раздвигая ветви и безошибочно находя дорогу среди казавшихся совершенно непроходимыми лесных зарослей и бурелома.
Когда мы шли по не очень густому, но необычайно ароматному ельнику, Дормидорф обратил моё внимание на сотканную невидимым умельцем паутину, указав в её сторону посохом. Она была, как огромный пуховый платок, растянутый не только вертикально, но и горизонтально, превращаясь непостижимым образом в неведомую абстрактную фигуру. Тончайшие нити видны были только благодаря отражению солнца в мельчайшей водяной пыли, осевшей множеством сверкающих бусинок на всей поверхности изумительного по своей красоте шедевра. Вся паутина излучала струящийся, живой, трепещущий, чистый и тёплый свет. Природа создала это чудо, используя преломление солнечных лучей, кое-где пробивавшихся светло-туманными полосами сквозь густые кроны. Один из таких лучей падал как раз на паутину, тем самым усиливая сказочное великолепие картины, ибо всё остальное находилось в тени.
Дорога была долгой, поэтому нам было не до разговоров и диспутов. Зато на первом привале, после лёгкого второго завтрака, разговор не умолкал ни на минуту. На всех крайне положительно сказывалось отсутствие Коршана, которого весьма трудно представить поддерживающим непринуждённую беседу. Корнезар сам рассказал, без лишних расспросов с нашей стороны и «пыток», что идти осталось недолго, приблизительно столько же, может, чуть больше. А когда дойдём до реки, нас будут поджидать плоты, и дальше мы будем сплавляться вниз по течению около двух суток. Но куда конкретно направимся, наш проводник говорить категорически отказывался.
Развели небольшой костерок и начали рассказывать всевозможные истории, аккуратно избегая подозрительных моментов, чтобы не натолкнуть Корнезара на ненужные мысли. О подобной предосторожности мы договорились ещё в таверне. Всё должно быть легко и непринуждённо, тогда можно будет рассчитывать на то, что Корнезар расслабится и потеряет бдительность. В результате он, во-первых, не будет особенно тщательно приглядываться к нам, а во-вторых, вполне может о чём-нибудь проговориться.
Дормидорф украдкой дал понять мне, а я потихоньку шепнул остальным о том, что необходимо передать кое-какую информацию через лешего лесовику, а тот должен будет сообщить на Опушку Сбора, с кем и в каком направлении мы держим путь. Со слов всё того же Дормидорфа, в лесу, как в большой деревне, в одном месте издашь какой-нибудь звук, а в другом сразу слышно. Даже деревья воспринимают нас на биоэнергетическом уровне и могут многое рассказать существу, умеющему их понимать, а кто, как не лесовик, сумеет это сделать лучше других. Ему это и по долгу службы положено.
Нам предстояло отвлечь Корнезара, чтобы тот не придал особого значения отсутствию деда. Ну, мало ли по какой нужде тот отошёл? Подумаешь, с каждым может случиться! Дед ловко, под шумок, удалился ненадолго по «неотложным делам», а когда вернулся, то кивнул утвердительно. Из чего я сделал вывод, что с посланием у него всё получилось как нельзя лучше, да и со всем остальным, видимо, тоже, что не могло не радовать. Ведь если что-нибудь пойдёт не так, то на Опушке Сбора хотя бы будут знать, где нас искать. Главное, чтобы не было слишком поздно, а то у меня такое ощущение, что моя экскурсия в этот самый, иной мир уже перестаёт быть просто развлекательной.
Судя по всему, корнезароподобные существа не использовали ни лосей, ни оленей, ни каких-либо иных животных для более быстрого и удобного передвижения по лесу. А очень жаль! Прогулка была бы гораздо приятней на спине, к примеру, лося, нежели всё время эдак примитивно и нудно идти пешком. Одно хорошо, что относительно скоро появится обещанная река, плоты… и потом вообще непонятно что, покрытое мраком! Корнезар, по всему видать, какая-то мутная и тёмная личность. И не похож он вовсе на милого и честного человека, посвятившего себя благотворительности и человеколюбию.
Во время отдыха произошёл довольно забавный и показательный случай. Корнезару по лбу с громким шлепком стукнула здоровенная еловая шишка. Отскочив в костёр, она к тому же обдала его снопом искр. Мы всё, естественно, свели к шутке: в лесу всякое бывает, не будешь же всему придавать какое-то особое значение. Напротив, стараешься объяснить происходящее как можно проще, даже если и очевидно что-то необычное. Человеку свойственно всё упрощать, хотя, на мой взгляд, это не совсем правильно.
Но когда через несколько минут повторилось то же самое, то все, кроме самого Корнезара, поняли, что это целенаправленное метание шишек в цель является ни чем иным, как происками его «лучшего друга», неутомимого ворона. По нашему разумению этим самым он хотел сказать Корнезару, что, мол, пора закругляться. Посидели, отдохнули, и будет, хорошего понемножку, пора и честь знать! До чего же вредный и занудный этот ворон! Но терпеливый, зараза! Да-а, этого у него никак не отнимешь! Умеет, когда нужно, выждать. Правильно, коли хочешь полакомиться дохлятинкой, то порой нужно довольно долго ждать.
Вороны, как отдельный вид, вообще являются венцом класса вороновых. С полным набором самых лучших качеств, выработанных в процессе эволюции и способствующих наиболее эффективному выживанию вида. Они и живут триста лет, а серые вороны, к примеру, всего около шестидесяти. Конечно, за триста лет вполне можно успеть многому научиться, если обладать такой способностью – умением учиться. Они, как видно, обладают. Другой на его месте уже давно перешёл бы к более радикальным способам воздействия, например, подлетел бы и врезал как следует по башке клювом, раз не понимает намёков! А этот – нет, терпеливо выжидает. Сам же Корнезар начал что-то понимать только после третьего щелчка. И не удивительно, у любого, ежели по лбу тюкать, ума и сообразительности вряд ли прибавится, а скорее совсем даже наоборот! Вот Корнезар со своим затюканным кумполом и есть живое подтверждение этому.
