Рыбак и Сара

просовывают? Это Сабля, жена Саблера. Я их так назвал, потому что летят, аж крылья свистят. Они первыми заметили тебя в тундре вчера. Слышала их?
– Наверно, нет… Я одно помню: до избы дойти. Сдалека увидела, напрямки пошла. А как ты Мальчика отвадил, чтоб гнёзда не зорил?
– Запретил и всё. И кормлю досыта. Сытый пёс не озорничает.
– Не скажи, наши собаки километров на десять кругом всю тундру разорили. Пустыня. Как ни корми – не удержишь. Андреич говорит, бесполезно их ругать: инстинкт.
– А ты разве без собаки жила?
– Нет. Была. На той неделе убил Лапку овцебык. Забодал.
– Ужас какой!
– И правда ужас… Пришёл чёрный такой, лохматый-прелохматый. Здоровенный как балок. Лёг перед дверью и жвачку жуёт. Я сижу внутри, трусом трясусь, Лапка лает, заходится, а ему хоть бы что! Устала Лапка, охрипла, не лает уже, вокруг него ходит. А он вскочил да ка-а-к мотнул башкой! И пробил её рогом насквозь! Я так кричала! Схватила ружьё – убью! А потом не стала: он же не виноват. Думает, волк. Защищается. Но пустую гильзу вставила, прицелилась и щёлкнула, чтоб зло сошло.
– И что, он до сих пор там?
– Ага, терпеть его! Обмотала палку тряпкой, облила соляркой, зажгла – и в морду! Отскочил. Пошёл себе вразвалочку, шерсть до земли. А я злая такая, догнала его и сзади «штаны» подпалила. Тогда убежал. Такая глупая была, такая трусиха! Нет, чтобы сразу огнём прогнать! Лапку похоронила и лиственничку на могилке посадила. Иду мимо – плачу. Жалко Лапочку-умницу, жалко уж-ж-жасно, просто сил нет как жалко… – Сара уронила травяные сборы на мох и закрыла лицо руками.
Рыбак обнял девушку, легонько притянул её к себе и не удержался, поцеловал в грубую корочку на солёной щеке.
Сара испуганно глянула, руку его отстранила, на пару шагов отступила.
– Не плачь, Сара. Слезами не поможешь. Жизнь не всегда конфетка, есть и горькая горечь.
– Знаю… Вот рассказала тебе и легче…
– Так и надо. Разделённое горе меньше. А между прочим, кто-то обещал сварить чего-то.
– Этот кто-то сейчас и начнёт! – Сара вздохнула и вытерла слёзы со щёк. – Смотрела там, у тебя в пристройке, не нашла припасов.
– Они вон в той палатке, на бугре.
– Странная палатка. Круглая, как половинка яблока. Но жаль, чёрная.
– О-о! Это ещё та палатка! На Северном полюсе стояла. Там чёрная палатка – само хорошо. Низкое солнце, скупое, а нагревает стенки. Экономия горючки. Мне её один турист подарил, арабский принц. Как-нибудь расскажу, а сейчас глянь: я уже сложил опилыши у костра.


