ум"? Пожалуй, что так; и философы могут дать нам только одну формулу: entbehren sollst du, sollst entbehren[1]! И сколько люди ни пытались, в мире всё также царят скорбь, смерть и слепота. На этот счёт любопытно соотнести две цитаты. Одна - у Экклезиаста: "Участь сынов человеческих и участь животных - участь одна; как те умирают, так умирают и эти... и нет у человека преимущества перед скотом". Вторая - Гомера: "Из тварей, которые дышат и ползают в прахе, истинно в целой вселенной несчастнее нет человека". То есть человек, по сути, равен скоту, а отличается лишь тем, что несчастнее последнего! Вот тебе и идеал добра! Но о слабости морали я хотел бы сказать позже, а сейчас отметить, что человеку не так то просто отличить добро от зла, потому и вымощен ад благими намерениями.
В самом деле, какие душевные терзания должен испытывать полководец, ведущий народ на войну, когда исход этой войны - целиком лишь его предположение, и он понятия не имеет, будут ли оправданы историей те огромные жертвы, которые сулит эта война! Можно ли быть здесь уверенным, что поступаешь правильно? А между тем жизнь требует принять решение. Но не стоит идти на войну, чтобы понять эту мысль. Представим, вы стоите в очереди в магазине. Тут в магазин входит ваш друг, и вы пропускаете его впереди себя. Вроде бы добро ему сделали. Но, во-первых, стоящие сзади вас окажутся недовольны; иной раз так можно и до перебранки дойти. Далее, друг покупает последнюю пачку сигарет, которые вы тоже хотели купить. Вряд ли это можно назвать добрым поступком с его стороны (мог бы сначала поинтересоваться, не за тем же ли вы стоите) - и это уже второе негативное последствие. И хоть ваш друг сделал это не намеренно, он вполне мог вызвать в вас негативные эмоции (а это - третье). А может и не взял бы он эту последнюю пачку, чёрт с ней, но всё равно не понятно, какой поступок можно назвать "хорошим". И что же делать?
Я думаю, тут нужно вновь вспомнить субъективное добро: ведь не всякое, далеко не всякое доброе намерение ведёт к плачевному результату! Если есть желание сделать доброе дело, оно наверняка воплотится в какое-нибудь благо. Как ведь говорят - было бы желание. В этом смысле субъективное добро имеет свою особую ценность, выступая уже в новой роли - не основным, а вспомогательным ориентиром, и кроме того - стимулом к более тщательному обдумыванию своих поступков. "Разумно ли ожидать от капитанов, что они станут так поворачивать штурвалы, чтобы корабли их не сталкивались между собой, если сами корабли - старые, разбитые посудины, и штурвалы вообще не поворачиваются?", - пишет К. Льюис, тем самым утверждая, что важны не только последствия наших действий, но и их предпосылки. То есть: человек должен быть добрым, чтобы быть способным делать добрые дела. "Быть добрым", представляется, и означает "иметь добрую волю, добрые нравы и намерения". Если этого нет, то всякое ожидание добра в корне неразумно - оно наивно. Это, конечно, важное замечание, не дающее сбросить со счетов субъективный фактор. И когда человек уступает своим страстям с мыслью, что "это никому не повредит, поэтому здесь нет ничего плохого", он наверняка ошибается: это вредит как минимум ему самому, его стойкости и воздержанности, почитаемым обычно как добродетели, а значит рано или поздно повредит кому-то ещё. Таким образом, субъективное добро по возможности должно быть в основе добра объективного.
Действительно: когда нравственный поступок приводит к хорошему результату, мы однозначно считаем его добрым; когда безнравственный поступок наносит вред, мы рассматриваем его как плохой. Но в случае, когда доброе намерение ведёт только к худшему, равно как и в случае, когда безнравственность оказывается полезнее обществу, чем милосердие (например, на войне или в условиях рыночной конкуренции), мы начинаем задумываться. Мнения складываются разные, но в целом как плохое намерение, так и плохое последствие рассматриваются в качестве недостатков, подлежащих устранению. Это связано с тем, что в действительности для достижения блага важен как объективный, так и субъективный элементы. И общественные нормы морали, как мы можем видеть, выражаются как в виде требований к поступкам, так и в виде требований к намерениям. Но здесь добро предстаёт уже как формальное выполнение общественных предписаний, а не как результат (объективное добро) или намерение (любовь) в чистом виде (и может быть и тем и другим).
3
Для описанной выше проблемы я вижу и другое решение, которое должно выступать в тандеме с совершенствованием субъективных начал. Я сказал выше, что человеческий "ум" мало смыслит в вопросах добра и зла, а потому часто затрудняется отличить одно от другого. Но до кое-чего этот ум всё-таки додумался - это те самые нравственные постулаты, которыми мы привыкли руководствоваться в повседневной жизни. Конечно, они не всегда оказываются верны, не всегда ведут к благу, но взять некоторые из них за основу мы, безусловно, можем. Во многих случаях это заметно облегчит умственную работу, и позволит избежать глупых ошибок. В то же время мне хотелось бы предостеречь читателя от цепляний за каждое нравственное убеждение, свойственное близким ему людям или сегодняшнему обществу в целом: ориентироваться здесь следует лишь на свой собственный ум и на тех людей, которые отличаются сознательностью взглядов и разумностью поведения. На мой взгляд, существует лишь несколько обобщённых формулировок, которые стоит взять на заметку, хоть они и не претендуют на точность и всеобщность.
