как и украинец. Он очень зауважал этого майора.
Илья пробыл в Крыму меньше месяца: заняли парк машин, охраняли его, стреляли у украинцев сигареты, постепенно перезнакомились с ними, пили вместе чай, ругали новую киевскую власть, да и русскую поругивали, что греха таить. Несколько дней ходили тяжелые слухи, что хохлы будут наступать, поэтому все с огромным облегчением вздохнули, когда украинским военным позволили уйти; впрочем, многие остались — куда теперь идти-то? Кто теперь свой, а кто чужой? Все перепуталось на этом полуострове, в этом мире.
Улетали уже с Бельбека, чему все тоже очень радовались: путешествие на десантных кораблях — штука не особо приятная.
А потом, уже на «материке», их собрал высокий чин, произнес проникновенную речь, переврав и переиначив выступление президента, и пообещал всем поощрения, а также строго-настрого запретил рассказывать, что они видели. Илья дома наплевал бы на этот приказ, но он действительно не знал, что рассказывать. Не о чем тут говорить, и не о ком. Крым зимой — не лучшее место. А теперь, кажется, и летом тоже.
Хороший офицер, он выполнял приказы, и служил безукоризненно; замкнутый человек, он ни с кем не делился своими мыслями, но многого понять просто не мог. Илья, к своему несчастью, был человеком, склонным к размышлению, к тому же служба в армии приучила его к анализу обстановки, и он недоумевал, как можно проводить такую военную операцию на территории другого государства — это же война, чудом не закончилось огромной стрельбой — спасибо ребятам-украинцам, что не начали палить. Впрочем, о чем это я, говорил он себе, война идет — на востоке Украины, куда мы почему-то пока не летим.
Крым сошел нам с рук вроде бы, впрочем, вон, санкции какие-то вводят... А на кой они? А на кой нам Крым, когда со своими делами не то, что не разобрались, а вообще — дыра на дыре? Да, Крым наш, думал он, и это, может быть, действительно великое дело, может, и правильно толкуют нам про восстановление исторической справедливости, только дальше-то что? А наш Крым-то? А эти косые холодные взгляды, которые он ловил в Симферополе? А что творится в Донецке, Луганске и Харькове? И вообще, чем это все закончится? Он цинично думал, что ничем хорошим, но никому не говорил о своих предчувствиях. На него и без этого в части косились, что он не так бурно радуется, как все остальные.
А тут еще получилось письмо от однокурсника — украинца из Львова. «Что вы творите?» - спрашивал однокурсник. - «Что вы делаете? Зачем вы к нам лезете?»
Вопросов возникало много, а разъяснений Илья не находил ни в телевизоре, с экранов которого неслось ликование по поводу возвращения полуострова в отчий дом и проклятия в адрес киевской хунты, ни в бесконечной тишине своей квартиры: его умершая несколько лет назад жена Таня до сих пор спрашивала Илью по ночам, любит ли он ее, но больше не говорила ничего, и уж тем более не давала никаких ответов.
Теперь, правда, иногда вместо супруги по ночам приходил майор из Крыма, Илья запомнил выражение его лица в тот момент, когда украинец отдал приказ о сдаче оружия. Этот мужик был человеком, безусловно, сильным, но и он молчал — он вообще не произносил ни слова в этих снах, он только глядел, глядел, куда-то мимо Ильи.
- Нет, батя, нечего мне рассказывать, - повторил Илья.
На следующий день семья отправилась навестить могилу стариков. Погоды стояли туманные, склизкие, дул холодный ветер, иногда вертевший в воздухе редкие снежинки, сугробы в этих местах еще лежали в тени, а остальная обочина раскисла и превратилась в сплошную коричневую жижу, на поверхности которой уныло проблескивали оконца луж. И не скажешь, что начало мая.
Вести машину пришлось Илье: Владислав Алексеевич бодрился и кричал «Дорогу молодым», но потом смущенно сказал, что зрение стало не то, и теперь он старается за руль не садиться.
