Историю человечества с её взлётами и падениями, завоеваниями, великими переселениями народов, географическими и научными открытиями, кровавыми войнами, техническим прогрессом, рождением и крушением целых цивилизаций можно уподобить исключительной по своей грандиозности движущейся картине, где действуют, борются, противостоят друг другу или наоборот, объединённые общей целью, рука об руку идут бесчисленные души, которым выпало на долю быть облечёнными плотью в ту или иную эпоху. Но отдельная человеческая душа – всего лишь маленький, вспыхивающий где-то в пыльном углу Вселенной огонёк, растущий, мерцающий, тлеющий и гаснущий на руках у Вечности, включающей в себя все бесчисленные, бесконечно длинные, причудливым образом переплетающиеся цепи событий. Что среди этой грандиозной необъятности индивидуальная душа, отдельная жизнь, бьющееся где-то под сотканной из снов, воспоминаний, стремлений и чувств одеждой маленькое сердце? И всё же история человечества – это также и история каждой отдельной души, это так, пусть это и означает, что полная история человечества никогда и никем не будет написана. Пусть так – но что мешает нам перевернуть страницу, чтобы перенестись в прекрасный и дикий уголок мира, где началась эта история двух душ, которым довелось жить на свете в эпоху грандиозных по своему масштабу событий?
Город, где они родились, находился в экзотической стране, пейзажи которой приводили в восторг и захватывали дух. Это был край контрастов – край высоких и почти неприступных гор, на склонах которых высились и зеленели величественные многовековые кедры, край казавшихся бескрайними пустынь и прекрасных оазисов, вызывавших воспоминания о волшебных восточных сказках. Они родились в городе у моря, расположенном на склоне упиравшейся хребтом в клубящиеся облака горы, где толпилось, словно стараясь залезть друг другу на голову, множество белых домов, из-за чего город с моря в жаркий и ясный день нередко производил обманчивое впечатление какого-то миража.
Это был город узких улиц, невысоких белых домов, чудесных, выполненных древними мастерами и украшенных многочисленными узорами фонтанов, город маленьких, почти кукольных двориков, утопавших в тени южных деревьев, город высоких и покрытых плющом минаретов, устремлённых ночами к серебрящимся звёздам на медленно меняющем цвет небосводе, город удивительных снов и сказок, всегда многолюдных восточных рынков и шумной ребятни, с утра до ночи носящейся по узким улицам. Бегая по мощёным улицам, играя в прятки, забираясь в подвалы, залезая на деревья и тайком воруя на рынке мандарины и персики, они жили беззаботно – так беззаботно, как могут жить только дети, ничего не подозревающие ещё о том, что где-то там, далеко, за морем, за горизонтом их маленького мира, к ним уже движутся разрастающиеся серые тучи, что ветер уже неумолимо гонит их к югу и что где-то там вслед за этими тучами в воздух готовится подняться нечто, одним своим видом способное поразить воображение и навести панический страх. Да, в то время они ещё никогда не видели этих чудовищных металлических монстров, с жутким гудением несущихся быстрее ветра. Большинство из них так и не увидело их – лишь полными неописуемого страха и тревоги ночами слышали они, с дрожью прижимаясь к своим родителям, братьям и сёстрам, налетающий и уносящийся вдаль шум моторов, слышали раздававшиеся то далеко, то где-то совсем близко, почти что над головой взрывы снарядов, слышали крики ужаса и стоны раненых…
Но всё это, хоть и осталось в памяти вечным рубцом, теперь вспоминалось лишь смутно, как бред, как чудовищное и хаотическое нагромождение человеческих криков, стонов, взрывов, плача в темноте… Да, всё было так, и им иногда – уже потом, уже когда они узнали намного больше, чем знали тогда - казалось таким странным, что они остались в живых, в то время как многие, очень многие их сверстники так и остались погребёнными где-то под завалами разрушенных авиабомбами зданий. Но их родители, когда они в переполненной людьми лодке переправлялись по морю туда, где не звучат взрывы и самолёты не сбрасывают на головы людей бомбы, закрывали им глаза дрожащими руками и запрещали смотреть на некогда такой прекрасный, но превращённый всего за несколько дней в руины город. Они и сами не могли смотреть на него, потому что открывавшийся им с моря вид заставлял сердца облачаться в чёрное, он опустошал их. Старая жизнь была разрушена, и всё, чем они жили в этой старой жизни – уничтожено. Впереди ждала неизвестность, ночи без крыши над головой, испепеляющее солнце и голодные дни.
Берег показался в молочной дымке через несколько дней, когда многим, наблюдавшим за бесконечно перекатывающимися за бортом серыми волнами со странным, каким-то тупым равнодушием, начало казаться, что дни их так и закончатся среди этих волнующихся холодных вод, раскинувшихся от горизонта до горизонта. Иные были напуганы стремительно распространившимися зловещими слухами о тех несчастных, кто так и не достиг похожего на обманчивое видение берега, и поэтому вглядывались вдаль с заметным воодушевлением и радостью. Но были и те, кто, потеряв всё, воспринял появление берега из холодной утренней дымки с равнодушием, которое, пожалуй, могло показаться неестественным и непонятным.