Это, во-первых, два варианта категорического императива И. Канта: "поступай только согласно такой максиме, руководствуясь которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она стала всеобщим законом" и "поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству (и в своем лице, и в лице всякого другого) как к цели и никогда не относился бы к нему только как к средству". Интересно, что сам Кант признавал, что этот принцип не может быть всеобщим законом, так как "преступник, исходя из этого, стал бы приводить доводы против своих карающих судей и т.д.".
Кроме этого, обращает на себя внимание "золотое правило морали": "Не поступай по отношению к другим так, как ты не хотел бы, чтобы они поступали по отношению к тебе". Можно выразить его и по другому: "(не) делай другому то, что (не) желаешь себе", или "(не) делай того, что ты находишь (не)похвальным в другом". Это правило в той или иной форме встречается у Сократа, Платона, Аристотеля, Сенеки и других философов, а также свойственно множеству религий: индуизму, исламу, иудаизму, буддизму, конфуцианству. Схожей формулировкой располагает и христианство: "возлюби ближнего своего, как себя самого".
Особое внимание необходимо обратить на феномен «нравственного чувства», которое многие философы (в основном, английского просвещения) видели основой всей нравственности. И по своей природе, и вследствие воспитания мы интуитивно чувствуем, что является хорошим, а что плохим. Это чувство выражается в идеалах добра, справедливости, честности и пр. Следование указанным идеалам, вне зависимости от тех промежуточных результатов, к которым оно может привести (часто лишь мнимо хороших или мнимо плохих) также может выступить одним из ориентиров нравственного поведения. Это то, что Ницше назвал «любовью к дальнему» (т.е. к абстрактно-идеальному, а не конкретно-промежуточному).
Следует также сказать и о полезности в деле добра любых рекомендаций (формулировок), способствующих объективному видению мира (и, соответственно, потребностей других людей). Однако рассмотрение этих рекомендаций должно быть предметом труда по гносеологии, а не по этике.
4
Итак, мы выяснили, что добро - понятие объективное, но, как правило, невозможно без субъективных предпосылок, и коснулись вопроса о том, как отличить добро от зла. Теперь я хотел бы остановиться на проблеме методов, которыми добро должно воплощаться в жизнь - проблеме не менее важной. Здесь на ум приходят два способа служения добру: словом и делом. На вопрос, какой из этих способов лучше, однозначного ответа, по-моему, нет. Кто-то сразу ответит, что слова - это пустое, и добру надлежит выражаться в конкретных действиях, приносящих благо непосредственно, или, по крайней мере, служащих примером для окружающих. Однако же очевидно, что и "слово" зачастую являет собой то же самое "дело": верно подобранные слова могут помочь в трудной жизненной ситуации не меньше, а то и лучше каких-либо иных действий; в виде совета или нравоучения они так же могут служить полезным ориентиром для заблудшего человека. В то же время "действия" в качестве примеров не всегда могут быть истолкованы правильно хотя бы потому, что представляют собой казусы - обладающие своими индивидуальными, лишь им присущими особенностями случаи. Решение проблемы согласно центристскому варианту - "важно как слово, так и действие" - тоже не отличается полнотой: в конкретной ситуации важным вполне может оказаться только одно из двух.
Следует также подчеркнуть, что не только действия имеют свои последствия, но и бездействия. Ибо даже если мы ничего не делаем, это тоже каким-либо образом сказывается на окружающем мире и на нас самих. Не оказал тяжело раненому первую помощь - всё равно, что убил; не отреагировал на полуночные крики о помощи, доносившиеся с улицы, - всё равно, что ограбил. И хотя в тюрьму за это вряд ли посадят, тем не менее, очевидно, что вред нанесён не меньший. Ведь стоило побороть свою лень или глупость, сделав то, чего требовала ситуация, и можно было бы избежать трагедии. Не случайно общество порицает равнодушие. В момент самого акта добра, цель, правда, ещё не достигнута, поэтому соотнести её со средствами не всегда легко, но это другой вопрос, нами уже рассмотренный. Просто мы должны чувствовать ответственность за то, что мы делаем, действовать разумно и добросовестно, по возможности бескорыстно, и не ставить на первое место личную выгоду. А дальше иерархию ценностей каждый выбирает сам. Я вряд ли могу указывать другим людям, чьи интересы они должны поставить выше, а чьи ниже в конкретной ситуации: свои, любимого человека, друзей, коллег, семьи, общества, государства или всего человечества.
Но в любом случае истинно добрый поступок исходит лишь от подлинной любви, и поэтому здесь уместно привести следующие соображения. Любя кого-либо, мы любим его целиком, безоговорочно принимаем всю его человеческую сущность, общую для всех людей, и, кроме того - индивидуальные качества конкретной личности. Но если нет принятия "общечеловеческого", нет и любви. Любовь к одному человеку, таким образом, неразрывна с любовью ко всем людям. И если один человек любит другого, он через него должен бы полюбить и весь мир, иначе такое чувство сложно назвать любовью, это скорее "эгоизм вдвоём" (т.е. отношение к другому человеку как к полезной вещи). Следовательно, можно предположить общие для всех любящих людей мотивы поведения. Любящий наверняка не будет ставить благо любимого выше сопоставимого с ним блага множества других людей; так же и
