Детство он провел в подвале.
Это был не просто подвал, а подвал - коммунальная квартира. Казалось, что и сейчас он ощущал этот сладковато-острый запах сырости, проникающий из канала, протекавшего под окнами, земли, выдавливающей из замороженного нутра земли, закостенелой за долгие холода влагу, которая проступала зеленоватыми опухолями через крашеный в оранжевую краску пол, насыщала скелет дома все новыми и новыми каплями мутной воды. Эта всепоглощающая сырость стремилась от пола по стенам к потолку тонкими полупрозрачными нитями, рисовала узоры по всей квартире и останавливала своё плетение лишь недалеко от большой жаркой железной плиты, над которой сушилось белье, варились борщи и каши, плиты-племенного очага-главного свидетеля коммунальных интриг, злоключений и побед обитателей жилища.
Мать уходила на работу рано, проходила через холодную, как ледник, парадную, наполовину разрушенную немецкой бомбой во время блокады, бросала перед уходом короткое: «Малыш! Скоро буду!», что было чудовищной неправдой, настоящей обидой детского сердца, испытанием многочасовым ожиданием.
Мать делала наставления бабушке, оставляла карандашом длинный список дел по дому на белом листе бумаги и исчезала до позднего вечера на работе. Мальчуган оставался один в огромном подвале. Только бабушка тихонько посапывала, посвистывая носом в тишине дома, развалившись на подушках с вышитыми «крестиком» цветами, в ещё более древним, чем она сама, кресле, облокотясь на деревянные ручки в виде драконов. На коленях у неё, мурча тихим внутреннем моторчиком, грелась маленькая добрая кошечка Маруся. Просыпаясь, бабушка бралась за спицы, вязала и плела длинные истории о дореволюционном Петрограде, про казаков с нагайками, Петросовет, где она была представительницей рабочего класса в новой власти, называла Калинина, всесоюзного старосту, пьяницей, рассказывала про немецкие бомбардировки и обстрелы, голод, а также, сколько стоил фунт того или сего до революции и про то, как она девочкой была в услужении у какого-то царского генерала. Это и были ее «бабушкины сказки», где реальность, была куда более трагичной, захватывающей и впечатляющей, чем любые волшебные сказки народов мира.
Чтобы развлечь внука, бабушка по сто раз рассказывала одну и ту же историю про « чудеснейшего» поросёнка Яшку, которого откармливали у двоюродной сестры в псковской деревне. Поросёнок был настолько «чудеснейшим», что его все любили и баловали и так и не смогли зарезать и съесть, и он жил на свете долго и счастливо, наслаждаясь своей безупречной свинской жизнью на лоне природы.
Мальчик подходил к мутному окну, выходившему на тротуар, и смотрел на ноги граждан в немыслимых бахилах,кожаных сапогах,туфлях,валенках и фетровых ботах, называемых в народе " Прощай,молодость".Холодная смоль позднего питерского вечера резала глаза.
Он научился представлять по ногам лица людей, хитросплетения их судеб. В его детском сознании обладатели обуви были необыкновенными людьми из взрослой жизни - жизни далёкой, таинственной, незнакомой, но всегда прекрасной, без лишений, тревог и огорчений.
По окну бил дождь со снегом. В темноте белела гладь канала с черно-синими просветами воды и возвышающимися торосами из грязноватого льда. Прямо перед глазами, на расстоянии вытянутой руки, за стеклом, расхаживали грустные сизые голуби. То и дело проезжала машина, едва не окатывая зазевавшихся прохожих полузамёрзшей жижей из дорожных ям.
Мальчик вставал на табуретку и доставал из книжного шкафа большие пыльные фолианты по истории и, сидя на полу, обложившись книгами, рассматривал картинки со сценами из жизни фараонов и царей, изучал портреты древних военачальников, скульптуры греческих и римских богов и героев, анализировал старинные карты и схемы сражений.
Бабушка подходила, обнимала мальчика за плечи и говорила: « Умная моя головушка, пойдём-ка пить чай!»
Старинные часы в комнате били в тишине: «Бом! Бом! Бом! ».
Возвращались с работы соседи , и, наконец, дом наполнялся звуками: смехом женщин и кашлем курящих мужчин, запахами кислой капусты, жареных котлет и мяты пряников.
Однажды бабушка подошла к мальчику и сказала:
« Смотри, что я для тебя нашла! Посмотри, какая красивая!»
Она протянула костяную желтоватую фигурку обнаженной женщины.