Мы огляделись вокруг, желая узнать, где прячется этот садист в птичьем обличии, но никого не увидели, в бесконечной зелени огромных сосен и елей слона можно было спрятать, не то что какого-то ворона.
Затушив костёр и убрав за собой, мы наткнулись на удивлённый взгляд Корнезара, с большим интересом наблюдавшим за нами. Мы как-то упустили из вида, что его может насторожить подобное занятие, и делали это чисто автоматически, так сказать, по привычке. Ведь любой человек, если он, конечно, относительно нормален, не должен нигде мусорить. А если уж так получилось, то убери, не обломишься ведь. Это даже сухому дереву понятно! Оставлять за собой «грязь» в лесу – совершенно недопустимо, тут уборщиков нет. Так и будет валяться твой мусор столетиями, пока не распадётся на молекулы, как достойный тебя монумент глупости.
Наши действия так задели Корнезара, что он не выдержал и спросил эдак ехидненько-приехидненько:
– Хотел бы я знать, а что это вы так тщательно тут всё за собой «вылизали»? Природу оберегаете, что ли?
– Причём, скажи на милость, тут природа? Сам-то ты о ней часто думаешь? И о чём ты сам думал, пока смотрел, как мы тут корячимся? Об этой, что ли, своей природе? Ну ты даёшь, сердобольный наш! Кто бы мог подумать, что ты такой малохольный! – пренебрежительно произнося слово «природа», за всех ответил Юриник. И сразу пояснил открывшему в изумлении от его натиска рот Корнезару, – а вдруг за нами следит кто-нибудь, ты об этом подумал? Али шишак всё ещё болит и думать мешает? Видишь, всё чистенько, кострище засыпано, поди-ка разбери, когда тут костёр разводили, вчера или несколько дней назад. А ты тут со своей природой привязался!
А Дорокорн добавил, прищурившись, словно большой знаток заметания следов:
– Вот-вот, издалека в глаза не бросается. Через несколько часов трава, примятая нами, поднимется, могут и вовсе мимо пройти и не заметить. Если, конечно, не с собаками по следу пойдут.
– А если с собаками, тогда что? – спросил заинтригованный и пристыженный Корнезар.
На этот вопрос ответил уже я, доставая кисет с табачком, подаренный мне домовым:
– Махорочкой следы присыплем, и никакие собаки нам не страшны.
– Пока можете не волноваться, за нами никто не следит. Если бы следили, то я бы давно знал об этом. Коршан не дремлет – бдит, нахальный клюв, перо ему под хвост! – проговорил Корнезар почти шепотом, показывая указательным пальцем вверх, а потом добавил тоном умудрённого опытом наставника молодёжи, – но вы, безусловно, правы, иногда нужно уметь заметать следы, да так, чтобы комар носа не подточил! Вы, я вижу, до встречи со мной не пряжу пряли и далеко не цветочки выращивали!
– Нет, не цветочки, но далеко, ты прав, – отвечал с многозначительной ухмылкой Дорокорн. – Мы, понимаешь ли, деревья сажали, лес убирали, в общем, оберегали твою мать – любимую природу!
Все рассмеялись и не спеша, словно нехотя, тронулись в путь. Не успели сделать и пару десятков шагов, как отчётливо услышали сзади хорошо различимое хлопанье крыльев. Эти звуки вполне мог издавать наш разлюбезный ворон, наконец покинувший своё тайное укрытие и отправившийся, судя по всему, по своим шпионским делам.
Я шёл и размышлял о том, что сделало Корнезара таким, каков он есть. И что есть каждый из нас?
Если с нас стряхнуть наносную пыль и показушную мишуру, то что останется, да, наверное, пустяки одни!
Человек, как податливое и аморфное нечто, принимает вид и правила среды обитания, свято убеждая себя, в чём только его душе будет угодно. В обычной обыденной жизни он слабо отдаёт себе отчёт в этом. Бывает ли человек самим собой или ему это только кажется, когда у него всё прекрасно, а жизнь идёт своим чередом? Быть может, в момент опасности или невыносимого горя он бывает настоящим? Если поместить его, окунуть с головой в чудовищно ужасную жизненную ситуацию, унижать, истязать, издеваться, морить голодом… а есть ещё родные и близкие, они тоже могут принести страдания, и тогда из него очень быстро вылезет, вылупится совсем иное существо, и оно тоже будет настоящим.
Нет людей, способных достойно вынести всё. Каждого можно сломать и уничтожить, и лишь предел терпения отличает иных, но из любого человека при желании можно сделать уродливое чудовище. Так почему же многие делают из себя подобное добровольно? И где настоящий облик, если он зависит от многих, зачастую случайных факторов?
Да можно что-нибудь вколоть в организм, и ты станешь пить кровь невинных младенцев самозабвенно и с творческим подходцем, сладко облизываясь! Станешь, как миленький, и ещё что похуже творить с упоением, с коим сейчас мнишь себя праведником. И что бы ты потом не говорил, как бы себя не оправдывал, но ты это делал – и точка!
Человек никогда не бывает самим собой, он вечный продукт чего-то, но как часто его буквально распирает от дутых амбиций и чванливого гонора! А ведь эта спесь слетит мгновенно, возьми его за «жабры».
Любой профессор, церковник, чиновник или генерал ничем не лучше и не хуже любого другого! И больно ему так же, и горько, и кишки у него смердят совершенно обыкновенно, и кровь того же цвета, и всё и везде одно и то же, и сдохнем мы одинаково, и
