окна и даже лица своих товарищей,
Сашка одобрительно вскрикнул, нечаянно наткнувшись на искомое — портрет
Ленина, одиноко возвышающийся над школьной доской.
— Стойте, эй, да подождите вы! — завопил «покойный», вызвав новую бурю
смеха. — Без портрета нельзя хоронить.
— Какого ещё портрета? — отозвались самые любознательные.
— Впереди мертвеца обязательно несут портрет Ленина, я сам видел по
телевизору, — возвысил голос Сашка, пресекая насмешливый гул. — И бабку
мою хоронили с ним, — добавил он веский аргумент, чем окончательно сразил,
разошедшуюся не на шутку аудиторию.
— Во врёт, а! — загудели школьники. — Может, для твоей бабки ещё и мавзолей
возвели? — сострил кто-то.
— Может быть! — огрызнулся Сашка.
Неизвестно, чем бы закончился спор, не вмешайся вовремя голос из
«прилежных» рядов, возвестивший всезнающим тоном, что-де такая
традиция очень даже распространена. Голос этот оказался решающим
в дилемме: быть портрету или не быть.
На том и порешили.
Быстро придвинули парту к доске, вскочили на неё и сорвали портрет
улыбающегося вождя, который наспех обвязали коричневой ленточкой
(пожертвованной ради такого дела кем-то из девочек).
Итак, тщательно спланированная церемония похорон началась!
Впереди траурного шествия двое школьников несли, перечёркнутый
по диагонали прозрачной полоской нейлоновой ленты, портрет Ленина.
Концы ленты на самом верху портрета (аккурат на лысине вождя)
были завязаны красивым бантиком, отчего изображение Владимира Ильича
только выиграло, обретая в целом какую-то трогательную беззащитность.
Далее шли школьники, несущие «тело», а точнее, пыльный, изрядно
потрёпанный кокон, похожий на раздавленную кишку.
Замыкала шествие горстка девочек, рыдающих с таким естественным
надрывом, что впереди идущие мальчишки с недоумением и опаской
оглядывались назад.
Совершив круг почёта по классу, скорбящая процессия, не сговариваясь,
направила свои стопы к двери, где и предстала во всей своей траурной
красе перед изумлёнными глазами входящего Чертовского. Поначалу в них
действительно читалось изумление, переходящее затем в священный ужас,
когда при взгляде на портрет, Александру Петровичу на мгновение
показалось, что он отчётливо слышит голос, исходящий из уст вождя:
«ЦК не понимает и не одобряет такие поступки — это нарушение
элементарной партийной дисциплины, батенька!»
И закружилась в искромётной пляске эмоциональная буря, в которой всё
смешалось, загромыхало, завертелось...
Даже по прошествии нескольких недель, Чертовский никак не унимался и
продолжал настаивать, что детская шалость ( представленная таковой
большинством голосов на родительском собрании) и не шалость вовсе,
а серьёзное преступление, суть которого «издевательство и глумление
над личностью вождя».
Видя, что руководство школы вяло реагирует на его слова, он
переключился уже на само руководство, обвиняя его то в попустительстве,
то в несознательности, то ещё чёрт знает в чём.
Но вскоре Александру Петровичу стало не до обвинений — в Стране
поменялась власть.
Идейный корабль с тремя бородатыми призраками на борту снялся
с якоря и отчалил в неизвестном направлении. С его уходом,
представшая перед внутренним взором пустота пугала людей своей
неопределённостью, а потому всем хотелось как можно быстрее
заполнить эту пустоту новым идейным содержанием.
Но идей было много, а смысла — мало. И от этого становилось ещё
страшнее.
Дети, в отличие от взрослых, не замечали происходящих политических
перемен. А всё потому, что им присуща замечательная способность —
воспринимать мир как чудо... живое чудо, без всяких идей и смыслов.
***
Они шли вдоль дороги целый час и за это время мимо проехало всего
несколько машин.
В окружающем пространстве разлилось чувство неги и отрешённого
спокойствия: трескучий шорох крыльев насекомых, скрежет песчинок
под ногами и волны тёплого воздуха плавно обволокли сознание,
погрузив его в ленивую созерцательность.
— Ух, как жарко! — нарушает тишину Иринка. — Пить хочется. Дома, стоит
целая банка компота в холодильнике. Достанешь — холо-о-одная! Капельки
по стеклу сползают — и видно, как внутри ягодки плавают, сначала и не
поймёшь какие, а присмотришься: это клубничка, это черешня, это вишня...
— Перестань! — раздражённый окрик Елены мгновенно разрушает вкусные
воспоминания Иринки. — Скоро будет виноградник, за ним — кладбище,
на кладбище — колонка...
— ...в зайце — утка, в утке — яйцо, в яйце — игла... — бубнит себе под нос
Сашка, подражая нравоучительной интонации Елены, а после слова «игла»
неожиданно взвыл речитативом: «Наркомани на дорозi...Наркомани на дорозi»,
в котором смутно угадывалась всенародно любимая песня.
