Проходил как-то, мимо, сидящих на скамейке у санатория «Слава» Володи и Любы, живущих по соседству с нами и другими отдыхающими в брошенном, ветхом сарае. Был к тому времени уже двухтысячный год. Поздоровались, Володя, предложил мне сесть, похоже, что у него появилось желание выговориться, и пожаловаться на свою опостылевшую жизнь, и вообще, на какую-то очень горькую свою судьбу. Бывало, и раньше он говорил о какой-то опасной трясине засосавшей его, и из которой он никак не может, вот уже много, много лет, выбраться.
Володя, был далеко не молодым человеком, пятидесяти шести лет, вот только вышел на финишную прямую, на её начало, своей такой не простой жизни. Он был худым, чуть выше среднего роста, ходил, ссутулившись под тяжестью житейских невзгод обрушившихся на него, его особенно ломало и трясло, после частых и продолжительных запоев, после чего его движения становились вообще, не координированными на протяжении многих дней. Но, когда-то в прошлом, он был бравый, строевой офицер. За систематические пьянки и длительные запои, перед началом перестройки, он был изгнан из Советской армии в чине капитана, тогда ему, предположительно, ещё не было и сорока лет.
Уже на гражданке, оказавшись далеко, от родного гарнизона, в котором он, так стремительно покатился на дно, опомнившись, на какое-то время взял себя в руки и несколько лет не пил. Года три, он тогда работал завгаром. Однако, как отчаянно он ни боролся с приобретённой в армейском гарнизоне привычкой или болезнью пить горькую, победить её, он так и не смог. Говорил, что, и не видел особого смысла в этом, чтобы бросить пить навсегда. Никак не считал, что пьянство, причина всех его бед и потерь в жизни. И продержавшись, в некрепких объятиях трезвой жизни, может быть, чуть более трёх лет, он запил пуще, прежнего. За ещё более длительные запои, нежели те, что были у него прежде, в армии, его сняли с должности завгара, и изгнали, как никудышного с этого предприятия, в возрасте уже, предположительно, лет сорока шести. Оказался никудышным завгаром из-за тяжёлого пьянства. Затяжной прыжок, с какой никакой общественной вершины, где он, как ни как, был заметным человеком, на его дно, продолжился. От него давно ушла жена потому, что его пьянство и алкогольные психозы, стали для неё невыносимы. Года два, он жил у дочери с зятем. За постоянное пьянство и частые дебоши и потасовки, дочь с зятем были вынуждены с помощью милиции, изгнать его, из их дома. Так в возрасте сорока девяти или пятидесяти лет, в начале девяностых, Володя оказался уже на улице без куска хлеба и крыши над головой.
Там, проживая в брошенных сараях и подвалах, недоедая и замерзая, он и познакомился со своей, Любой, ставшей ему наиболее преданным и близким человеком до конца дней его. Да, это, конечно, не было романтическим знакомством пылающих любовной страстью молодых людей, жаждущих встречи друг с другом. Это была встреча двух жестоко наказанных жизнью, и выброшенных на её обочину, может показаться странным, ненавидящих друг друга, уже не молодых людей. По части ненависти и злобы, это больше, могло, относится только к Володе, из-за его не уживчивого характера, и всё ещё, почему-то, не утраченных амбиций, клокотавших у него внутри и не дававших ему покоя, потому, как, он часто о них говорил, впадая при этом в злобу. Но, в силу сложившихся обстоятельств, когда падать ниже было уже не куда, было уже самое дно, они были очень, нужными, самыми нужными друг другу людьми. Люба нужна Володе потому, что предоставила ему какой ни какой корм и крышу. Это их сарай, оставшийся за ней после пожара, который был многим добротней других полуразвалившихся, брошенных по соседству, где уже какое-то время обитал Володя. Теперь же, на правах вроде как мужа Любы, он перебрался в её более обжитое помещение. Ну, а Володя ей нужен, вроде, как не скучно и безопасней с ним в этом лютом мире, среди таких же бездомных, обитающих в округе, от которых, она понимала, всего можно ожидать только, не хорошего. Ну, и вроде, как ещё он, интеллигентный человек, пусть даже бывший. Но, всё, же удостоил её своим, каким, ни каким, вниманием. И как, возможно, казалось ей, даже каким никаким, почтением удостоил её, тем, что живёт с ней. И, живут, теперь они, вроде, как муж и жена. Так и прижился он при ней, нашёл свой приют. Володя, вроде, как и не стесняется этого, и в то же время, иногда стесняется этой роли – вроде, как мужа Любы. Считал такое вынужденное обстоятельство, каким-то досадным недоразумением. Где-то в глубине души, ему мнилось всё же, что с ним должна быть совсем не такая женщина, как Люба, она должна быть совсем иного свойства представлялось и грезилось временами ему. Ну, пусть даже, чтобы она была, не из каких-то там «стриженых» девок, нет. Но интеллигентная, например, чтобы была. Себя же, он всегда считал, хотя и бывшим, но интеллигентным человеком. Такая двойственность, что он муж и не муж Любы, грызла его изнутри, вызывала злобу, какую-то брезгливость и ненависть к Любе. Что, никак не умиротворяло его болящую и скорбящую душу, не давало ему покоя сознание того, что не может он без неё жить – не любит, ненавидит, а жить без неё не может. Обычно наоборот, любят, что жить не могут… Его нелюбовь и ненависть к ней выражались обычно в постоянном и подчёркнутом унижении её достоинства. Ей же, к этому, было и не привыкать, вовсе. А каким-то иным правилам поведения и всяким там светским манерам её никогда не обучали, и она о них ничего не знала и не ведала.
