Об Ахилле забудьте.
- Уже забыл.
- Прекрасно. А вспомните вот о чем. Об этой, как ее. Смерти. Вот.
- Memento mori?
- Да. Ita vero. Si. Но кровь только внутри.
- Hontou desu ka?
- Поверьте на слово. Я проверял.
- Внутри? А снаружи?
- Нет. Снаружи нет.
- Ускользает. От меня скользит.
- Крепитесь. Все уже позади.
- Вы полагаете? Разве? Неужели? И смерть?
- Ее нет. Забудьте.
- Опять?
- Ее не бывает. Как правило.
- Зачем?
- Почему.
- А. Понятно.
- Это второе решение парадокса. Я же ретроспективно настаиваю на первом.
- Раскройте. Тему.
- Абсолютно некогда.
- До ужина полчаса.
- Как вы не понимаете. При чем тут ужин.
- Нет?
- Не угадали.
- Сегодня запеканка.
- Вчера, тоже, заметьте, были не конкильони.
- Не помню. Не понимаю.
- Вы не умеете.
- Я научусь.
- Обещаете?
- Клянусь.
- Сократистика. Суахили.
- Суицид?
- Да.
- Все течет, ускользает.
- Нет.
- Нет?
- Да.
6.
пробуждение вольных философов
обсуждение снов, измерение температур, соотнесение того и другого с высшими ценностями
гигиеническая гимнастика и проветривание
собственно, подъем
анализы, туалетные процедуры, уравновешивание образа мыслей
предварительный осмотр неспособных к самостоятельному вставанию
ощущения, представление, аффектация
завтрак
исполнение назначений, систематизация тропов и стилей, а также метрических размеров, исчисление предикатов
опять процедуры, но теперь скорее физиотерапевтической направленности
настольные настолько, насколько возможно - игры
медитация
опять проветривание и обед
тихий час, время тишины, тишина и время как таковые. медицинский персонал осуществляет передвижение на цыпочках и беседует приглушенно, избегая возбуждающих тем, чтобы не нарушать меланхолию. вполголоса: "там дети в футбол во дворе играли, а он на воротах стоял, он вратарь, кстати, хороший был, у него реакция, и мяча не боялся. ну, ему мяч со всей дури в лицо попал, молодец, не пропустил гол. они дальше играют, вдруг видят, упал и затрясся весь, глаза закатил, и пена изо рта. кто-то постарше говорит, пиз_ец, эпилепсия, надо бы ему что в рот вставить, а то язык это самое. а ничего же нет, только мяч. кто-то говорит, а давайте ему кроссовок вставим. а чей? всем жалко. сняли с него самого, запихали ему в рот. короче, приехала бригада, прикинь, лежит пацан в одном кроссовке, а второй у него во рту." сдержанный смех
второе пробуждение, обсуждение забытья
снова физиотерапевтические студии
вылазки, моционы, визиты родственных душ
свободное время, свобода от времени, время и свобода, как подлежащее и сказуемое, структурирующие и метафизически искажающие реальность
геральдика перевязочного материала для последующих суицидальных попыток
уборка в палатах, на поверхности и внутри прикроватных тумб
выдача снотворных и психотропных зелий, антидепрессантов и нейролептиков. происходит в специальной комнате, в которую реципиенты заходят по одному, причем медицинское лицо встречает их именно лицом, ни в коем случае не проявляя рассеянности, не слоняясь бесцельно из угла в угол и не отворачиваясь к окну, забранному решеткой
курение в отведенных местах
отбой
чайная церемония с использованием трех столовых ложек вяленых, скрученных, ферментативно окисленных побегов Camellia sinensis на чашку и электрического кипятильника для погружного нагрева воды в быту
катарсис, эйфория
снижение уровня сознания, вплоть до вступления в первую фазу медленных снов
.