8. Расколоть куклу

За работой Рыбак то и дело косил краем глаза на Сару, которая часто проходила мимо в повязанном на шею шарфике, в мужской клетчатой рубашке и синих спортивных штанах. Девчонка не спешила переодеваться. И то, эти штаны потолще и не так вытерты, хорошо спасают от гнуса.
Видел, как она поставила на огонь кастрюлю с мясом, как развела дымокур в большом алюминиевом тазу и отнесла его в пристройку, очевидно, и туда, пока ходила, дверями хлопала, комарья налетело.
И было ему в радость чувствовать её присутствие рядом, было ему в радость сознавать, что стоит окликнуть и ответит. Было ему в радость видеть, как она смотрит на него, приставив руку к сетке накомарника. И слышать голос. Девичий голос. Чуть, правда, хрипловатый, но это лишь заостряет внимание, вот ведь как!
– Небогато живёшь, Рыбак: в палатке немножко макарон, немножко крупы, а мука и сахар на донышке. – Сара не стала есть мясо, а положила себе в тарелку кусок холодной вчерашней рыбы и взяла «салат» – стебли копеечника, которые обмакнула в соль.
Рыбак тоже взял пару стебельков. На вкус они были так себе: сладковатая травка.
– В те годы завозили, что закажешь по рации, а теперь – сам как хочешь.
– Андреич раньше вертолётчикам работал, потом стало у него сердце жа́лить, врачи летать запретили – уволился. Он всех пилотов знает, всех геологов, орнитологов, погранцов. Всегда, если летят в нашу сторону, крюка сделают, продуктов подбросят, или меня с мамой, с ребятишками, или чё. И мясо покупают, рыбу и юколу. В прошлом году Андреич лодку заказал водомётную пилотам из Рудного. Все наши деньги ушли за сезон. Но зато теперь большой участок обрабатываем, много берём.
«Много берёте? Лодку купили, а добытчице на простой рабочий комбинезон не набрали?»
– Ммм!.. – он откусил добрый кус мяса от мозговой косточки и запил бульоном. – Вкусно сварила! Честно признаюсь: так не умею!
– А чё ж ты куклы20 вместе с продуктами держишь, Рыбак?
– Ничего им не сделается, продуктам. Куклы – новьё, аж блестят!
– Хм… блестят! А расколоть куклу можешь?21
– Нет. Тренировался на кусманчике – испортил. Брал готовые сети на складе, а сейчас покупаю в посёлке.
– Не ты один такой. Многие рыбаки заказывают у бабушек. Не могут сами тысячу пятьсот ячеек точно посредине разрезать и ни разу не сбиться.
– А ты можешь?
– Могу. Куклу расколоть, сеть посадить22, наплава23 и кибаса24 привязать – с пятого класса умею.
– Н-ну, прямо умница-разумница. Спасибо! Наелся, напился – и спать повалился! – Рыбак поднялся из-за стола с таким видом, будто собрался прикорнуть после обеда.
– Погоди! Я ж чё спросила-то? Я вижу, у тебя свежей рыбы нет. И сетей нет. Так жить нельзя, Рыбак!
– Сети в чулане лежат. Перебрать надо. А рыба – всё. Не ловится. Лёд сошёл – как обрезало.
– Надо глубоко ставить. Хоть рыба и не гуляет сейчас, а пару-тройку всегда возьмёшь на уху-жарёху. И всё крупная попадает, на три кило и больше. Давай вечером и поставим сегодня? Чего солью давиться?
– Давай.
– Не обижайся. Видела в посёлке, как рыбаки сети да продукты продают, пропивают, а семьи ни с чем. Ужас просто! Неужели, думаю, и этот такой?
– Не такой, не такой! Да и где здесь продашь?
– А было бы где, продал бы?
– Ох, и вредная ты тётка, Сара!
– Тётка? – Сара откинулась всем телом назад и рассмеялась. – Не вредная. Просто правды хочу.
– Так вот тебе правда: я рад, что ты у меня в гостях. Полтора месяца голоса человеческого не слышал. Ругался с Саблером, он воришка, едва отвадил, да и скандалил с гагарином Тактакером: стукач ещё тот! Увидит тебя – обязательно громко протактакает, всем сообщит, где Рыбак находится и куда направляется. Так что твой голосок для меня райское пение!
– Да уж пение… Охрипла как ворона.
Это я пить хотела.
Всё время пить хотела.
Холодная чтоб.
Как увижу ручей, так и пью, и пью талую с мерзлоты.
И охрипла.
Но сейчас уже меньше. Пройдёт.
– Хорошо, что ты много пила. От талой воды не бывает беды.
– Хватит про это, Рыбак, тяжело вспоминать. Поедем лучше сеть поставим, к вечеру сагудай будет.
– Хорошо. Сейчас бензин приготовлю и поедем.
– Погоди! Ночью мне скучно было, полки твои просмотрела. Пачка журналов. Уже читала все эти древние «Огоньки» да «Юности», словари неинтересно, а большая чёрная книга – это же Библия?
– Да.
– У моей бабушки тоже есть, только старыми буквами написано, трудно читать, а у тебя понятно, но не люблю я про войны и царей, и не стала. Нет ли чего другого?
– А про что любишь читать?
– Н-ну, про любовь… И чтоб без стрельбы и конец хороший.
– Ага! Как миллионер познакомился с девушкой из деревни, и были всякие препятствия, но всё преодолели и поженились?
– А почему с усмешкой? Что в этом плохого?
– Ничего плохого, конечно. Но я вижу, ты ещё не умеешь отличать литературу от чтива. А вообще, много читаешь?
– В интернате много читала, а сейчас какое чтение? Чешуя и кровь. Семья и работа.
Парень испытующе посмотрел девушке в лицо.
– Погоди-ка! – Принёс Библию и открыл на закладке-щепочке. – Вот эту главу почитай.
– «Книга Песни песней Соломона». А что тут читать-то? Три листочка. Не стоит и начинать. Я люблю, чтоб толстый роман. А здесь…
– Всё же прочитай. Можешь прямо сейчас.
– Нет. Давай сеть поставим. Еду добыть. А книгу я вечером. Хорошо?


