сделает три снимка, смешно шевеля губами, отсчитывая выдержку.
– Это причина наших несчастий? – шутливо спросил Ивон Поплавски, подходя и чуть ли не заглядывая в объектив.
– Да уж… – прогудел Калембал де Труа, сосредоточенно колдуя над объективом. – Сейчас я закончу. Здесь недалеко.
– Смотрите! Смотрите! Два солнца. – Зоя Кутью даже сняла перчатку и показывала розовым пальчиком в небо, на котором два диска то и дело проглядывали сквозь снеговую пелену. – Я такого еще не видела.
– Где? Где? – оживился Калембал де Труа.
– Да вон же! Смотрите!
Калембал де Труа стал суетливо возиться с громоздким штативом. Зоя Кутью закурила длинную, тонкую сигарету. Ивон Поплавски неожиданно для себя умилился. Какая экспрессия! Какие формы! Завести роман, что ли? Его фантазия разгорелась. Но дальше прелюдии не двинулась. Мешал горький семейный опыт. Все они истерички, решил он. Калембал де Труа поспешно наводил на резкость. Руки его тряслись. Зоя Кутью со снисходительной улыбкой наблюдала. Кажется, большой нос столичного журналиста ей нравился. Это ж надо, разочарованно подумал Ивон Поплавски.
Староста успел сбегать и принес местной водки. Ивон Поплавски вздохнул, с удовольствие отвлекся и выпил стаканчик светлой прозрачной жидкости. Закусывать отказался. Стало тепло и приятно. На луну или что там – лишнее солнце? – ему было ровным счетом наплевать. Неужели так начинается алкоголизм, вдруг с ужасом подумал он, вспомнив, что отец умер от цирроза печени. Зоя Кутью налегала на руку и доверительно заглядывала в глаза. От нее пахло свежестью и дорогим мылом. Водку она не пила. Замерзла и постукивала ботинок о ботинок. На черных стрехах плакали сосульки. Калембал де Труа признательно ей улыбался – еще бы такой редкий снимок. Кажется, она была разочарована.
– Сюда… – говорил учитель. – Осторожно, скользкие камни. А здесь, пардон, грязь...
Не могли к нашему приезду почистить, раздражался Ивон Поплавски и решил, что с этого дня бросит пить – вообще, абсолютно, бесповоротно, и задохнулся. Сколько ни лицезрел, всякий раз так бывало. В чистой, холодной горнице, в которой давно никто не жил, отдернули занавеску – там в печи «оно» и сидело.
– Ну выходи… выходи… – как собаку позвал староста, с подобострастием улыбаясь приезжим: – Сейчас… сейчас… солнышко наше…
– Выманить надо, – со знанием произнес учитель, неожиданно покраснев, когда Зоя Кутью, заглядывая, случайно оперлась о его плечо.
– А что оно ест?.. что?.. – присела, чтобы лучше видеть.
– Селедку, – неожиданно грубо произнес староста. – Исключительно волжский красноглазый «залом».
Ивон Поплавски хотел сказать, чтобы он не врал. Где это видано, чтобы чудо жрало селедку. Однако на капризное: «Так принесите!» староста уже тащил из-за оконной занавески блюдечко с тонко нарезанным луком:
– Утю-утю-утю…
И тут горницу залило светом. Ивон Поплавски каждый раз пугался. Один раз даже обмочился, но никто, слава богу, ничего не заметил. Другой раз, не выдержав, покинул горницу, а потом долго стыдился собственной горячности.
Зоя Кутью ойкнула и села на пятую точку. Калембал де Труа попятился, но успел нажать на тросик. Вспыхнул магний. Горница озарилась мертвенным светом.
Когда дым рассеялся, ни чуда, ни Зои Кутью в помине не было.
***
Полицмейстер самолично ковырялся кочергой и перемазался, как трубочист.
– Так что?.. Говорите, была? – спрашивал в десятый раз и почему-то принюхивался только к старосте. – Много выпил?
Староста, который так и держал блюдце с заломом, попеременно то серел, то наливался краской. Ивон Поплавски подумал, удар хватит. Калембал де Труа, быстренько сделав снимок общего плана, профессионально строчил в блокноте. Учитель горячился и пытался все объяснить – его почему-то его никто не слушал. Местные жители заглядывали в окна. Полиция их отгоняла, гремя шашками.
Калембал де Труа периодически восклицал:
– Протестую от лица просвещенной Европы! – и дергал крашеными усами.
Обыскали весь дом, двор, окрестности и даже зачем-то спустились и посмотрели на черную реку. Противоположного берега уже не было видно. Быстро темнело. Кое-где зажглись огни, и деревню затянуло дымом.
Ивон Поплавски замерз. Некоторое время он, как сомнамбула, ходил за полицмейстером и выполнял все его указания. Не то чтобы хотел заслужить доверие, просто от природы был законопослушен, хотя знал, что это не спасет от наказания, если его признают виновным в чем-то предосудительном, хотя вины за собой и не чувствовал. А вина его как организатора очевидна. Лет пять-шесть дадут, думал он. Ославят на весь мир. Почему-то его это больше всего волновало.
Наконец все устали и решили ехать в город.
– Вот что! – сказал полицмейстер. – Событие из ряда вон! Рот я вам заткнуть не могу. Было чудо?