7.Обряд употребления предпоследнего имел отчетливые сближения с дзен и был организован и упорядочен сменяющимися поколениями пассивных участников ситуации излечения. Действие местоимело процесс в павильоне естественных отправлений, протекая там. Помимо естественности, в изразцовом и сумрачном гроте тясицу царили спокойствие и уравновешенность. Предполагалось пребывать плавными, сидя в более-менее доступных дза на самодельных татами из вафельных полотенец, невзначай образуя округлую тавтологию круга, в приблизительном, как все на свете, центре которого булькало и выдыхало пар небольшое ведро. В отрешенных руках участников содержалась утварь: металлические кружки и более изысканные сосуды с изображениями личных имен либо анимативно обезличенных животных; иногда присутствовали и чарующе простые стеклянные банки. Вкус был терпким до вяжущего, настолько, что выражение горечи надолго искажало молчаливые лица. Затем все разглаживалось. Изнутри проступало освобождение. Пальцы рук начинали ярко ощущать округлость и теплоту посуды. Хотелось, к примеру, вспомнить Хименеса, которого он никогда не знал, про сад, птицу и мой белый колодец, но вспоминалось что-то вроде бы другое, про разветвляющиеся тропинки, и тоже не узнавалось; так Вовчик внимал самому себе. Его Дочеловек был ненарезан и пуст. Он брал чайную ложечку правой рукой, но правая рука правши не вполне осознавала себя. Тогда он брал левой. Тремя - большим, указательным и средним - пальцами впервые брал горячую (теплую, комнатной температуры) ложечку и медленно поднимал ее из чашки с чайной смолой. С ложечки стекала струйка, капали, замедляясь, капли. Он, никуда не спеша, держал ложечку перед глазами. Таяла умозрительная граница между пальцами и металлом: ложечка вспоминалась как продолжение его руки. Совершалось экономичное закругленное движение ложечкой в воздухе, и воздух расступался, чтобы из уважения к красоте пропустить через себя столь совершенный инструмент непривязанного, не-ведающего ума, и вновь смыкался, никогда не прекращая быть целым. Ни ложечка, ни рука не знали своего удивительного движения, потому что были самим этим движением. Со-знавали ли они его, спрашивал, думая кто-то внутри. Или снаружи. Или нигде. Вопрос ничем не кончался, у него тоже не было ни границы, ни центра: скорее, Вовчик становился этим вопросом, а потом вопрос забывал его. Вовчик переводил взгляд на других участников церемонии. На их лицах мерцали едва видимые улыбки, ничем не эксплицируя бездны, которые разверзались в их ритуальном кольце, пульсирующем в мгновенной смене синтеза и исчезновения
- Так, расходимся, - санитарно огласила сиюминутное, исполненное суеты, тощая, убеленная украхмаленным покойницким кимоно девица с глазами состарившейся газели. - Совсем уже охуели: чифирят после отбоя. Когда в смене такая я. В полосе отчуждения. Вот пожалуюсь, захочу, это самое, завтра врачу. По палатам, падлы. И по вагонам. Гандоны.
Расходились.
8.В какой-то с трудом определимый момент ночи Вовчик проснулся. В метре от него за окном начиналось небо с контрапунктом полной луны. Он пошевелился, протянул руку к тумбочке, нашарил сок и попил. Оглядел палату: спят. Полежал, озаренный матовым лунным сиянием. Закрыл глаза. Почувствовал, что кто-то еще рядом не спит; открыл глаза, никого. Закрыл - кто-то определенно есть. Открыл. Закрыл. Открыл. Непонятно. Посмотрел на луну. И тут кто-то возник прямо перед ним в бледном коридоре лунного света, окунув его в ужас, и - пока он прикидывал, не скончаться ли от приступа когнитивного диссонанса - приблизившись, спокойно и по-домашнему уселся в ногах у него на койке. Повернул голову и посмотрел на Вовчика. Вздохнул. Потом сказал:
- Нда... Дай попить.
- Что?
- Попить.
- Попить?
- Ты что, дебил?
- А... Есть сок и кефир.
- Давай кефир.
Тускло отсвечивала лысина. Еще у него была борода и что-то необычное в движениях. Осторожность или тщательность, как будто он отрепетировал каждый жест, вплоть до положения пальцев. Вовчик почувствовал себя безнадежно отсталым рядом с таким аккуратным и взвешенным старичком.
