Эротокоматоз.
- О! – Ярошевский, со вздохом, отложил в сторону томик Новалиса. – Куда ушла любовь? Сейчас такой уже не делают.
- Ну, почему же? – Усмехнулся Немиров, раскуривая сигару. – Англосаксы продолжают “making love” машинным способом, как на конвейре.
- Эта низкопробная помесь никогда не знала, что такое любовь, - Ярошевский махнул рукой. – Особенно, в своём американском варианте. Да и что можно сказать о красоте на их уродливом языке? Вы, наверное, заметили, как великолепно звучат Шекспир, Йейтс, Лоуренс в переводе русских поэтов? И как они убоги на их родном языке торгашей и менял. Они там, на островах, полагают, что любовь, это нечто вроде поршневой системы из вагины и полового члена.
- Ну, что вы? – Немиров удивлённо поднял брови. – Вагина попахивает сексизмом. Интеллигентный демократ занимается исключительно оральным и анальным сексом, вы разве не знали?
- Но, вы-то, эксперт, - заметил Ярошевский, отсмеявшись. – Так что же такое любовь?
- Любовь, - посерьёзнев, ответил Немиров. – Это великая война женского и мужского начал. Плюс и минус находятся в вечной вражде, но не могут существовать раздельно. Это не имеет ничего общего, ни с машинным маслом, ни со сладкими соплями романтиков.
- Это уже попахивает стариком Фрейдом, - сморщил нос Ярошевский.
- На Фрейда сегодня льют бочки дерьма, - вздохнул Немиров. – Потому, что старик был прав. Танатос и Эрос движут миром человека. А никакого другого мира не существует. Это страшное учение, не оставляющее возможности улыбаться. Поэтому, Фрейд был всегда мрачен без кокаина, как Дарвин без опиума. Человеческий смех, - это истерическая реакция на страх и боль. Или дипластию между ними, которую называют словом «юмор». Чувство, известное, как страх, - это древняя мудрость, данная человеку в ощущении адской, двурогой сущности бытия. А вы заметили, что некоторые женщины хихикают, приближаясь к оргазму? Как от щекотки? У отцов хирургии был термин, - «запредельная нежность». Что означало запредельную боль при вивисекции. Наслаждение и боль воспроизводятся одной и той-же системой человеческого тела, которая притворяется двумя. Как Бог и Дьявол. В люстре могут быть две лампы, но провод всегда один. Наслаждение и боль вкупе с управляющей системой, - это программа. Нули и единицы преобразятся в наслаждение – и будет вам оргазм. Преобразятся в ужас – и будет вам крик ужаса. Помните, как в Книге Иова?
«Вздохи мои предупреждают хлеб мой, и стоны мои льются, как вода,
Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня; и чего я боялся, то и пришло ко мне».
Мой друг, мы все – в штрих-коде просроченного товара из затонувшего гипермаркета, лежащего на дне. Наши пророки – звенья в длинной цепи избранников Ужаса.
- Н-да, - кивнул Ярошевский. – И как отметил в Коране один из них:
«Клянусь предвечерним временем: воистину человек в убытке».
- Верующий человек, это марионетка, которая играет в своего кукловода, - ухмыльнулся Немиров, разливая в бокалы. – А я не желаю оставаться в убытке вместе со всеми. Разве не сказано в Библии:
«Я – Господь твой. Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим»?
- Это Бог сказал о Самом Себе, - заметил Ярошевский.
- А кто слышал и видел Его Самого? – Удивился Немиров. – Пророк услышал и записал то, что сообщило ему его сокровенное Я, на миг выглянувшее из-под грязных пророческих тряпок. Церковная концепция Бога потеряла актуальность. Автор внял голосу своего «подсознания», как сказал бы сегодняшний психоаналитик. Сам человек, - это Бог и Дьявол, - в соответствии с дуальностью своей нервной системы. Он может программировать сам себя. Он может создавать мир. Он может выбирать между Ужасом и Наслаждением. Танатос неминуем для каждого. Но, я не желаю жить в брюхе Левиафана. Поэтому, выбираю Эрос и Наслаждение. Присоединяйтесь!
За окном стояла беззвёздная ночь.
Немиров поднял бокал.
Ярошевский поднял свой.
И они оба расхохотались в брызгах шампанского.
