Жил-был мужик. Скорее был, чем жил, потому что жизнью назвать это унизительное существование никак невозможно. Фамилия его была Ледоколов, или Колодеев, или Козлодоев (не помню, забыл уже), поэтому давайте назовем его просто – Козел. И понятно, и доходчиво. Сам Козел был бы не против, потому что любил слова, состоящие из двух слогов, и приводил всякие примеры из языкознания, подтверждающие общую тенденцию упрощения языкового ряда. На что уж немцы со своим гордым национальным чувством, и те отказались от родного слова «Fahrkarte» (в переводе значит что-то вроде «проездной билет», «проездная карта») и перешли на английский вариант «Ticket», состоящий из двух слогов.
Слава Богу, в русском языке есть слово «Билет», и в данном случае англоязычная экспансия нам не грозит. Хотя, если честно, слово «билет» тоже имеет не славянские корни, но мы к нему привыкли, притерпелись. В других случаях языковая агрессия мощно ударила и по русскому языку. Об этом Козел мог говорить часами, приводя все новые и новые доказательства. Особенно по пьянке, утомляя собравшихся колдырей. Они его не уважали. А кого они уважают? Того, у кого есть деньги, и кто дает их на водку. У самих колдырей денег никогда не было, но когда им давали деньги они еще ломались для порядка, бежать ли за водкой или нет. Требовали сопровождения. То ли эскорт из мотоциклистов, то ли могли удовлетвориться милицейской машиной с мигалкой. Не понятно. В конце концов, кто-то отправлялся в путь, сознавая свою значительную роль, точнее свой значительный вклад в процветание Отечества. А что с Козла взять? Ни денег, ни хуя. Одни разговоры: пустые и бессмысленные. Кому это надо? Более того этот Козел выносил из дома книжки и предлагал их колдырям почитать. Усраться легче. Они свою последнюю книжку прочитали в школе, в классе, эдак, в восьмом или девятом. И с тех пор ни-ни. А прошло, слава Богу, уже лет сорок. Лошади и те так долго не живу. К слову, все колдыри были сиделые, то есть каждый из них отбывал когда-то срок и не один. Кто за убийство, кто за разбойное нападение, кто за кражу, а кто просто так за кого-то другого. Но они этим не кичились, а вели себя интеллигентно. В морду не били, но могли побарахтаться друг с другом под лавкой, инсценируя драку. Здесь была своя этика поведения, которую никто не нарушал.
Я был чужак в этом микрорайоне. Написав это предложение, вдруг почувствовал детскую стыдливость, словно описался перед девочками. Козел смешал бы меня с говном за такую фразочку. Был – был – коров доил! Так писали в XIX-ом веке. Это примерно то же самое, если написать: «На второй день после моей смерти пошли дожди». А откуда, спросил бы меня Козел, ты выкопал и приклепал к нашему месту полубюрократическое словечко «микрорайон»?
Вот, Митино в Москве – это микрорайон. С широкими автострадами, с ресторанами, с кинотеатрами, с игорными домами. А у нас? Стоят десять пятиэтажек, отгороженные от всего мира с одной стороны железной дорогой, по которой поезда ходят раз в год и тихо-тихо. С другой стороны – автостоянки и большое несуразное здание спорткомплекса с ледовой ареной. На все это благолепие или безобразие (называйте, как хотите, а я обозвал микрорайоном) приходится один магазинчик, в котором продавали все до недавнего времени, а потом перестали. Магазинчик закрылся и ожидает новых хозяев, которые смогут вдохнуть в него новую жизнь.
Козел – козлом, а в литературе он разбирался. По-своему. Даже сам пописывал. Но делал это как-то незлобиво, без напора, без свербящего желания самоутвердиться, поэтому по редакциям не ходил и ничего не опубликовал. Ходить по редакциям, и предлагать свои рукописи для него было противоестественно, не соответствовало его натуре, не умел он и не хотел, а писал для себя, как принято говорить, в стол.