Люба, женщина на то время, когда они сошлись, была где-то сорока лет, получающая по инвалидности минимальную пенсию. Не малая доля её, шла на прокорм Володи. Ранее, она жила в семье, где пьянство и дебоши, были нормой жизни. Года два назад в самой середине девяностых и произошёл тот роковой перелом в её судьбе, приведший к таким трагическим последствиям. В предрождественские новогодние праздники в их семье, в тот злополучный год, это было в самой середине окаянных девяностых – в наступившем 1995 году была очередная, самая обычная, крупная попойка, сопровождавшаяся совершенно обычным явлением – дракой, ну, как неотъемлемого элемента праздничного застолья, с соседней, подобной их семьей. После чего, в ночь под рождество в результате продолжающейся праздничной попойки, их дом был предан огню, были и пострадавшие в том огне, это в преклонном возрасте, уже под восемьдесят, мало вменяемый, больной отец Любы. В результате этого происшествия, в суматохе поздно спохватились о нём, когда его обожжённого чуть не задохнувшегося, вынесли из помещения, было необходимым отправить его в больницу для излечения от ожоговых травм. После излечения, или может быть кое, как пролеченного, и не долеченного, кому были нужны тогда в девяностые годы, находящиеся в больницах, где на питание отпускалось столько же, сколько в тюрьмах, не говоря уже, о каких-то ещё нуждах; и прожив, затем, чуть более года. Он скончался, всеми забытый и покинутый, доживая свои последние дни, так же, как и все другие несчастные с этих семейств, лишившиеся из-за пожара жилья, в брошенном сарае. Люба тогда ходила за своим умирающим отцом в этом их сарае. Её матери к этому времени не было в живых уже года четыре или пять, умерла где-то в последний год перестройки, было ей не более шестидесяти лет. Условия жизни в их семье, долгой жизни не способствовали. Несколько лет она ходила и за больной матерью. А событие того рокового дня, определило дальнейшую судьбу Любы, сделало её невинной жертвой случившегося.
Она никогда не была участницей всех тех пьянок и дебошей, устраиваемых их семейством, но по истечении многих лет, уже привыкла и адаптировалась к ним. Ограничивая себя во всём, поставив предел всякому своему дальнейшему развитию, была вынуждена смириться со своим убогим существованием. Никому ни в чём возразить, в своём семействе, она не смела, безропотно подчинялась всем. И всерьёз её никто не воспринимал и мало кто замечал. В семье никак иначе, к ней не обращались, как только – эй ты, не осталось ли там чего пожрать? Так обращались обычно к ней, когда к ним, её брату и сёстрам с их мужьями алкоголиками, и каким-то ещё их собутыльникам, после попоек и длительных запоев, возвращался аппетит. Они сразу же вспоминали, о её существовании на этом свете, и просили её, точнее требовали, сготовить им, проголодавшимся после попойки, чего-нибудь пожрать. И, по всему, она была женщиной тихой и кроткой, но в результате несчастного случая, по вине своих родственников, горьких пропойцев, она оказалась, также, в числе многих, из этих двух семей, на улице и поселилась в непригодном для постоянного проживания сарае, особенно в зимнее время. Володя к этому времени уже год или два обитал в развалившихся сараях по соседству с ними. Там они вскоре и сошлись. После смерти её отца, он перебрался для дальнейшего проживания в её сарай.
Там на улице, одинаковый род занятий и общий, равный социальный статус бездомных, свёл двух этих несчастных людей. Хотя, Володя, всячески противился и никак не признавал за собой статус ничтожного бездомного, его душа, была всё ещё переполнена всяческими амбициями, честолюбием и высокомерием, поэтому, может быть, он всё ещё имел, где-то далеко в своём сознании, какие-то надежды на лучший исход. Но по факту, он оказался, так же, как и Люба, наравне с ней, на самом дне общества, откуда уже подняться практически никому не удаётся. Вопреки его желанию и довлеющим его амбициям, суровые условия жизни в которые он попал, будто в западню подстроенную кем-то, сблизили и породнили его с Любой. Жёсткие, и едва выносимые условия их жизни, насильственно и неразрывно соединили их вместе. Наверное, прочнее всяких браков устраиваемых на небесах.
Постоянные драки, скандалы, грубость на протяжении вот уже, более шести лет, не в силах разорвать их совместное проживание, намертво спаянное суровой материальной жизнью, гораздо сильнее всякой идеальной, романтической любви.
Материальную основу их совместной жизни составляет маленькая Любина пенсия и сбор, чаще по вечерам, посуды из-под вина, воды, и пива, разбрасываемой отдыхающими повсюду. Сбором посуды занималась всегда только Люба, Володя категорически отказывался это делать, обычно заявляя так, что бывшему офицеру, интеллигентному человеку это не к лицу, и честь мундира никак не позволяет, иногда балагуря, он вспоминал о какой-то не существовавшей никогда чести мундира. Его же, главной обязанностью в их совместной жизни было только, жрать и пить.
Если Володе приходилось, по какой либо необходимости идти вместе с ней там, где многолюдно, то он, всегда шёл, в отдалении, в нескольких шагах от неё, чтобы окружающие не подумали, и не заподозрили, что он интеллигентный человек имеет какое-то отношение к ней – бомжихе, как презрительно, он всегда называл её. И особенно, чтобы никто не мог подумать, что он вроде, как муж ей. Такое обстоятельство, что кто-то может подумать такое, особенно сильно расстраивало и раздражало его. Если она на
