Право на смерть
“Существует право, по которому мы можем отнять у человека жизнь, но нет права, по которому мы могли бы отнять у него смерть: это есть только жестокость”
Ф. Ницше
Мысли о смерти появились в голове Вадима ровно за сутки до его двадцатипятилетия. Они настигли его лежащим на диване и рассматривающим потолок, словно цунами, разрушив глиняные постройки, на которых держалась вера в жизнь и светлое будущее. Несмотря на свою кажущуюся макабричность и мрачность, мысли были приятными, словно сухое красное вино. Один глоток – доставлял наслаждение. Один литр – мог уничтожить разум. Это было эхо мифа о вечном возвращении, приглашающее заглянуть в темноту, пристально посмотреть в бездну, смело шагнуть в нее и узнать, что скрывается за темным покрывалом вечности.
Жизнь – суета сует, шептали они, всего лишь мгновение, песчинка в часах вечности. Жизнь подобна многолетнему копанию ямы в земле – собственной могилы, имеющая только одну цель – смерть. Ибо смерть есть финал, кульминация жизни, ее конец и начало. Конец старой жизни и возможное начало новой. В физическом материальном существовании так же мало смысла, как и в попытке повернуть вспять русло реки, как пытаться доплюнуть до Солнца.
Жизнь несправедлива. Ее субстанция и энергия ограничены. Одним она дает все, другим ничего. Одних одаривает, у других отбирает. Если кто-то счастлив, то его счастье это сума несчастий других. Первый залог богатства – бедность. Кто-то купается в лучах славы, а многие так и умирают неизвестными и невостребованными.
Жизнь двулична. Она есть и добро и зло. Одно она компенсирует за счет другого, держа все в равновесии, пользуясь принципом золотого сечения. Интересно, что в этой пропорции составляет 62% - добро или зло?
Смерть все равняет, разрешает противоречия, устраняет конфликты. Она знает все и дает ответы на любые неразрешенные при жизни вопросы. Для нее не важно, богат или беден человек, счастливчик или неудачник, святой или убийца – всех с одинаковой радостью принимает она в свои объятия.
Шепот мыслей был звуком миллиона голосов, звучащих одновременно, шорохом тысяч листьев в осеннем лесу. Они звучали оглушительно громко и в тоже время неуловимо тихо.
Вадим не любил свои дни рождения. Он не находил абсолютно ничего хорошего в этом мнимом празднике. С каждым годом становишься все старше и старше. Каждый новый день рождения – еще один необратимый шаг на пути к смерти, чему-то радоваться в этот день и веселиться – всего лишь неудачные попытки утопить в алкоголе и подарках, чужом усиленном внимании к собственной персоне мысли о неумолимо приближающемся конце. Атмосфера праздника создает впечатление безмятежности и ощущение бесконечно длящегося сегодня, что есть иллюзией, сном о вечной жизни. Срок, отпущенный для существования, необратимо сокращается, тает как кусок льда на солнце. Биологические часы, заведенные вечностью, продолжают тикать до тех пор, пока не кончится завод, и тогда воцарится тишина, и из этой тишины выплывет фигура в белом или в красном, или синем – для каждого она своя, каждый видит ее по-своему – кто костлявой старухой, кто черной тенью с косой, а для кого-то она принимает знакомый облик – это может быть бывшая девушка или собственная дочь, вцепившаяся маленькими, но крепкими пальчиками в горло, или принять форму страха, терзающего вас, чтобы станцевать последний вальс. Она одевает на вашу голову венец и ведет под руку за собой, в свое царство мертвых.
Смерть – единственное, в чем можно быть уверенным на 100%. И она никогда не подведет.
Мысли появившиеся у Вадима в преддверии двадцатипятилетия не покидали его весь следующий день, омрачая, а может быть наоборот, придавая изысканно-мрачный флер празднику. С каждым последующим днем мысли все усугублялись. Они, словно термиты, подтачивали его поизносившуюся веру в жизнь. Вадим попал в тупик существования, не зная из него выхода. Он оказался перед высокой каменной стеной, и все что ему теперь оставалось – это биться до крови головой о серые камни. Жизненная экзистенция Вадима потерпела крах и заставляла всерьез задуматься над тем, что же делать дальше, и есть ли какой-нибудь смысл продолжать цепляться за жизнь.
Вадима всегда привлекала смерть. Еще месяц назад ему трудно было в этом признаться даже самому себе. Официально он отрицал свое увлечение темной стороной бытия, но неосознанно, на глубинных пластах подсознания его душа тянулась к таинственному и загадочному миру смерти, миру небытия.
Его восхищала японская традиция сеппуки, - самовольного лишения жизни, осознанного самоубийства. Он уважал твердых духом самураев, не боявшихся смерти, готовых предаться ей без каких либо колебаний. Это люди, которые честны перед собой, перед собственной совестью и это очень сильно отличает их от трусливых христиан. Те, совершив грех или какое-то другое преступление, идут замаливать грехи к священнику, перекладывая ответственность за содеянное на плечи господа. Японцы сами отвечают перед собой и императором за совершенные прегрешения, отдавая себя на милость единственного справедливого судьи, – смерти.
