правая сторона. Завернув ребёнка в одеяло, оба родителя бегом, что было сил, бросились к ближайшей больнице, благо располагалась она неподалёку.
Как впоследствии рассказывала Илье его мама, операция была сложной, сварившуюся кожу Илюшкиного лица врачи буквально выскабливали. Вердикт хирурга был неутешителен:
- Мальчик может лишиться зрения, в лучшем случае, видеть сможет одним глазом, и ещё неизвестно, какие очки ему понадобятся. Не исключено слабоумие. Шрам на лице рассосётся, кроме того места, куда попала основная часть кипятка. Но сейчас для него самое главное – выжить. Как же вы так, мамаша, не уследили?
Мама сама была на грани обморока, отец даже не пытался прятать лицо, омываемое слезами.
Прошло два, или три месяца. Илюшка всё это время лежал в зале, в своей кроватке. Он дышал, его кое-как кормили, но на окружающее у него не было никакой реакции. Мама, едва сдерживая душившие её рыдания, регулярно обрабатывала ошпаренное лицо прописанными врачами средствами, заботливо вычищала обильно собирающийся на глазах гной и подолгу и ласково с ним разговаривала. Отец вечерами рассказывал ему, как прошёл день, что было хорошего, какая погода на улице и как поживают соседи. Илюшка не реагировал. У отца текли слёзы, мама не находила себе места, одна только бабуля не теряла присутствия духа и постоянно повторяла, что, Бог даст, всё будет хорошо. Жизнь всей семьи была подкошена этим страшным событием, и веселье надолго исчезло из Илюшкиного дома.
Но вдруг однажды…
Мама зачем-то зашла в комнату, где лежал Илюшка. Привычно скользнув взглядом по его кроватке, она охнула от неожиданности, зажала рукой рот, раскрытый в немом крике и без сил опустилась на стул. Илюшка сидел в кроватке, лицо его было озарено самой настоящей улыбкой, кулачками он стирал остатки гноя со своих глаз и, широко раскрытыми обоими глазами глядя на маму, звонко сказал:
- Мама, чай!
- Сейчас, сейчас, солнышко ты моё, - не веря в происходящее, слабым голосом ответила мама. Силы оставили её. Она просто не в состоянии была подняться со стула. Но в следующее мгновение она уже бежала, она летела на кухню, где всегда наготове стоял, накрытый чистой марлей, охлаждённый Илюшкин чай.
Илюшка стремительно восстанавливался, прекрасно видел всё вокруг себя, кожа лица менялась прямо на глазах. И, если до произошедшего с ним несчастья, он едва выговаривал несколько слов, то теперь лопотал без умолку, каждый день преподнося сюрпризы произношением ранее не знаемых им слов.
Позади остался счастливый период в детском садике, затем была школа, где, при соответствующем контроле со стороны родителей, Илья мог бы стать круглым отличником. Знания давались ему легко, он рано и помногу стал читать, запоминая иногда наизусть понравившиеся целые куски из прочитанных им книг. И не было, слава Богу, никаких отклонений, когда-то предрекаемых хирургом, и зрение было прекрасным, и в умственном развитии Илья не отставал, а даже опережал своих сверстников. Но единственным, страшным напоминанием о когда-то перенесённом несчастье, был широкий, с палец толщиной, тянущийся от правого виска к подбородку, неровный, тёмного цвета, шрам, и засевшее глубоко в сердце паническое чувство при виде кипящей жидкости.
