распахнулась, и Симона, нет, тогда она была для меня Томом, так вот, Том распахнул дверь, будто ждал звука моих шагов. Она с улыбкой смотрела снизу вверх мне в глаза. Она ободряла меня, мне так казалось. Но мое смущение и нерешительность были сильнее, я готов был убежать. Она взяла меня за рукав и потянула внутрь комнаты. Также молча она усадила меня в кресло, села напротив, закинув ногу на ногу и откинувшись на спинку. Верхние пуговицы были расстегнуты, под рубашкой была футболка, обтягивающая ее тонкое тело. Не было никаких выпуклостей, которые так меня пугали. У нее были такие же четко очерченные губы, как когда-то у Артура, такое же одухотворенное лицо. Она ладонью взъерошила свои топорщащиеся, как у нечесаного мальчишки, волосы и спросила:
- Вы так и будете каждый вечер оставлять цветы? Тогда мне надо еще несколько ваз купить.
Ее уборная была заставлена моими букетами.
Я не мог ни слова произнести, я и краснел, и бледнел, мне не хватало воздуха – как же она была прекрасна вблизи. От нее, казалось, исходило сияние. Я просто протянул ей букет. Она рассмеялась и взяла его.
- Вы умеете говорить? – спросила она.
Я кивнул.
- Вы что-нибудь скажите?
- Я люблю вас! – первое, что я смог выговорить, даже не успев об этом подумать. Потом вскочил и выбежал из уборной. Я был в ужасе, потому что боялся, что она рассмеется в ответ.
На следующий вечер мое место в первом ряду пустовало, я сидел на галерке, но я видел, что она, заметив пустое кресло, искала меня глазами в зале. Когда я это понял, то был на седьмом небе от счастья!
И я опят стоял у ее дверей.
В этот раз она, затащив внутрь за рукав, не стала усаживать, а встала на цыпочки и поцеловала. Мне казалось, я сейчас умру, потому что все, для чего я родился, случилось. Мне трудно словами выразить то, что обуревало меня в этот момент.
Она все сделал сама.
Мы были обнажены, мы были единым целым, нас было уже не разделить.
Я уже не чувствовал смущения, я стал самим собой, я обрел себя благодаря ей.
Мне тогда было восемнадцать, а ей двадцать девять.
Я считаю, что моя жизнь началась с того вечера. А это было почти двадцать лет назад.
После этого свидания мы с ней уже не расставались до того момента, когда три месяца назад она исчезла из моей жизни.
После того, как произошло наше первое настоящее свидание в гримерке Симоны, я перевез свою любовь со съемной квартиры к себе в дом. Открыл все комнаты, вернул прислугу. Я хотел, чтобы Симона не чувствовала никаких ограничений.
С этого момента моя муза не покидала меня, я работал постоянно, казалось, что мои кисти накалились, стерлись от постоянного соприкосновения с холстом. Я был счастлив!
Жизнь казалась прекрасной!
Я стал спонсором театра, и Симоне дали еще роль в одном из новых спектаклей.
Ты же знаешь, что на Острова она приехала по контракту, только чтобы играть в течение нескольких лет в спектакле «Мы знаем Америку».
Но теперь она вошла в труппу, как постоянная актриса.
Она играла маленького неандертальца. По пьесе его нашли замороженным, разморозили и пытались ввести в современную жизнь. Какой же был симпатичный этот мальчуган в ее исполнении. Я ходил на все репетиции, после которых мы уединялись в ее уборной, выключали свет, и я медленно снимал с нее все эти мальчишеские одежды.
Как я любил ее короткую стрижку. Я начал ходить к тому же парикмахеру, он укоротил мои волосы и сделал мне такую же стрижку, как у Симоны. По-моему, она называлась Гаврош.
Я ходил по магазинам и покупал ей наряды, я хотел, чтобы она могла их менять хоть каждый час. Пришлось купить несколько дополнительных шкафов.
Через пару лет мы поехали на карнавал на Беллу.
Идея костюмов пришла в голову мне.