– Было! – согласился Калембал де Труа и высморкался в огромный платок, потому что успел простыть. – Пресса целый год пишет. Премьер хотел посетить. Ну теперь уж все равно…
– Ну и отлично! – не слушая его стенаний, резюмировал полицмейстер. – К чуду у нас все привыкли. Чудо, оно, знаете, на то и чудо, – и неопределенно покрутил рукой, измазанной в саже.
– Да! – вдруг важно даже для самого себя произнес Ивон Поплавски. – Спишем на чудо!
Ему вдруг стало все безразлично. Столько лет усердия, унижений. Карьера под откос.
Учителя, который тоже захотел поучаствовать в обсуждении такого интересного вопроса, снова никто не стал слушать. Старосту – тем более.
Уныло прошествовали к машинам, спотыкаясь и расплескивая воду в ручье. Под ногами хрустело – стало подмораживать.
Машины, которые успели основательно остыть, долго не заводились. Наконец поехали. Вдруг на Береговом перевале в неровном свете фар мелькнула странная фигура.
– Стой! – взвизгнул полицмейстер.
Но за мгновение до этот шофер нажал на тормоза. Машина пошла юзом, стремительно несясь к чернеющему слева обрыву, и в полуметре от него замерла.
Еще не успели стихнуть тормоза, как Ивон Поплавски юношей выскочил и, поскальзываясь в каше из воды и снега и боясь упасть, побежал. Только бы… только бы… холодея, думал он. Все отдам!
Это оказалась Зои Кутью – промокшая, продрогшая, явно не в себе, но главное – живая. Ее подхватили – безвольную и покорную. Отнесли в машину, усадили, укутали. И вздохнули с облегчением.
– Ну что, господа? – ехидным голосом спросил полицмейстер, когда они с тронулись дальше. – Было чудо или нет?
– Было! – уверенно заявил Калембал де Труа.
Его крашеные усы победно закрутились вверх. Кто его переубедит?! Главное снимки!
– Вот видите… – укоризненно протянул полицмейстер. – Это в вас газетчик заговорил. – А я вам вот что скажу: перед чудом вы дернули. Дернули?
– Ну дернули… – нехотя согласился Калембал де Труа и поморщился, как от рыбьего жира.
– А когда чудо это появилось, да еще вы своим магнием пыхнули, наша любезная дама, – полицмейстер повернулся и ласково посмотрел на Зои Кутью, – испугалась и сбежала. Так?
– Протестую от лица просвещенной Европы, – как-то вяло и больше по привычке возмутился было Калембал де Труа.
Зоя Кутью почему-то промолчала, а только ближе пододвинулась к Ивону Поплавски, положив ему на плечо головку, обрамленную золотыми локонами. Нежная. Ласковая. Самому Ивону Поплавски было не до спора: его левая рука блуждала в складках ее одежды.
– Ну может, и так, – вздохнул, припертый железной логикой, Калембал де Труа. – А может, и не так!
– Именно так я и напишу в рапорте! Испугалась и заблудилась в местных палестинах!
– Такой материал пропал, – через целое мгновение сокрушенно произнес Калембал де Труа. – Какой материал!
– Зато никаких экстраординарных обстоятельств, – радостно выдал полицмейстер.
– Может, мы по этому поводу-у-у?.. – потянулся к портфелю Калембал де Труа.
– Это другое дело! – обрадовался полицмейстер.
Звякнуло стекло. Пахнуло алкоголем. Ивону Поплавски сунули в руку стакан. Он выпил механически, не почувствовал крепости сливовицы, и подумал, что изменит жене. Завтра же. Нет, послезавтра, решил он и крепче обнял Зои Кутью.
***
– Кидо, а ну-у-у… брысь отсюда!
Восьмилетний мальчишка воробьем вспорхнул из кресла, предварительно сорвав с головы «обруч».
– Кто тебе разрешил?! – грозно вопрошал Кондо Кататэру, с тревогой обозревая экран, на которой капитан Ковель и Ивон Поплавски мучились в жутких сомнениях. – Опять накрутил?
– Ну пап… – начал обычную песню Кидо. – Я всего лишь раз. Очень занятно, как они балдеют.
На самом деле – два раза, но об одном разе можно и промолчать.
– Если мы будем так делать, никто и никогда не разберется в истории. Понаделаешь временных колец, а мне распутывать. На Земле так не бывает! Не бывает! Понял?! С этого дня я ставлю блокировку! Никакого вмешательства!
– А сам? – ехидно спросил сын, на всякий случай отступая к двери.
– Только в целях эксперимента и в исключительных случаях.
– Ну да… – скептически шмыгнул носом сын.
Кондо Кататэру пристально посмотрел на него:
– Запомни: никто и никогда не должен вмешиваться в историю человечества. Понял меня?!
– Ну, папа… – пискнул Кидо.
– Брысь, я сказал!
Кидо не выдержал и со всех ног бросился в коридор. Кондо Кататэру устало вздохнул и сел в кресло. Синхронизировал ситуацию в обоих случаях и привел их к нулевому возмущению. Завтра разберусь, решил он, на всякий случай ставя блокировку, и отправился спать.
Огромное «блюдце», мигнув огнями, набрало скорость и перешло на экваториальную орбиту. На смену ему опустилось и замерло другое. Дежурство продолжалось. А Кидо, укладываясь в постель, подумал, что в следующий раз обязательно придумает такое-растакое, о чем будет нестыдно после каникул рассказать друзьям-товарищам.
