вместо того чтобы исцелить всех калек, разок угощает завтраком пять тысяч человек и предоставляет всем голодным миллионам голодать по-прежнему; и все это время он наставляет бессильного человека избавлять всех своих ближних от зол, которые сам бог навлек на них и которые он — пожелай он того — мог бы уничтожить единым словом, выполнив тем самым прямую свою обязанность, коей он пренебрегал с начала времен и будет пренебрегать до их конца. Он воскресил из мертвых несколько человек. Совершенно очевидно, что он считал это очень хорошим поступком. Но в таком случае было нехорошо ограничиваться только пятью-шестью людьми; ему следовало бы воскресить всех остальных мертвецов. Сам я этого делать не стал бы, так как считаю, что мертвецы — единственные люди, которым можно позавидовать; а упомянул я об этом лишь мимоходом, как об одном из тех странных противоречий, которыми переполнено наше священное писание. Хотя бог Ветхого завета — личность ужасная и отвратительная, он во всяком случае последователен. Он откровенен и прямолинеен. Он не делает вида, будто обладает какой-нибудь моралью или какими-нибудь добродетелями, — разве что на словах. В его поведении невозможно найти и следа чего-либо подобного. На мой взгляд, он несравненно ближе к тому, чтобы быть достойным уважения, чем его исправившееся „я“, столь бесхитростно разоблачаемое в Новом завете. Ничто в истории — даже во всей его истории, взятой в целом, — и отдаленно не может сравниться по зверской жестокости с изобретением ада. Его небесное „я“, ветхозаветное „я“ кажется самой добротой, кротостью и порядочностью по сравнению с его исправившимся земным „я“. На небесах он не претендует ни на единое достоинство и действительно не обладает ни одним — если не считать того, что он приписывает себе на словах. А на земле он претендует на обладание каждым достоинством из всего каталога достоинств, однако делом он доказывал их лишь изредка, весьма скаредно, и кончил тем, что одарил нас адом, который разом уничтожил все его фиктивные достоинства.
Не было еще протестантского мальчика или протестантской девочки, чей ум Библия не загрязнила бы. Ни один протестантский ребенок не остается чистым после знакомства с Библией. А воспрепятствовать этому знакомству нельзя... Во всех протестантских семьях мира ежедневно и ежечасно Библия творит свое черное дело распространения порока и грязных порочных мыслей среди детей. Она совершает этой пагубной работы больше, чем все другие грязные книги христианского мира, вместе взятые, — и не просто больше, а в тысячу раз больше».
Иешуа смотрел на Анахарсиса широко открытыми глазами и плакал: «Будь оно все проклято, — наконец произнес он, — и пусть будет проклят тот день, когда я появился на свет».
Анахарсис не ожидал такой реакции Иешуа и даже почувствовал жалость к тому, кто в этой жалости вроде и не нуждался:
— Не расстраивайся, свято место пусто не бывает, если бы не ты, так другой стал бы Спасителем для людей. Ты их творение на самом деле, а не они твое, как ни странно это звучит.
— Не мое, а моего Отца.
— Ну да, какая разница... Он сотворил, а ты спас людей от него же и от них самих, кстати, тоже. Думаю, тебе самому стоит разобраться, что к чему и как. Но ничего, думай, у тебя же впереди Вечность!
Анахарсис мысленно прошелся по главам об Иешуа и заключил, что Уицрик обвинит его в пустой болтовне с Иешуа, отсутствии каких бы то ни было фактов и чрезмерном увлечении Марком Твеном. Но, присмотревшись к Иешуа, успокоился. Повторение статьи стоило того. Он подошел к Иешуа похлопал его по плечу и стал договариваться о следующей встрече, где предложил разобраться в роли Иуды, Понтия Пилата и Синедриона.
— Вот видишь, Иешуа, — устало произнес Анахарсис. — Наш разговор так же пуст, как и период твоей жизни, о котором шла речь. Не зря о них умолчали христианские ортодоксы, не зря. Было о чем «молчать», ведь сказать-то фактически нечего. На что ты потратил восемнадцать лет скитаний и, забегая вперед, три года проповедей в Вифлееме...
Иешуа сидел как в воду опущенный, с поникшими плечами. Казалось, что ему сейчас все равно, что о нем думали, думают и будут думать.
— Кому какое дело до этих несчастных восемнадцати лет моих страданий, кто вспомнит о них с высоты двух тысячелетий?
Но вот в нем прорвалась искра протеста. Он поднял голову отряхнул плечи и сам себя стал корить за минутную слабость. Обратил взор в сторону Анахарсиса, удивился, как будто бы видит его впервые, и громко, с металлом в голосе, произнес: «Эй ты, ты все еще здесь? Откуда ты взялся на мою голову? Уходи, я устал и не желаю больше отвечать на глупые вопросы. Я всего за три года стал тем, кем стал! Разве этого мало?!»
— Нет, Иешуа, не мало, а слишком много. Пока. До следующей встречи.