Однажды он спросил, когда мы пили самопальную водку у меня на кухне:
- Как тебе нравится в литературном произведении такая фраза: «Поезд медленно подходил к перрону», а?
- Нормальная фраза. Без всяких литературных прибамбасов, но информационно, наверное, необходимая.
- Козел, – сказал мне Козел. – Ничего ты не понимаешь.
- Почему?
- Потому что – козел. Что делать поезду? Подлетать? Спускаться на парашюте? Упасть первым снегом на головы встречающих? И главное «медленно». А как иначе? Вприпрыжку, чертометом? Полный бред. Дикая банальщина. А такая фраза может встретиться в любом произведении, в тысяче повестей и рассказов от литературы. Мы все это сжуем, потому что сами потеряли чувство языка. Мы используем в общении от силы триста банальных слов, наполненных механическим смыслом, и нам этого хватает. Но настоящая литература, как музыка. Нельзя родить гениальную симфонию, используя примитивные частушечные аккорды. Так и в литературе. Нельзя родить гениальное произведение, используя простые и банальные фразы, даже если они информационно необходимы. Найди свои аккорды, а не пиликай избитый мотив частушек. Ты понял?
В другой раз (когда мы опять пили паленую водку у меня на кухне) он посетовал:
-– Ты вроде бы мужик неглупый. Как тебя занесло к нам на кладбище? Нельзя жить на кладбище. Гиблое место.
Как-как занесло? Очень просто. По объявлению в газете, где было сказано, что продается однокомнатная квартира в тихом центре. Меня заинтересовало, так как моя предыдущая жизнь не то чтобы пришла в упадок или дала трещину, а просто развалилась. С женой мы друг другу настолько обрыдлели, что наше дальнейшее сосуществование вызывало во мне ползучий ужас. Мой взрослый сын, у которого была своя жизнь и с которым мы задушевно беседовали ночами на кухне, оказывается, просто разводил меня на бабки. Терпеть дальше такое было невозможно. Благо подкатили деньги, на которые я особенно и не рассчитывал. Оставив комфортабельную трехкомнатную квартиру моим ближайшим родственника, я свалил.
Сначала на новой квартире все было просто замечательно, то есть мечте подобно. У меня даже оставались деньги сделать кое-какой косметический ремонт и купить кое-какую мебель, чтобы чувствовать себя относительно комфортно. Я наслаждался жизнью, просыпаясь утром в тишине, наполненной щебетанием птиц. У меня появилась новая любовница, красивая, умная и чувственная. Кандидат наук, что ни говори. Скажите, что еще нужно мужчине, которому перевалило за полтинник? Кокетничаю. На самом деле мне перевалило за пятьдесят пять, и жизни оставался совсем маленький кусочек. В таком возрасте хочется влюбиться в человека, с которым тебе не страшно встретить старость. Оказалось, что старость со мной встречать никто не собирался. Незаметно потрескалось и потускнело утреннее наслаждение. Я просыпался не от щебетания птиц за окном, а от шаркающего звука метлы об асфальт. Просыпался я от звука опорожняемых в мусоровоз мусорных контейнеров. Они располагались как раз напротив моих окон. Предутренний рев двигателя КАМАЗа, переезжавшего от одного контейнера к другому, грохот пустых бутылок о металлические стенки мусоросборника не вселяли в меня глубокого поэтического чувства. Но больше всего раздражал лай встревоженных бездомных собак, которые кучковались у мусорных баков, но часто исчезали на два-три дня, видимо, к другим мусоркам, где можно было чем-то поживиться. Лай был разномастным и с разной частотой. Самым паскудным был лай собачонки, которая очень частила в общем хоре и лаяла противным поросячьим голосом. Хотелось встать, выйти на улицу и задушить ее собственными руками.
