Последняя правда, открытая им

шантажируя всех, чтобы добыть деньги любой ценой.Они картежники...

После того, как Натали все рассказала ему, в доме повисла грозная тишина. Он , хоть  и не стал в очередной раз упрекать её во всем случившемся, сам превратился в настоящего сумасшедшего: ему нигде нет места. Не может находиться ни дома, ни в любом другом месте…

Каждый из знакомых считает своим долгом ему повторять все сплетни, которые  зарождаются в этом свинском Петербурге.Так, княгиня Вяземская ему  рассказала, как Дантес нагло глядя на неё, в её доме! брал тарелку с фруктами в буфете, при этом громко объявив: «Это для моей законной».Есть, значит, у него и "незаконная". Душа требовала разрядки.Её могла дать только дуэль.Только так он может защитить свою честь и честь жены-дуры...

Вяземский, видя его угнетенное состояние, утешал:
-Не стоит так мучиться, раз ты уверен в невинности твоей жены.Ты же знаешь, что  уверенность эта разделяется всеми твоими друзьями и порядочными людьми…
Он запальчиво закричал в ответ:
- Как ты не понимаешь, что мне недостаточно моей собственной уверенности, своих друзей и нашего кружка! Ты что, не понимаешь, что я принадлежу всей стране, и желаю, чтобы мое имя оставалось незапятнанном везде, где меня знают!

Но  из разговоров приехавших на несколько дней из Тригорского в Петербург  баронессы Вревской  и её сестры, он понял, что и в провинции все  в курсе того, что происходит у них в семье. Зизи,  без  всякого стеснения рассказала обо всех слухах, окутавших его личную жизнь, как паутина...

Но чаша терпения лопнула тогда,  когда он увидел возобновившего свои ухаживания за его женой, после женитьбы на Катрин, Дантеса. Это происходило на балу у Воронцовых, где проклятый француз сидел возле его жены и забавлял её своими остротами.

Саша не мог отвести взгляда от них, и вдруг заметил, как Натали вздрогнула. Он немедленно увез её домой и по дороге выпытал, о чем Дантес ей говорил. Она прошептала:
-Он мне сказал:  "Я теперь знаю, что у вас мозоль красивее, чем у моей жены..."

Саша знал, что у его жены и у Катрин – один и тот же мозольный оператор. И игра французских слов, основанная на созвучии  «cor»- "мозоль", и «corps» - "тело", дало французу возможность сострить: «Мозоль( тело) ваше прекраснее, чем у моей жены».
Расчет Дантеса оправдался – его услышали…

«Что мне делать? Я уверен в том, что злословие, даже без доказательств, оставляет почти вечные следы. В светском уложении правдоподобие равняется правде, а быть предметом клеветы — унижает нас в собственном мнении…».

Да, унижение в собственном мнении – это то, что так его убивало всегда  - ведь из двух  зол  в этой жизни он выбрал самое ужасное - погоню за светскими удовольствиями. Да, в  ущерб своему Гению.Сам виноват -высокую поэзию отодвинул в сторону потому, что он не может творить по заказу, не может выразить то, чего не чувствует душа...

Жена, которую он просил уехать, не кокетничать, заниматься детьми, а не гнаться за дешевой популярностью в обществе, к нему не захотела прислушаться,пока он, трясясь от бешенства, не стал кричать на неё, что она добилась своего:теперь француз  во всеуслышание утверждает , что знает и её тело не хуже тела своей жены. 

Испугалась ли она?Он её обвинял, а она молчала, глядя на него своим неопределенным взглядом – без чувств, без выражения…Что ж. Он знает, что делать…

Двадцать пятого января они с Натали, так же, как и Дантес с Катрин, проводили вечер у Вяземских,которые считали, что инцидент исчерпан, раз Пушкин отказался от дуэли в тот раз.
 
Весь вечер все вели себя корректно, весело, принимая участие во всех разговорах.

Сидя возле княгини на диване, и наблюдая за Дантесом,усиленно ухаживающим за его женой, и Катрин, которая не сводила своего лорнета с них, находясь на противоположной стороне, Саша, смеясь, шепнул  Вере Вяземской:
- Что меня забавляет, так это то, что этот господин веселится, не предчувствуя, что его ожидает по возвращении домой!
- Что же именно?- небрежно спросила она. Потом  испуганно вскрикнула:- Вы ему написали!
Саша только кивнул, тихо шепча:
- Его отцу.
- Как? Письмо отослано?!
Он опять кивнул.
- Сегодня?
Саша потирал руки, только кивая  в ответ каждый раз.

Княгиня упавшим голосом произнесла:
- Неужели вы продолжаете думать об этом? Мы надеялись, что все уже кончено…

Саша  упруго вскочил и встал перед ней, гневно глядя в ее глаза:
- Разве вы принимали меня за труса? Я вам уже сказал, что с мо-ло-дым че-ло-ве-ком мое дело было окончено - я его женил на нелюбимой женщине; но с отцом - дело другое! Я вас предупредил, что мое мщение заставит заговорить свет.Только я полагаюсь на ваше слово:обо всем – молчок!

Она со слезами на глазах кивнула …Княгиня Вера так расстроилась, что не заметила, как все стали уходить. Она за рукав удержала Виельгорского М.Ю., а потом и Перовского В.А,которых стала  умолять не уходить, а дождаться князя Вяземского:

- Надо дождаться его и обсудить, какие надо принять меры. Нельзя допустить дуэли…

Но напрасно друзья прождали князя почти до утра, он был влюблен в очередной раз, теперь в Мусину-Пушкину, и проводил время исключительно в тех местах, где бывала она. Честно говоря, он даже не знал всех переживаний  друга и был далек от того, чтобы вникать в его дела...

Саша, вернувшись домой, достал черновик вызова голландскому посланнику и стал перечитывать: «Барон! Позвольте мне подвести итог тому, что произошло недавно. Поведение вашего сына было мне известно уже давно и не могло быть для меня безразличным. Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый вмешаться,  когда сочту это своевременным. Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло, и воспользовался этим.

Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь жалкую, что моя жена, удивленная такой трусостью и пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном.
Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему сыну.

По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы. Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и нелепости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына.

Вы хорошо понимаете, барон, что после всего этого я не могу терпеть, чтобы моя семья имела какие бы то ни было сношения с вашей.Только на этом условии согласился я не давать хода этому грязному делу и не обесчестить вас и глазах двора нашего и вашего, к чему я имел и возможность и намерение. Я не желаю, чтобы моя жена выслушивала впредь ваши отеческие увещевания. Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой и еще того менее — чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто плут и подлец.

Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым, конечно, я не остановлюсь.
Имею честь быть, барон, ваш нижайший и покорнейший слуга
Александр Пушкин».

Саша нервными движениями  потер руки: « Все!Теперь он не отвертится от дуэли, если в нем сохранилась хоть одна капля чести!».
Он был прав – через друга своего приемного сына - атташе французского посольства виконта д`Аршиака, Геккерн прислал ему вызов на дуэль, где внизу имелась приписка рукой Дантеса: «Прочтено и одобрено мной». 

    Стало быть, и здесь он прав! Геккерн не мог сам принять вызов – его карьера полетела бы к чертям собачьим, и , естественно, что за него будет драться  приемный сын. Что и требовалось!