Переночевали в доме деда Лексея, пустом и запущенном. Особо убираться не стали: из жилых помещений вымели наскоро пыль, протерли лампочки, чтобы свету больше давали, да стол с буфетом, остальное не трогали.
- Мне до сих пор кажется, что сейчас отец выйдет из-за угла со своим вечным «нешто вы понять можете», - признался Владислав. - Не люблю я здесь бывать. Зябко как-то становится.
Илья и на это не ответил.
Повидали Кольку, который очень обрадовался их приезду, вечером притащил самогона, рассказал, что сын Володька до сих пор в такси пашет — сейчас и такая работа за счастье, а Верка вышла замуж под новый год. Вроде бы супруг попался ничего, очкарик какой-то интеллигентный, доктор наук, надо же! Представляешь, сосед? Старше дочери лет на десять, но это не главное, а главное, что души не чает в ней. Живут ладком, Верка не жалуется, правда, выпивает очкарик, но он тихий, дочку не обижает. А Верке по-любому замуж пора было выходить, хреново это, когда девке тридцатка, а нет ни мужа, ни детей, правда же, Слава?
А на кладбище отправились следующим утром. Да него путь не близкий: надо проехать квартал, пересечь реку, разделяющую город пополам, распугать на центральной улице голубей - и до окраины, а там уж на шоссе, которое на райцентр. Вот по дороге домой и заехали, да пробыли там недолго: прохладно было, замерзли старики. Убрали после зимы мусор, покрасили оградку, а Илья обновил скамеечку: старая подгнила уже сильно, хотя зачем он это делал, сказать не мог: сидеть ведь на ней теперь и некому.
И на этом Илья посчитал свой визит к родителям исчерпанным.
Полина, прощаясь, вдруг заплакала и просила его хоть звонить почаще, а то еще куда-нибудь ведь ушлют, в такое время живем; а Владислав крепился и хлопнул его по плечу, а потом сгорбился, махнул рукой, отвернулся и пошел, шаркая, в подъезд.
Так себе отпуск получился, подумал Илья.
Олег Иванович Пальцев сидел в партийном офисе в кресле с высокой спинкой, за которой по стойке «смирно» застыли его соратники, и с интересом наблюдал за журналисткой, молодой девушкой со скуластым лицом, большими серыми глазами, прекрасной фигурой — ну все, как ему нравится. Грудь у нее такая, думал он, что прямо хочется схватить и сжать, а корма-то, корма! Эх, ну надо же!
Он откровенно разглядывал девушку, но та не смущалась, наоборот, закинула ногу на ногу и повернулась так, чтобы ее прелести предстали перед заинтригованным Олегом в наиболее выгодном свете.
- Олег Иванович, а все-таки — как вы сейчас относитесь к украинцам? - спросила она, подавшись вперед, - На последней акции вашей партии звучало много антиукраинских лозунгов. Но раньше вы декларировали, что славянские народы — русские, украинцы и белорусы — братья, и построение национального государства как раз должно строиться на их общности. Изменилась ли теперь, когда в Донбассе идет гражданская война, эта точка зрения?
Олег мягко улыбнулся, показывая отличные зубы: он знал, что обаятелен, и часто пускал свою улыбку в ход.
- Ах, дорогая Ксения! - театрально и немного фальшиво воскликнул он. - Ну конечно, изменилась. Вот в чем дело: украинцы были нам братским народом, да сплыли, можно сказать. И это-то самое ужасное, в этом и заключается преступление киевской хунты. Подстрекаемые западом, на еврейско-американские деньги, эти люди пошли на братоубийственную войну, они пошли против русских. Одержимые фанатики, фашисты, они ставят целью уничтожение русских на Украине!
- Но позвольте, Олег Иванович, - сказала журналистка, вытянув в трубочку ярко накрашенные губы, - Не секрет, что новые власти Киева пользуются значительной поддержкой всего населения страны, может быть, за исключением востока. Даже в Харькове и Днепропетровске...