Решение созрело в голове Вадима, как созревает плод в утробе матери, оно толкалось своими ножками внутри и просилось наружу. Он очень ясно осознал, чего хочет на самом деле, и это было желание смерти. Вадим хотел умереть. Оборвать собственной рукою нить жизни, не дожидаясь Атропоса, и разрешить таким образом вопрос поиска смысла жизни. И это решение прогнало прочь заполняющую его депрессию, наполнило светлыми радостными эмоциями, дало как не странно надежду – а вдруг там лучше, чем здесь. Вадим потянулся к пульту и включил телевизор на канал ентер-мюзик. Из динамиков загрохотали тяжелые гитарные риффы, в такт которым он закачал головой, и в его сознании закрутились слова исполняемой песни: я всю жизнь искал на вопросы ответы, но только понял одно – что их вовсе нету, с каждым новым ответом возникает все больше вопросов, как бесполезно искать то, что было и чего уже нет, проще купить пистолет и может быть смерть даст последний ответ – пел вокалист, а вместе с ним и Вадим. Он положил голову обратно на подушку и снова стал рассматривать потолок. Тот был грязно-белого цвета и напоминал комнату морга с включенными лампами дневного освещения.
Итак, решение принято, теперь Вадиму осталось выяснить как умереть, и этот вопрос, не смотря на свою кажущуюся легкость, заставил его опять серьезно задуматься. В танатологической философии агори существует понятие о хорошей и плохой смерти. Вадим хотел умереть хорошо и красиво. В смерти тоже должна быть своя эстетика, считал он, поэтому прыгать с крыши на грязный асфальт, поломав себе все кости, растянувшись в отвратительной неестественной позе с размозженным черепом, – верх дурного вкуса. Нужно что-то более артистическое, например, положить под трамвай или поезд голову, но это уже плагиат с классиков. Вадим стал вспоминать знаменитых самоубийц. Маяковский застрелился – смерть не очень красивая, да и достать пистолет тоже не представляло возможным для него. Покончить жизнью как Мисима, разрезав, вместо острого самурайского меча, тупым кухонным ножом живот, у Вадима не хватало смелости. Украина не Япония, - думал он, - наши самураи могут умереть разве что от перепоя. Решиться умереть дело не сложное, гораздо труднее, оказывается, решить, как умереть, ибо умирать как-нибудь Вадим категорически отказывался. В поисках красивой и хорошей смерти он перевел взгляд с потолка на стену, и тут его осенило. На стене висел плакат группы Крейдл оф филтс, изображавший нагую девушку в ванной, наполненной кровью. Вадим понял, как должен умереть. Бледная белизна обнаженного тела очень красиво будет смотреться на фоне красной крови.
Ванная постепенно наполнялась горячей водой, пока Вадим искал бритвенное лезвие. "Жиллет" прочитал Вадим на коробочке и усмехнулся, - "лучше для суицида нет", тут же придумал он слоган. Ванна почти набралась. Попробовав температуру воды рукой, Вадим разделся и опустился в нее. Минут пять он просто лежал в воде, привыкая к новому для себя амплуа. Минут пять он просто лежал в воде и прощался с тем, что было хоть чуточку ему дорого. Он перебирал в памяти вещи, людей и события как старик, рассматривающий альбом с древними фотографиями. Потом он перевел взгляд на свои запястья, сквозь тонкую кожу которых просвечивались голубоватые нити вен.
Многочисленные самоубийцы, решившие закончить свое существование и перерезать вены, совершают одну очень глупую ошибку и остаются жить дальше – они неправильно режут вены. Конечно, их можно простить, ведь руководство для самоубийц-аматоров еще не написаны и не продаются в книжных магазинах. Оказывается нужно не только принять решение умереть и определиться в способе, а и уметь правильно это сделать – вот три принципа красивого и удачного суицида.
Вадим, взяв лезвие в правую руку, поднес его к левому запястью, опустив ребром между двумя сухожилиями, виднеющимися на руке. Нажав на лезвие чуть сильнее, он разрезал верхний слой кожи и начал вдавливать его глубже. Небольшая струйка крови выплеснулась из пореза и капнула в воду. Лезвие входило все глубже и глубже, пока Вадим не решил что достаточно. Теперь он начал вести им вдоль руки между сухожилиями по направлению к локтю. Сантиметров через десять он остановился и вынул из раны лезвие. Раздвинув ее пальцами, он увидел хорошо спрятавшуюся под сухожилиями толстую вену и поддел ее тоненькой спицей, вытащив наружу. Потом еще одну. Взмахнув лезвием, он перерезал их пополам и опустил руку в воду. Больно было только в начале. Вадим удовлетворенно смотрел на свою кровоточащую руку, наблюдая, как из нее вытекают турбулентные завихрение крови, тут же смешиваясь со становящейся розовой водой. Сердце в груди пульсировало и выталкивало кровь прочь из тела. Вода из розовой превращалась в алую. Правой рукой Вадим надел наушники и включил плэер, лежащий рядом на полочке. Потом он прикурил сигарету и сделал глубокую затяжку – наполнив легкие до отказа дымом марихуаны. Заиграла музыка.
Маленькая девочка со взглядом волчицы, я тоже когда-то был самоубийцей, я тоже лежал в окровавленной ванне, и молча вкушал дым марихуаны…
Подержав дым в легких подольше, он с шумом выпустил его наружу и снова затянулся.
Вода становилась все красней и красней, начала сгущаться.
Скоро я перестану видеть свое тело, - подумал Вадим и закрыл глаза. С каждой новой затяжкой его тело становилось все легче и легче, он представлял себя сорванным с дерева зеленым листком, несущимся на крыльях ветра в неизвестность. Темнота внутри него стала окрашиваться в темно-красный цвет, и Вадим понял, что это знак. Тибетская книга мертвых советует опасаться красного цвета, но Вадим совсем не боялся его, наоборот, тот притягивал его, как мотылька притягивает к себе жаркий огонь костра, и он с удовлетворением и улыбкой погружался в него, не сопротивляясь. Белый свет в конце туннеля, как и сам туннель – ложь, просто выдумка, за чертой жизни нет ничего кроме умиротворяющего и гипнотического багрового цвета, словно любящая мать, заключающего нас