Мы как-то стояли перед зеркалом: я длинный, худой и маленькая она. И я решил, что мы будем Дон Кихотом и Санчо Панса.
Мы заказали костюмы и грим. Нас на карнавале назвали лучшей парой. Я был в восторге от моей Симоны, мы уединились в каком-то глухом, темном переулке и занимались любовью, не снимая костюмы.
Симона не могла иметь детей. Я чувствовал, что это судьба даровала мне ее, я не готов был к тому, чтобы она уделяла свое внимание кому-то еще. Я с детства привык, что я ни с кем не делю тех, кто рядом со мной. Я боялся, что часть Симоны станет принадлежать не мне. Я бы этого не пережил. Мне никто не был нужен, кроме нее.
Однажды ей в театре дали роль какой-то матроны. Я пришел после репетиции в ее гримерку и ужаснулся. Где же моя любовь? Передо мной сидела обычная женщина в широком платье, с накладными грудями и бедрами. Меня парализовал ужас, неужели это возможно? Нет! Я запретил режиссеру занимать Симону в этой ужасной роли. Я грозил прекратить финансирование театра. И тогда они поставили «Принц и нищий».
Потом она играла в «Двенадцатой ночи». Какое это было удовольствие, смотреть на нее в этих ролях. У меня была своя ложа справа от сцены, я мог видеть и наслаждаться мимикой ее лица. Я купался в тех ощущениях, которые дарил зрителям ее талант.
Симона научила меня любить балет.
Раньше я его не понимал. Однажды мы случайно попали на гастроли мужского итальянского балета. Это Симона меня уговорила, она сказала, что это труппа мировой величины. Они давали три представления на Центральном. Мы пошли. Я был в восторге! И мы посетили все три спектакля.
После этого мы ходили на все балеты, которые привозили на Острова известные театры Европы и Америки.
Эти представления вдохновляли меня, я находился после них в неземном, парящем состоянии.
Многое я узнал в этой жизни благодаря Симоне.
Но годы не могут пощадить никого. Симона сопротивлялась, а я помогал ей.
Я построил бассейн, в котором плавала только она, когда у нее начались боли в спине.
Я построил рядом с домом современный спортзал, куда приходили лучшие тренеры, чтобы заниматься только с ней.
Я все делал для нее. Вся моя жизнь была посвящена ей.
И вот она исчезла, ее не стало рядом.
Не знаю, как мне это пережить? Это так неожиданно!
Джерман, прости меня за такое сумбурное письмо. Я должен был попытаться расставить все по полочкам, но, похоже, только еще больше запутался.
Я не буду перечитывать.
Запечатываю конверт и отправлю его из ближайшего порта.
Прощай.
Искренне твой,
Финджидор.
Письмо второе
Сабине Парко.
25, Авеню Драссанес,
Город, остров Центральный.
Ciao, моя подруга!
Сабина, ты меня просто убила этим письмом Финджидора!
Неужели он так все написал? Неужели он так все это видит?
Похоже, у него сильно развито чувство самосохранения, оно бережет его психику.
Хронология он изложил правильно. Я не говорю про его детство. Тот период мне неизвестен.
Ты прекрасно знаешь, что я приехала на Острова по контракту, который получила совершенно случайно. Заболела наша Нина – главная травести театра в Вероне. Вот меня и подсунули. Благо тоже играла мальчиков и девочек. Комплекция помогала в работе.
Перспектив никаких. К тому же у меня уже больше трех лет никого не было. А тут, на тебе, воздыхатель малолетний с цветами под дверь. Смешно было.
Но от тебя узнала, кто это, и какие деньги за ним стоят.
Конечно, решила рискнуть, сыграть выгодную роль. Кто же знал, что там впереди.
Какое же это было удовольствие стать первой у такого робкого дитя! Отлично все получилось, а тут еще стало понятно, что он запал на меня всерьез.
Оставалось только не упустить момента. Я старалась.
Вот уже и в особняк переехала.
Все бы хорошо, но чувствую, что начинаю на него другими глазами смотреть. Видно, что мучается человек какими-то своими комплексами. Похоже, что из детства растущими.
