правду и ничего не утаивать! - заявления заключенных "от себя" всегда приводили сержанта в бешенство, и он с удовольствием поспешил наотмашь ударить его по лицу, больно мимоходом снова затянув ремни. - Говори, не то я тебя сам пристрелю!
Даже у жандармов у дверей что-то екнуло внутри: мальчик тяжело вздохнул и, сквозь слезы, приоткрыл память: пару уколов ревности от подколок настоящего злодея были безболезненными, разбито-равнодушно безболезненными - а ведь миг назад он с трепетом обнимал ее, осознавая и отчаянно не желая покидать миг странного блаженства от объятий (он ощущал себя одновременно малышом и зрелым мужчиной, с упоением берущего в ладони ожившие контуры портрета; того самого, за которым так наскипидарено охотились полицейские; и, наверное, только впитывающий в себя такой миг, он, мог понять, как затихает ветер и разгульный смех за другой стенкой, когда, не в силах уже уснуть, как будто дремлешь, глядя ей в глаза, появляется благодарность всему, даже куцей простыне, под которой она искала укрытие).
Он ждал и знал ее будто всю жизнь, и от одного вспоминания о ней камера снова пролилась в его глазах маленькими радужными капельками, и он так же чуть экстатично радостно, восхищенно смеялся в душе напевам восторга, с шепотом когда-то наклонившихся к ее, успокаивающе обволакивающего собой... казалось, лишь вечность и... миг.
Он опустил мышцы, смело откинув голову с открытыми глазами, прошептал одно: "Я ее любил!".
Глава 3. Прощай, Морган!
Часы пробили полдень, окрашенный в черное и холодное пространство. Пора обедать, отдыхать, забыть... - все подобные установки посетили компанию, махнувшим на вопрос, с оглядкой на страх прислушиваясь к погоняющему палачу, его помощник суетился с электрическими установками и контактами; "Вина доказана!" - эхом часов и издевательского голоса брата пришли тяжелые шаги призрака безнадеги.
Но для самого Моргана это действительно был фантом, сколько сладкого забвения его ждет, в котором можно опять прикоснуться к ней, хоть на миг, так же взглянуть украдкой в глаза и, склонившись... прошептать молчать, на самом деле никак не находить слов за горячим дыханием (ему даже стало привольно, он с наслаждением прижал вывихнутую руку к портрету, что все еще был за низким воротом рубашки, навеки как бы стараясь еще больше погрузиться в единственное утешение и странность всего - во вспоминания о ней).
Все четверо кушетку с пиликающим скрипом колес повели на место казни, сыпля ворчаниями по разному поводу: сержант ворчал, что ничего не выяснено, а значит, задатка за допрос ему не видать, конвои жаловались на погоду и усталость, второй полицейский - на скрип кушетки.
Морган же молчал, готовясь, жаждая только снова встретить "первую свою жертву", стыдливо опуская глаза при вспоминании о ней и перебирая все детали допроса.
"А что мне было им рассказывать? - вдруг мелькнуло у него при теплой мысли, что рисунок-то у него за пазухой, сейчас, когда кушетку снимали с колес и, перезакрепляя его руки, ноги, туловище прутьями и наручниками, укрепляли между столбами с жуткими электродами. - Что не убежал от них не только из-за сломанного крестца? Что сам был изумлен, увидев мелькания крови той ночью? Что не жалею ни о чем?.."
Пустили ток и скоро...уже никто не узнает, куда делся легенда газет, его рисунок и все слухи о нем; он действительно был не виноват...
Но кто об этом помнит? Все лишь облегченно глядели на безжизненно свесившиеся вскоре руки из-под цепей...
Прощай, Этот Безумный Морган из Винслоу...
Ты все же... навсегда сохранил в груди свою тайну (он, не жалея сил, отчаянно и почти инстинктивно, расставаясь навек с сознанием, прижал раненную руку к портрету, что навсегда остался за воротом рубашки)...