В следующий раз он сказал:
- Представь себе абстрактного человека, который просыпается утром после хорошего глубокого сна, делает физзарядку, надевает спортивный костюм, совершает утреннюю пробежку. Потом контрастный душ и легкий завтрак, после чего он садится за стол и пишет гениальный роман. Ты этому веришь?
- Нет.
- И я не верю. Нормальный человек не может быть гением. Гений – это всегда отклонение от нормы. Джек Лондон, Эрнест Хемингуэй, Камю, Кафка (я могу перечислять до бесконечности) просто пили. Сначала они пили, чтобы разогреть свой творческий потенциал, раскрутить себя, довести до состояния высшего творческого напряжения и выплеснуться на бумаге. Потом пили, когда творческий процесс иссякал, чтобы угомонить душу и успокоиться. Так продолжалось изо дня на день. Так они сжигали себя, но платой за самосожжение было нечто, что стоило дороже жизни. Наркотики – тоже не последнее дело, но в ход они пошли позднее.
- Подожди, – перебил я, – есть, должны быть правила из исключений или исключения из правил?
Козел сказал, что есть. Двух видов. Первый вид – отклонения от нормы, заложенные природой. Вроде врожденной шизофрении. Второй вид – это организаторы от литературы. Те самые, которые издают по четыре романа в год. Но… Во-первых, эти романы – однодневки, и к настоящей литературе они не имеют никакого отношения. Во-вторых, они пишутся литературными рабами, а у рабов – своя жизнь. Со своими заморочками. Может быть, кто-то из них и настоящий гений, но жизнь не сложилась. Хочешь, расскажу тебе притчу, которую я вычитал, где не помню. Не пугайся, она очень короткая. К Всевышнему обратились ближайшие ученики: «Господи, укажи нам самого великого полководца всех времен и народов». И Господь Бог указал им на бедного еврейского сапожника… Так-то… Что-то не склеилось, что-то не сложилось, чтобы реализоваться.
Гиблое, по словам Козла, место старожилы называли не иначе, как Бухоновка. В память о Бухоновском кладбище – самом старом городском кладбище. Здесь кого зря не хоронили. Самые почетные и богатые горожане обрели на этом месте вечный покой.
Первые пятиэтажки были построены в 1961 году. Мне тогда было девять лет. К чему я веду? К тому, что в это время кладбище было еще живо. Во мне теплится надежда, что пятиэтажные хрущевки строились не на могилах, а за ними. Когда я стал чуть постарше, среди нас, пацанов, считалось особым шиком прийти в школу и небрежно бросить: вчера были на Бухоновке – еле смылись. Смылись от сторожа. Да–да, там был сторож – страшный старик, словно вышедший из подземелья, злой и беспощадный, который палкой гонял глупых малолеток, пытавшихся для самоутверждения проникнуть в могильный склеп.
Еще помню, как я, превозмогая сосущий под ложечкой страх, вытанцовывал на надгробной плите белого мрамора. Разумеется, тогда я не знал, что эта массивная плита из белого благородного мрамора, и знать мне было ни к чему, но я прочитал выбитые на ней слова и, правда, тут же забыл кроме одного словосочетания «генерал-аншеф». Оно занозой засело в мою память и сидит по сей день.
Разрушение и разграбление Бухоновского кладбища начали экскаваторщики, рывшие котлован под фундамент. Разворотив очередную могилу или фамильный склеп, они получали деньги от каких–то людей за простой, чтобы те успели обобрать покойников. Затем в разграбление втянулись все, кому ни лень. Подъезжали грузовики. В кузов кранами укладывались надгробные плиты и увозились в неизвестность. Где теперь беломраморная плита моего генерал-аншефа, и на какой свалке нашел вечный приют его прах?
Жил Козел с взрослой дочерью. Вдруг я совершенно случайно узнал, что у Козла есть жена. Они даже не разведены. Вместе, правда, не живут очень давно, но примерно раз в неделю она приезжает к нему,