- Это потому, что восточные регионы — это вообще не украинские регионы, - перебил Олег. - Это русские земли. Исконно русские! Поэтому киевские фашисты напали на население этих регионов — это, на самом деле, атака на русский мир, на всех нас. Что касается украинцев, то они запуганы, запутаны оголтелой пропагандой, враньем, насилием, и поэтому слабы и бессильны. Я считаю, что это является русской исторической миссией — освободить их от гнета бандеровцев, спасти их от угнетения сионистско-фашистской клики, воссоздать русский мир, наш мир! А те из них, кто против — те предатели. Они хуже евреев! Они предают свою кровь, славянскую кровь. И они трусливо сидят по своим норкам и злобно вякают оттуда, тявкают, как шавки, зная, что их ждет, что они не уйдут от возмездия. Никакие санкции не помешают нам выстроить светлый, справедливый русский мир, и покарать врагов и отступников! Вы успели записать, Ксенечка?
- Записала, Олег Иванович, все записала. Будьте уверены, мы не исказим ни единого слова в этом.... интервью, - кривя губы, кивнула девушка.
Олег хлопнул в ладоши:
- Вот и ладушки, дорогая. Таково и мое желание. Знаете, как сейчас СМИ работают, все стали такие чудовищно непрофессиональные... Все куплены. Скажешь одно, а потом тебе такое припишут, что ты в жизни не говорил и не думал... А что вы делаете сегодня вечером? Может быть, у вас ко мне остались вопросы? Я бы с удовольствием продолжил интервью в более уютной обстановке, например, за ужином.
- Нет, Олег Иванович, вопросов у меня больше не осталось, - холодно ответила журналистка, - И вам не доставило бы удовольствия ужинать со мной. До свидания, спасибо, что согласились на встречу.
Девушка встала и засобиралась. Олег продолжал раздевать ее глазами, но этим журналистку было не пронять.
- Ну и каша у него в голове, - пробормотала она довольно громко, так, чтобы ее услышали.
- Иваныч, - сказал один из тех, кто во время беседы стоял за креслом, когда корреспондентка удалилась, - Слышь, это, а че ты ее ужинать зовешь? Она же жидовка, сразу видно. Да и газета у нее сам знаешь какая. Суки госдеповские!
Олег не спеша обернулся и некоторое время с жалостью разглядывал молодого соратника.
- Эх, Димон, ни хрена ты еще не смыслишь. Спать с жидовкой — это круто, очень круто. Горячие бабы! Хе, думаешь, еврейки по-другому как-то устроены? А что касается газеты — ничего, пусть публикуют. Наши взгляды — не секрет, так ведь? Пусть враги знают, что мы думаем, а уж потом мы им покажем, на что мы способны. Тогда и посмотрим, кто кого и где ужинать будет, и кто на чьи вопросы ответит... Так, минутка политинформации закончена. Что у нас еще сегодня?
- Через час делегация товарищей из провинции, - доложил другой человек, мужчина постарше, с аккуратными усиками и бородкой, тщательно причесанными волосами и аристократическим лицом. - Приехали налаживать контакты. Вот материалы.
Он положил перед Олегом папку.
- Та-ак, товарищи, говоришь? - протянул Олег. - Это хорошо, что товарищи... Знаешь что? Не буду я смотреть твои материалы. Если они товарищи, то это сразу видно. А если нет, то тем более. Вышвырнем за милую душу.... Сейчас пойдем пообедаем, да, Димон? Заодно доложите мне, как там дела у ребят на фронте.
Вернувшись, они обнаружили в холле вместо делегации одного человека — смешного, пухленького, суетливого, нетерпеливо переступающего кривоватыми ножками, и Олег при виде него замер и сразу растерял послеобеденное благодушие. Человечек подпрыгнул и подбежал с выражением сильнейшего восторга и радости на кругленьком личике с уютными розовыми щечками и носом пуговкой.
- Наконец-то. Наконец-то! А я уж жду, жду, думаю,