Он так искренне мной восхищался, боготворил, что где уж тут было оставаться равнодушной. Ну, я, как дура, и поплыла. Закачалась на любовных волнах. Голова закружилась от перспектив, а сердце растаяло в волнах обожания. Одним словом заронил он мне что-то в душу. Такое уж дитя было, а нежности в нем, просто через край плескалась.
Вот и не усмотрела я момент, когда разум на второй план отступил.
А когда опомнилась, то уже поздно было.
Все уже в его руках было, и к жизни я богатой привыкла, и роли главные уже без сомнений считала своими.
Первые сомнения у меня появились, когда мы на карнавал попали. Он меня нарядил Санчо. Усики, бородка. Там такой секс был, что просто улет. Только раздеваться нельзя, во всей этой мужицкой одежке. Таким я его еще не видела.
А потом уже стала все сопоставлять.
Он меня нарядами заваливал. Но только их не я сама покупала, а вместе мы ходили. И вот открыла я как-то шкафы, оглядела все, а там всяких брючных костюмов, пиджаков и штанов, просто завались, а юбок всего пара. Из которых одна моя старая.
Потом другое сопоставила. Он вечером всегда при свете начинал игру затевать, а, когда уже пора было в постель идти, он в спальни свет выключал. Я из ванной комнаты всегда в темноте к кровати шла. Не хотел меня голой видеть.
И ласки-то его только плечами и грудью моей плоской ограничивались, будто ниже его рука боялась сунуться.
Так постепенно прозрение и пришло.
А тут еще на этот итальянский балет попали. Там одни мужики, и сюжет такой двусмысленный. Ты не представляешь, в каком он возбуждении домой вернулся. Это надо было видеть!
Я бы давно смоталась. Но он мне денег не давал. Только свою кредитку, если я одна куда-то шла. Не ограничивал, но куда с этой картой денешься. Заблокирует, и все.
Ты бы видела его картины. Там целый зал моих портретов, и чем дальше, тем больше я на какого-то мужика женственного похожа.
Ловко он свою проблему решил.
Нашел себе женщину в мальчишеском обличии. Фигура-то у меня была один в один – подросток. Он мне и волосы не разрешил отращивать, когда я собралась. Его аж затрясло, когда об этом услышал.
Я поначалу не замечала, а потом уже стала обращать внимание. Если мы где-то среди людей, ну на приеме каком-нибудь, то, стоит любой женщине к нему приблизиться, он непроизвольно шаг назад делает. А порой еще и за мою спину вставал.
Мне все время было интересно, он сам-то понимает, кто он? Но судя по письму, не понимал. Все видел в своем ракурсе, который себе придумал.
Он там пишет, про роль, которую мне предложили. Он, как меня увидел в гриме и с накладками, у него ах лицо перекосило, будто что-то омерзительное перед ним. Как он срывал с меня платье и накладки. В таком бешенстве был. Как же это, его лишили любимой игрушки, переодели игрушку!
Мне тогда впервые страшно за себя стало.
А потом совсем начались тяжкие времена. Возраст никуда не денешь. Ты же понимаешь, стала я расти в тех местах, в которых положено нам расширяться с возрастом.
Он совсем покой потерял.
Гонял меня часами в спортзале и бассейне. Но против природы не пойдешь. Ничего у него не получалось, кроме того, что к вечеру я уже ни рукой, ни ногой пошевелить не могла.
Тогда я и поняла, что это край, за которым или свобода, или ад.
В какой-то момент я его перехитрила. В одной компании завела разговор, что не имею своих денег, а там о благотворительности говорили. Видимо, на него удивленные взгляды подействовали. Тогда у меня свой счет и появился.
Это был путь к свободе.
Когда на счет поперекачивала с его карты, то, не собирая вещей, сбежала.
Сейчас живу опять в Вероне.
Наслаждаюсь свободой.
Если бы ты мне его письмо не переслала, то и не вспомнила бы. Вычеркнула из памяти все эти годы.
Хотя надо отдать ему
