«Белочка»
В рассказе использованы стихи ныне покойного Владимира Андреевича Гарцева
День рождения моего друга поэта Владимира Снегина чуть не стал днём моей смерти.
После развода Снегина с женой, дружба наша обрела второе дыхание. Хотя встречаться мы стали реже. Наталия удачно подсуетилась с разменом квартиры и отселила своего бывшего в глухой рабочий посёлок Торфяной, куда часто не наездишься.
Но на день-то рождения друга как не поехать?! Да и жена отпустила меня с лёгким сердцем.
- Поживи, - говорит, - денёк-другой в Торфяном, отдохни от города.
И деньжонок выделила.
Владимир очень обрадовался нашей встрече, аж прослезился.
- Я прямо не знаю, Витёк, куда тебя посадить? - суетился он, сгоняя то с дивана, то со стула кошку Салку.
- Да не тормошись ты, Володька! Зови к столу. Стихов, наверно написал?!
- Больше, чем грибов насолил! Веришь, друг?!
- Да уж, как не верить?! Знаю тебя
- Сейчас под рюмочку да под грибки и вирши пойдут. Спасибо, что приехал. Настоящий праздник подарил, Витёк!
Впрочем, Снегин уже был порядочно выпивши, поэтому стихи буквально полились из него.
Я ищу тебя в чаще таёжной.
Я в пыли задыхаюсь дорожной.
Может, в небе ты мечешься птицей?
Или светишься алой зарницей?
- О Наталии, небось? – перебил я друга.
- О ней, Витя! Всё - о ней! Посмотри на стену, я её фотографию увеличил.
- Фотография отменная! Дальше читай. Ну, читай же!
Я иду по полям золотистым,
Я по тропам бреду каменистым.
Может быть, колосочком ты стала?
Или стала крупицей кристалла?
- Ну, молодец, Володька!
Не нашёл я тебя в синем небе.
Может, стала ты солью на хлебе?
Иль прозрачной, хрустальной водою
Ты становишься знойной порою?
- Ну, прелесть, как написано! Ну, прелесть! – не находил я слов.
Вьётся серою лентой дорога.
Может, встретишь меня у порога.
На висках седина заискрилась;
А быть может, ты просто приснилась.
– Ты же настоящий поэт, Володька! То есть ты – большой поэт Владимир Снегин.
- Спасибо, Витя. Одно плохо: пью я, друг. Вся жизнь насмарку. И семья, и работа… Никакое кодирование не помогает. Не могу не выпивать!
Мы приняли ещё по чуть-чуть под грибки и под стихи.
Снова ночь легла на крыши.
Над посёлком тишина.
Голос мой ты не услышишь.
Я - один, и ты – одна.
Начал Снегин новое стихотворение.
А между тем мартовская ночь на крышах посёлка Торфяного уже перевалила за полночь. Мы изрядно утомились.
- Может, приляжешь, Витя, с дороги?
И я откинулся на диване, рядом с Салкой.
Между нами расстоянья,
Маята ночей без сна.
Капни, капля состраданья,
Я – один и ты – одна.
А дальше я заснул вдруг коротким глубоким сном, когда и пяти минут достаточно, чтобы хорошо освежить свои силы. Может, я проспал бы и долее. Но кто-то словно толкнул меня, может сам Владимир. Я открыл глаза – гостеприимный хозяин, сняв почему-то рубашку, жестикулировал большим кухонным ножом у самого моего лица.
- Вставай, Витя, пора.
- Ты чего, Вова?- не понял я. - Что за шутки?!
- Я не шучу, - спокойно отвечал он. – Мы – друзья, и я должен убить тебя. Но убить так, чтобы тебе не очень было больно…
- Какая чушь, Володька?!
Я пытался встать. Да нож сверкал у самого моего горла. «Что за идиотская шутка?!» - успокаивал я себя. Однако в глазах Снегина не было блеска опьянения. Выглядел он совершенно трезвым. Поэтому «действо» его с ножом тем более вызывало ужас.
- Что с тобой, Володя?
Снегин грубо вдруг схватил Салку за спину. От внезапности и боли кошка укусила его.
- Видал, змея ужалила в руку? Кровь течёт, видишь? Это знак Я должен тебя убить, Витёк. Ты не обижайся. Тебе же лучше будет.