- А вы из какой палаты?
- Я не из палаты.
- А вы кто?
- Никто. Это не важно.
- Ага.
Старик попил и посмотрел на луну:
- Чтобы преодолеть любовь с первого взгляда, нужно взглянуть второй раз.
Вовчик тоже посмотрел на луну.
- А она становится меньше со временем, - сказал старик. - Да и вообще все как-то мельчает. Афоризмы утратили силу, теперь это просто слова для поднятия настроения. Ужасное слово, на самом деле: настроение... Под ним скрывается безответственность и душевная лень.
Помолчали.
- У меня раньше бывали настроения, - решил сказать Вовчик. - Всякие, разные. А теперь нет. Никаких нет.
Старик кивнул.
- А раньше я то радовался, а то грустил. А страдал все время, и когда радовался, тоже страдал, это я сейчас так понимаю. Я не бывал счастлив раньше, совсем. Хотя и сейчас тоже...
Старик помалкивал. Тогда Вовчик заговорил рассудительней:
- Я был бестолковый. Я не читал ничего почти, если только в детстве, в школе чего-то. Ну, потому что это надо было. Потом я думал, что так проживу нормально. А сейчас вот я чувствую, что, наверное, не чувствовал ничего почти раньше, потому что не знал слов. То есть, нет, слова знал. Это, понятий не понимал. Что-то простое, да, а что уже сложнее, больше, уже с трудом или нет. Да и слов тоже многих не это самое. И как слова друг с другом могут соединяться - и поэтому очень мало значений мог удержать в уме. Моя жизнь очень была... плоская. Мне книжки приносят сейчас, я читаю. Я буду читать больше, только стараться буду не глупое, а то много написано такого, что даже мне понятно, что это они сами не очень знали, зачем пишут.
- Ты совершенно прав, юноша.
Старик печально улыбнулся. Это понравилось Вовчику, и успокоило его. Немного смущало то, что собеседник положил руку на одеяло и в риторических предикатах высказывания нежно поглаживал его ногу.
- Не умея выразить чувства, мы теряем способность его испытать. Не говоря уже о том, чтобы развиваться, возрастать в чувственной иерархии.
- Я вот чего думаю... А люди как думают - словами?
- О, мышление... Это человеческая судьба. Мысль следует проживать полностью. Это сложнейшая и загадочная музыка, которую можно читать по нотам, а можно пережить целиком в едином эстетическом опыте. Ее ритм, безусловно, задается схематическими размерностями словарного аппарата. Следуя ритму, пульсирующая интенсивность внимания приобретает направленность и создает уникальные последовательности выбора, то есть, генерирует смыслы. В том числе, новые. Ведь если мы не уловим из ткани чувственного потока нового, ранее не существовавшего смыслового оттенка, мы и не помыслим. А только имитируем мышление. Вероятно, просто чтобы отвлечь себя от ужасания смертью.
- А здесь мне один говорил, что смерти нет. И я сам, ну, чуть как бы не умер, но мне показалось, что там некому вообще было умереть. А куда тогда мы деваемся, не очень понятно. Хотя нас там нет, где мы умираем, но нас и здесь тоже нет, мне кажется.
- Есть или нет - это крайние положения, это только черта событийного горизонта. Само же событие происходит по всей ширине возможностей, и не важно, осознаешь ли ты их все. Однако, происходит и не происходит - тоже крайние положения. Понимаешь?
Вовчик хотел было кивнуть, но старик вдруг сильно сжал его ногу:
- Понимаешь и не понимаешь - тоже крайности.
Они смотрели друг другу в глаза.
- Видишь меня? Видишь и не видишь - тоже.
Внезапно кроме дыхания в Вовчике ничего не осталось. Изображение замедлилось, остановилось и взорвалось ослепляющей ясностью. Все происходящее словно свернулось внутрь собственных частиц, исчезая в не-происходящем. Вовчика не было.
Писать же нужно чтоб открывать. А для этого надо сначала осознать.