«Это - старинная китайская кукла. В древнем Китае у всех жён мандаринов были такие. Мне ее подарил генерал, когда я была у него в прислугах. Это не простая кукла, а медицинская. Дело в том, что врачам в Китае под страхом смерти запрещалось прикасаться к телу знатной дамы, и она служила для того, чтобы больная могла пояснить на кукле, где и что у неё болит, а эскулап, не касаясь пациентки, мог поставить диагноз и назначить лечение и процедуры сановнице-именно поэтому кукла голая. Видишь, на ноге у неё ярлычок-это имя знатной дамы. Если ты захочешь стать врачом, ты сможешь на ней потренироваться!»
Теперь уже вдвоём, мальчик и голая кукла-китаянка, наблюдали за медленным течением жизни за окном, следили за торопливым проходом и монотонными движениями ног пешеходов.
Они стали близкими неразлучными друзьями, кукла и мальчик, но иногда ему очень хотелось отковырять красную порцелановую ленту, прикрывавшую женское естество прекрасной китаянки, чтобы хоть одним глазком посмотреть, что же там все-таки есть.
Черепашьими шажками перемещались стрелки старинных часов, приближая миг, когда прозвучит, как музыка, вожделенный стук каблуков возвращавшейся с работы матери.
Где-то в лабиринтах коридоров подвала жалобно мяукала Маруся.
« Бом! Бом! Бом!»-говорили часы, не ускоряя бег времени.
Жена лежала обнаженная посреди кровати. И глядя на ее почти совершенное, фарфоровое тело с точеными ногами,выпуклыми грудями,на прямой классический профиль, он ощутил необыкновенную тоску и одиночество или, может быть, даже холодное безразличие к этой женщине.
Когда же наметился этот провал в их отношениях? Этот безусловный уход в сторону от неё, в другое измерение, называемое совершенным равнодушием? Он ушёл? Или она? Они больше не страдали общностью цитат и образов, сопереживанием совместно прочитанных книг и единством музыкальных фраз. Как они превратились в «плюс» и «минус», взаимно отталкивающихся друг друга?
Чем успешнее складывалась его карьера врача-гинеколога , чем больше денег он зарабатывал, тем плотнее затягивалась густой тиной непонимания их когда-то безупречная любовь. Это не была естественная пауза в супружеских отношениях. Это было отчуждение и безусловный финал-он ее больше не хотел.
Жена говорила о знакомой паре друзей: « Представляешь, они снимают замок в Испании и будут там отмечать юбилей свадьбы! Вот это уровень! Настоящий средневековый замок в Андалусии. Это я понимаю… Между прочим, мы тоже приглашены. Но тебя разве что клещами можно отодрать от твоих любимых пациенток? Это тебе дороже! А я тебе нужна, как зайцу «стоп-сигнал!»
Вначале он злился, жмурился, сжимался, но не отвечал. Его раздражали ее бесконечные салоны, рестораны со звездами "Michelin“, журналы с тупыми статьями, брендовые шмотки, нестерпимо долгие посиделки с подругами, разговоры о модных художниках и музыкантах-этот всепожирающий стиль «сomme il faut», « как надо», «как у людей» . И кто вообще эти «люди»?
Постепенно точка кипения в раздражении дошла до такой температуры, где не только любовь, но и просто жизнь, была уже почти невозможна.
Однажды она пришла домой, раскрасневшись и почти плача:
« Моя школьная подруга заказала себе на дачу двери в том же дизайн-бюро, где заказывают шейхи из Абу-Даби! Мавританский стиль! Подумать только, а ведь мы учились в одном классе!»
Он с состраданием посмотрел на неё, как на тяжело больную пациентку, обречённую на скорую смерть, без всякой надежды поправить расшатанное здоровье:
« А тебе-то это зачем?» Ему вдруг вспомнился подвал, где он провел детство. Ему захотелось до боли, до коликов, вернуться в этот бедный незатейливый, но чистый и честный мир, прижаться к бабушкиным коленям, согреться теплом ее пухового платка,потрепать мягкую шерстку добрейшей Маруси, расплющить нос о запотевшее окно, выходящего на улицу и канал, услышать голос матери.
Супруга молчала.
Он понял-он любил не ее!
Он любил физически совсем другую женщину-двойника, а той, которую по-настоящему обожал и боготворил, в реальной жизни никогда не обладал.
Жена повернулась к нему своим безупречно красивым романским профилем.
Слегка раскосые азиатские глаза наполнились слезами.
«Чёртова китайская кукла...» пробормотал он и отвернулся.