«Это не шутка, это серьёзно, это более, чем серьёзно, - мелькнуло в моей голове. - Это белая горячка – «Белочка».
- Да чего ты заладил, Снегин: убить да убить?! – судорожно заработал мой мозг. А, может и не мозг вовсе, а инстинкт самосохранения, который сильнее и быстрее мозга. – Спешишь куда, что ли? Курить хочу.
- Ты же бросил курить…
- Бросил да опять захотел. Выйдем на минуту, затянемся…
- Тут кури.
- На улице хочу… Последнее желание… Не знаешь, что ли, поэт?
- Я всё знаю. Обувайся…
Снегин даже на метр не отводил от меня сверкающего ножа. И одеваться не стал. Обливаясь холодным потом, я наспех засунул ноги в ботинки, сдёрнул куртку с вешалки, и без шапки и шарфа, под вооруженным надзором вышел из своей «камеры смертника» в темную ночь.
- Господи! – почему-то вскрикнул я, и что было сил, бросился бежать в темноту, в лабиринты заборов… Лишь бы куда, лишь бы - от смерти…
Владимир ринулся за мной. Но почему-то сразу и отстал. Наверно морозная свежесть через голый торс остудила его горячку. А за мной пристали собаки. Стая лающих собак! А я всё бежал и бежал от друга, от смерти, от собак пока дорогу мне перекрыла ярко освещённая котельная.
- Здравствуйте! – выпалил я через одышку кочегару, вышедшему на лай собак. – Когда автобус до города?
- Эх, мать твою за ногу! Да не раньше пяти утра. Ты чё такой покоробленный?
- Женщину не поделили, - чтобы не выдать Володьку, соврал я. – До ножей не поделили. Можно посидеть у вас, чуток?
- Да сиди хоть до конца света. Только интересно мне знать: кто же эта баба такая? У нас в Торфяном все женщины замужние, серьёзные…
- А мне под раздачу выдалась несерьёзная…
- Эх, мать твою за ногу! Да ты садись, устраивайся на топчане…
В котельной было тепло и даже уютно. Монотонно гудела газовая топка. А от кочегара исходил свет добра.
- Хорошо, что не подрались, не порезались, - говорил он. – Да ты приляг до автобуса.
И я уснул.
Я и в автобусе всю дорогу спал. Нервы расслабились. А как только приехал домой, Володька позвонил:
- Ты был, что ли у меня вчера?
- А ты не помнишь?
- Нет. Я смотрю - шарф твой в прихожей, шапка, сумка… Может, обиделся, на что? Когда приедешь, Витёк?
- Никогда, Володя.
- Что значит – никогда. Я всегда жду тебя, друг. Грибки, вирши…
- Нет уж! И наелся, и наслушался…
Но вскоре пришлось-таки ехать в посёлок. Наталия известила телеграммой о внезапной смерти Владимира. И я в тот же час помчался в Торфяной.
- Прими, Наташа, соболезнование.
Вместо ответа вдова протянула листок бумаги в клетку:
- Наверно последнее, что он написал.
Горсть земли на крышку гроба бросьте…
Пробежал я глазами по строчкам.
И вот уж я стою у разверзшейся бездны могилы, держусь одной рукой за крышку гроба, а в другой с трудом удерживаю трепещущийся тетрадной листок в синюю клетку и громко читаю:
Горсть земли на крышку гроба бросьте,
Уходящему, послав привет последний.
Осеняют пусть рябины гроздья
Скорбный крест над умершей Вселенной
Кто-то отгонял от меня веткой полчища комаров, иначе не прочитаешь, задохнёшься насекомыми
Слёз не надо над моей могилой
Только ветер да веночек скромный;
Чёрный плат, обнявший плечи милой
Пусть проводят в мир меня загробный.
Над могилой в кронах кладбищенских деревьев мелькнула рыжая белка. Жизнь продолжается! - мелькнуло в голове.
И останусь я во тьме кромешной,
Не пробьётся тонкий лучик света.
Даст покой земля душе мятежной,
Растворится сердце в ней поэта.
Закончил я читать стихотворение и всё ни как не мог оторваться от белки вверху. А может это и не белка вовсе, то есть совсем не забавный пушной зверёк, а та самая «Белочка». И она явно не желает селиться с умершим поэтом в гроб, в могилу. Её живые люди интересуют. «Белочка» поселится в следующую семью, к следующему человеку…