9. Будни на рыбацкой точке

Как гостья напророчила, так и стало: в следующие дни ловились сплошь крупные жирные чиры, но не по два-три, а по пять-шесть, иногда и с десяток.
Сара стала делать юколу, в коридоре ле́дника обнаружила пять бочек солёной рыбы и убедила Рыбака улов переработать: сейчас солёная никому не нужна, все хотят вяленую. Юколу из солёной уже не сделаешь. Отмачивать её – вкус потеряет.
Стали просто отмывать от соли и развешивать на вешала́х, чтоб сушилась под солнцем на ветру. Готовый продукт затаривали в мешки, которые девушка ловко зашивала «цыганской» иглой.
Хорошо вдвоём за разделочным столом!
Прикоснёшься плечом – закипает кровь ключом!
– Сара, у тебя глаза зелёные!
– Внимательный. Заметил. И года не прошло!
– А знаешь, почему зелёные?
– Знаю: зеленоглазые – счастливые.
– Вне сомнений. Но есть и биологический аспект этого феномена. Зеленоглазие – признак метисации. Почти сто процентов, что один из родителей у тебя кареглазый, а второй голубоглазый. Твою маму я видел: кареглазая. Значит, отец голубоглазый. Разве не так?
– Это так. Мой папа из Белоруссии. Поляк и католик. Это он настоял, чтобы мне такое имя дали. На самом деле у меня двойное имя, но раз ты своё не говоришь, то и я не скажу.
– Значит, разошлись твои?
– Да. У него там первая семья. Двое старших братишек моих. Никогда не видела. Такой хороший папка у меня! Подхватит сзади за талию и кружит, кружит вокруг себя! А маленькая была – на руках носил. И на плечах катал. У меня дома фотки есть. И письма писал, что приедет, а потом очень стали дорогие билеты и не приехал. Мама сказала: «Пусть. Семья – это серьёзно». Как будто мы с мамой и Лёнькой не семья ему. А деньги присылает. Не всегда много, но каждый месяц. И это нам помощь. Я знаю, что приедет! Хоть повидаться, но приедет! Он никогда меня не обманывал, может, просто дел много, или болеет, или чё.
– Конечно, приедет! И очень обрадуется, что дочка у него такая умница и красавица!
– Эта красавица смотрела на себя в зеркало и плакала.
– Не плачь, пойдём лучше в лес погуляем.
– О-о! В лес! Ты считаешь, эта куртинка на бугре за домом – лес?
– Конечно. Лиственнята эти я ещё в первый мой год осенью посадил. Видишь, как прижились: цветут и пахнут! – Рыбак стряхнул с рук соль, ополоснул их в ведре и помахал в воздухе, прогоняя комаров. Принёс из дому треногу с зачехлённой трубой на ней и галантно сделал руку крюком: – Мадам, позвольте пригласить вас на смотровую площадку!

На вершине «пупка» Рыбак утвердил треногу, подкрутил какие-то винтики-шпунтики и заявил Саре, с интересом наблюдавшей за его манипуляциями:
– Вот здесь маленький лес, – вынул из нагрудного кармана и протянул ей походный восьмикратный бинокль, – а вот здесь большой лес! – И снял матерчатый чехол с чёрной трубы настоящего небольшого телескопа.

Но что Саре бинокль? Она в бинокль сто раз смотрела! Вот оптика с увеличением в сто раз – другое дело!
Девушка прильнула к окуляру телескопа и увидела пригорок, на котором раньше стоял её балок, выгоревшую тундру кругом, обугленные, но не рухнувшие вешала́ для рыбы и зелёные лиственнички на чёрном фоне: огонь сжёг несколько кустов ольхи, прошёл под деревьями, но коры не проел и кроны не тронул.
И всё это было так ярко и хорошо видно, как в кино на большом экране.
Сара отстранилась от окуляра и повернула к Рыбаку мокрое от слёз лицо.
– Там… там пригорок… Могилка Лапкина. На ней лиственничка зелёненькая… Выжила, не сгорела!
–