Вскоре где-то в сотне метров от себя беженцы из разрушенного мира увидели перевёрнутую широкую лодку – перевернувшуюся неизвестно когда и так и оставшуюся на поверхности воды безмолвным и зловещим предостережением. Потом был незнакомый, усеянный осколками ракушек и покрытый местами выброшенными на берег тёмно-коричневыми водорослями пустынный берег, пронизывающий ветер чужой страны и высившиеся вдали голубоватые горы, почти сливавшиеся с небом. От ближайшего города на побережье их отделяло ещё несколько часов – вскоре они, измученные долгой дорогой, увидели его на склоне уснувшего вулкана. Поначалу прибывавшие в город невольные изгнанники ещё старались как-то держаться вместе, но через какое-то время, не рассчитывая на какую-либо реальную помощь от кого бы то ни было, стали в поисках лучшей доли разбредаться кто куда, растворяясь среди миллионов местных жителей. Этот большой, древний и надменный город стал местом, где они, двое детей другого, так не похожего на их новый дом мира, потеряли друг друга. Сначала от болезни умерла его мать, потом полиция арестовала и куда-то навсегда увела её отца – так они остались сиротами. В странном, страшном и незнакомом городе они потеряли друг друга среди ярких, наполненных шумом и субтропическими красками дней и тёплых ночей с их фантастической россыпью сияющих небесных жемчужин, среди толп людей, среди заботы о насущном хлебе, среди голода и отчаяния, сменявшегося новыми надеждами, то умиравшими, то снова вспыхивавшими, как сера на конце спички. Они, некогда бегавшие вместе по узким мощёным улицам своего родного города, вместе с галдящей ребятнёй залезавшие на деревья и срывавшие с их ветвей сладкий инжир, игравшие вместе в шумные игры и знавшие друг друга почти всю свою недолгую жизнь, оглядевшись вдруг среди гама и суеты чужого города, осознали, что уже не рядом – уже не вместе – уже где-то далеко друг от друга. Он прибился к группе подростков, ютившихся на каком-то чердаке, а она исчезла – и никто не мог ответить, куда.
Шло время. Двое детей, чья жизнь пришлась на самое начало эпохи нового великого переселения народов Земли, уже не вернулись на покинутый когда-то берег. Они были лишь одними из многих тысяч, изгнанных из своих домов и приведённых в движение войной, разрухой, голодом и лишениями. Их жизнь пришлась на эпоху, когда росчерком чьего-то пера, в чьих-то более или менее явно читавшихся интересах, по чьему-то безжалостному приказу всего за считанные недели или даже дни рушилась жизнь целых народов, города и страны которых превращались в руины, в серую пыль, в ничто. Но тем, кто привёл в движение чудовищную машину смерти, потерявшую управление и тормоза, не было и не могло быть до всего этого никакого дела – их дела велись там, где никто не слышал звуков выстрелов и взрывов авиабомб, где по паркетным полам и лестницам не струилась кровь, где люди не прятались, содрогаясь от ужаса, в тесных и душных бомбоубежищах, где спокойствие ясного летнего дня не нарушалось рёвом моторов смертоносных летающих машин. Их дела велись там, где принято улыбаться, жать руки, вести тайные интриги, совещаться и подписывать распоряжения, мгновенно перечёркивающие жизнь тысяч людей.
Жизнь потерянных детей пришлась на эпоху, когда небо молчало в ответ на все вопросы, воссылаемые к нему в гневе, в слезах, в отчаянии. Небо, немое и хмурое, скрытое тяжёлыми, похожими на медленно меняющие форму фантастические горы огромными тучами, лишь проливалось к их ногам шумным ливнем, затапливавшим дороги и тротуары, шумевшим в водостоках и проливавшимся на тротуары холодными ручьями. Нависая солнечным днём над морем, клубящиеся серые тучи, озаряемые словно изливавшимися из священных источников божественного света лучами, казались невероятным пейзажем какой-то другой, недоступной, прекрасной и удивительной страны, виды которой были эфемерно-зыбки – страны, лишь иногда являвшейся взорам жителей этого мира, где солнце жжёт без пощады, где волны, налетая в бешенстве на берега, рушат хлипкие устои и уносят в море обломки подобравшихся по неосторожности слишком близко к воде хижин, где ветер треплет волосы, пробирает до костей и поднимает песчаные бури, где люди – самые, пожалуй, кровожадные и жестокие из существ, населявших когда-либо несчастный мир – с каждым годом изобретают всё более изощрённые, совершенные и действенные орудия убийств, где не проходит и дня, чтобы люди не убивали друг друга, где металл и бумага значат больше человеческой жизни, где каждый день сотням тысяч детей нечего есть, где тысячи и тысячи вынуждены ютиться в подвалах и на чердаках, а то и вовсе ночевать на улицах.
Вскоре после того, как с чудовищным скрежетом сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее завращались колёса войны, в той части мира, которая давно забыла некогда сотрясавшие её бомбардировки, стало появляться всё больше и больше беспризорных детей. Кто-то из них, прибыв на континент вместе с родителями, потерялся в хаосе огромного города. Кто-то же, потеряв родителей ещё там, по ту сторону большой воды, прибыл в незнакомую страну в сопровождении малознакомых или вовсе незнакомых людей и оказался в итоге вынужден выживать в незнакомом, странном, непонятном, зачастую враждебном мире в одиночку. Их было много, и не заметить их было невозможно, но этот маленький народ, отличавшийся кошачьей осторожностью, вёл скрытный образ жизни – почувствовав опасность, дети улиц молниеносно исчезали. Днём их можно было увидеть скитающимися по улицам и площадям города, на закате они исчезали где-то в лабиринтах улиц и сгущающейся темноте дворов, а ночами ютились где-то в сырых подвалах или на чердаках заброшенных или полузаброшенных домов.
Никто не смог бы ответить на вопрос, сколько их было. Никто так и не узнал, куда бесследно исчезли многие из них –