Иринка прыснула. Елена нахмурилась.
— ...на кладбище — колонка. Там и попьёшь, — последние три слова Елена
произносит нарочито громко.
Но из всех слов Иринка улавливает только два:
— Как «на кладбище»? Мы что, туда пойдём? — не сбавляя шага, она
поворачивается к Сашке, призывая его быть свидетелем невероятного
события. — Мы что, туда пойдём? — повторяет Иринка, задохнувшись от
возмущения.
— Ага, там моя бабка лежит...
— Дурак! — Иринка обиженно замолкает, погрузившись в размышления.
«Зачем идти на кладбище? Пить, конечно, сильно хочется, но на кладбище
я не пойду. И зачем я пошла с Ленкой? Что я моря не видела, ещё как видела.
Вот ведь и папка обещал сегодня отвезти, но мамка, как всегда, упросила
его поехать в райцентр. Папка, конечно, поворчал немного, но согласился.
Мамка долго наряжалась перед зеркалом, а папка сердился: «Кончай марафет
наводить, мать, поехали уже». Мамка обиделась. Они поругались, а потом
помирились. «Смотри, чтоб всё тут было хорошо, — наказывала мамка. —
Дверь в дом закрывай, чтоб мухи не летели. Курям водички не забудь налить.
Покушай, а то приедем поздно». А папка услышал, как мамка говорит «приедем
поздно» — аж затрясся весь и сердито так говорит: «Ты что же, до вечера
по магазинам шляться будешь?» А мамка тихо отвечает: «Я ещё к матери
хотела заехать». Тут папка совсем рассердился, даже ехать не хотел,
но всё-таки они уехали. А я вышла на улицу погулять — смотрю: Ленка идёт
(у нашей соседки, тётки Зинки, они молоко покупают). Это Ленка придумала
пойти к морю. Странная она... Мы с ней учимся в одном классе,
но не дружим. Ленка — круглая отличница. Она умная, всё знает и всё равно
странная: не любит, когда её называют Леной или Алёной, только Еленой.
Дядька у неё — художник — с придурью, как говорит мамка. А ещё у Ленки
рыжие волосы, таких ни у кого в классе нет. Наши девчонки называют её
за глаза «Рыжухой» и смеются над ней, а я не смеюсь, мне бы тоже
хотелось иметь такие волосы...».
Рыжие волосы Елены вспыхнули в душе девочки искорками зависти.
— Смотрите! — прорезает тишину чёткий голос Елены. — Вон там, справа,
в стороне от дороги начинается лесополоса. Нам туда...
— На кладбище я не пойду, — насупилась Иринка.
— Мы пойдём не НА кладбище, а вдоль него. К тому же ВСЕ устали и хотят
пить, а попить можно только там...
— На кладбище я не пойду, — продолжает упрямо настаивать на своём Иринка. —
Там мертвецы лежат, а я боюсь мертвецов. Мне бабуля рассказывала,
что они должны повылезать из могил в Судный день, а может, сегодня
как раз и есть этот самый, Судный день, мы же не знаем.
— Нет, — встревает со знанием дела Сашка, — сначала должны потрубить ангелы...
— Протрубить, — мягко поправляет Елена.
— Ну, протрубить. Потом огонь с неба упадёт — и все сгорят. А потом мертвецы
повылезают из могил и начнут убивать живых, помнишь, как в том фильме?
— Ты же сказал «все сгорят», — ехидно напоминает Иринка, — кого же они убивать
будут?
— Сгорят грешники, — повышает голос Сашка, — а останутся... останутся
хорошие люди, такие, как я и Ленка, к примеру. Они будут воевать с
мертвецами и победят их, а один мертвец всё равно сбежит, и война снова
начнётся, а потом... потом будет рай, — Сашка на секунду задумывается, —
и всем будет хорошо! — радостно подытоживает он свою мысль.
— А мертвецы? — продолжает допытываться Иринка.
— Что «мертвецы»?
— Куда они денутся?
— Исчезнут, наверное... Я же тебе сказал — рай будет, а рай — он только
для живых!
— Значит, если мы пойдём на кладбище, мертвец за мной не погонится?
— Ой, не могу! — Сашка от смеха даже приостанавливается. — Погонится
за ней... хотя, — глаза мальчишки хитровато сощурились, — моя бабка тебя
не любила, так что, далеко не уходи.
— Дурак!!! — писклявый девчачий выкрик раздаётся одновременно
со звонким мальчишеским смехом.
В атмосфере что-то изменилось. Это изменение первой улавливает
человеческая кожа: десятки тысяч пор, жадно открыв свои маленькие
ротики, с наслаждением всасывают в себя свежее дуновение ветра.
Пахло морем.
Секунду спустя, запах рассеивается в потоке тёплого воздуха.
Путники замолчали. Каждый думал о своём...