Тогда в их доме стоял старинный, тяжеленный, таинственный бабушкин сундук. Как-то летом, просушенные во дворе одеяла, занесли в дом и сложили на сундуке. Окрепший и оправившийся уже от пережитого Илюшка, придвинув к сундуку стул, вскарабкался на него, после чего взобрался на расстеленные, пахнущие солнцем и летним теплом, одеяла. И тут же заснул сладким и крепким сном. Бабуля, искавшая его по всему двору, и уже начавшая было испытывать нарастающую тревогу по поводу Илюшкиного исчезновения, облегчённо вздохнула, обнаружив безмятежно спящего внука на одеялах, аккуратно разложенных поверх её сундука. Но с этого самого дня он наотрез отказывался спать в своей кроватке и требовал, что бы ему стелили на бабушкином сундуке. Потому, что именно здесь, именно отсюда, он отправлялся в своих снах в загадочные космические путешествия, он видел себя как бы со стороны, парящим в бесконечном звёздном пространстве, и бабушкин сундук нёс его вдоль какой-то, в белом тумане, линии, и столько ликования и звонкого, детского счастья было в этих космических сновидениях, что просыпался Илюшка в неизменном прекрасном настроении и торопливо, увлечённо, внятно, в деталях, пересказывал родным виденное во сне. Те только диву давались бурным фантазиям сынишки, а бабушка постоянно повторяла:
- Растёшь, Илюшенька, растёшь, оттого и летаешь во сне. Ты только, в полётах-то своих, крепче за сундук держись, а то, не ровён час, не удержишься, да и окажешься на незнакомой планете. И где ж бабулька твоя искать тебя станет?
- Бабулечка, знаешь, а сундук сам меня держит, я даже и не боюсь ни капельки, а красиво как кругом, а звёздочки такие! Вот бы тебе со мной полетать!
Чтобы во сне Илюшка, вдруг, не скатился на пол, к бабушкиному сундуку, с двух сторон, приставляли стулья с высокими спинками, а на стульях раскладывали подушки. Две другие стороны предохраняли домашние стены. Так что Илюшка, на странном своём ложе, путешествовал по космосу в полной безопасности.
Потом Илюшка заметил странную закономерность. Стоило ему захворать, почувствовать недомогание, простыть, приболеть – и на бабушкин сундук лучше было бы и вовсе не ложиться. Заснув, он так же улетал в дальние дали на своём удивительном, космическом транспортном средстве, но вдруг, где-то в пути, из необъятных глубин вселенной, на него тёмным облаком неожиданно начинал надвигаться Ужас. Он не имел образа, не имел очертаний, просто он был ледяным, кошмарным, с каждым мгновением догоняющим его, Ужасом. Спасало Илюшку то, что сундук внезапно открывался и прятал в своих недрах насмерть перепуганного путешественника. Поэтому в короткие периоды разных, детских своих недомоганий, Илюшка временно перебирался на свою кроватку. Там было спокойно, и сны снились самые обыкновенные. Родители относились к его капризам с пониманием и готовностью. И продолжалась эта история несколько лет, до самой школы, пока Илюшка не вырос настолько, что уже попросту перестал умещаться на любимом сундуке. Впрочем, и кроватка его уже стала для него мала, поэтому родителями куплена была новая, прямо как для взрослого, кровать. С тех самых пор скитания по бескрайним космическим просторам покинули Илюшку на долгие годы. Вплоть до самой армии.
И сейчас, посреди ночи, сидя в одиночестве в чужой квартире, находясь в чужом городе, Илья Фёдорович мог бы вспоминать о чём и о ком угодно, тем более, что вспоминать было что, но армейская тема была важней именно потому, что здесь, в самом начале непростой и нелёгкой службы, состоялось его первое путешествие к Музею. К Музею Десяти Источников. Это уже были не простые, детские полёты по бескрайним просторам Вселенной, это было его первое посещение конкретного, не знакомого миру, объекта, посещение, имеющего продолжение, с живыми, на грани реальности, персонажами, с бесчисленными диалогами и, самое главное, связанное с его встречей с Иштариани. Глубоко запрятанная на все последующие годы в душе Ильи любовь к этой женщине, к этой полубогине и получеловеку, любовь, оторванная, как он сам прекрасно осознавал, от окружавшей его реальности, оставила в сердце глубокий след и жила, продолжала существовать, быть может, даже сильнее прежнего, до сих пор, до теперешнего, далеко не юношеского уже его возраста.
«Она меня предупреждала. Она предостерегала меня. Но я не мог идти наперекор своему сердцу. Так. А теперь – самое время вспомнить, что же было дальше».
И Илья вновь вернулся в события, более чем тридцатилетней давности…
