- A, скажи-ка, старая песочница, - посмотрела участливо девочка-третьеклассница на деда, - любишь ли ты сказки? Тогда расскажи одну.
Дедушко вздохнул, степенно размазал сизую соплю по усам, шмарканул смачно, в одну ноздрю, и поудобнее прилаживая внучку на дрожащее от немощи колено, пустился не торопясь, как бы и с ленцой даже, своей разлюбезной Катюшке - уши натирать.
- Ну, так вот… Давно-давно жил один мальчик. Не босяком рос, умницей, по прилежанию в классе в первых ходил, лишь изредка в конце недели ранец отяжелевал из-за кола по поведению, потому как у окна сидел, а за окном – это тебе не то, что в классе, там – жизнь, мотыльки летают, тополиный пух на цветах клубится, и ну её к лешему, эту математику!… И всё бы хорошо было, да только бзик у него сызмальства один был – страх как боялся людской молвы.
- А это… что ещё такое? – спросила внучка.
- Да в общем-то ерунда, - вымолвил дед, чуток поскребя в затылке. – Только понимаешь это с годами… И, значит, до смешного доходило – это, к примеру, когда он на каждое своё «здравствуйте» оглядывался, - а так ли сказал, а не заругают ли чего люди, и здоровался поэтому не один раз на дню, как все нормальные ребятишки, а так … сколько раз увидит кого – столько и поздоровается… Беда как переживал…
Так вот, был у него друг. Тарасом звали.
Дед снова почесал кубышку, и, не выдержав взятой на себя роли сказочника, стал рассказывать от первого лица.
- Дружбу мы водили с ним с самых малых лет. Иногда что-то проскальзывало в нём не угадываемое, дорогое для меня, и я его за это любил. Хотя в нашем железнодорожном посёлке обитал исключительно бравый еще контингент, и, стало быть, в каждой квартире имелось шибздика по два, а то и три – но только с ним мы совпали, только он один был мне как названый брат… А сейчас вот подумаю, - кротко замигал старик, - ну, что могло быть в нём такого уж особенного? Пацан, как пацан. Правда… Обычный такой себе жизнерадостный паря в коротеньких штанишках. С неизменным кленовым луком за спиной, клетчатым набекрень картузом да не во всякое время заправленной рубахою. И уж если что его и выделяло среди нас, так это – фамилия. Ну, точь в точь как нашего великого классика. Причём совпадало всё: и сама фамилия, и имя, и отчество.
Мне на моём веку всего два таких друга встретились, - которых непременно в паспортных столах донимали до кишок, одновременно дивясь и негодуя, - Тараса – из-за его фамилии, и Лёньку Алексеева – это по институту корефан, - из-за места рождения. А что тут такого, если его папа был полковник ГРУ, и Лёнька родился в Нью-Йорке?
И вот, значит, с Тарасом этим у нас однажды такой вот нехороший, надо сказать, кандибобер приключился… Без слёз не вспомнишь…
Сама знаешь, десяток лет - возраст нешуточный. И затеяли мы индейские игры, по тем временам занятие не новое. Тогда вся почти ребятня, начитавшись от пуза Сэтона Томпсона, повально бредила «краснокожими», да еще и Гойко Митич поддал копоти вместе с киностудией «ДЭФА», словом, одурели мы все от охоты за бледнолицыми… И быт индейцев тоже нам приглянулся, такой себе неказистый, скромный, никаких «вывихов»… но, в общем, мы их полюбили – за порядочность. Порядочность во всём…
Тогда в нашем дворе кланов каких-то особо не было. В городки, пекаря, не говоря уж «в войну» играли все скопом, без исключения. Кроме «больных и немощных», конечно, а попросту говоря – фраеров. И вот вдруг на поверку оказалось, что играть в индейцев можно - но не со всяким. Большая разница… И дело тут было вовсе не в дюжих мускулах, не в физической выносливости… а просто до смешного. Не всякому ведь и доверишь свои секреты… Не каждый умеет держать язык за зубами.
Вот и присматривались друг к дружке, - оценивающе и не без пристрастия иногда – а как же, - ведь на кону стояла собственная голова! Пусть и пустая… - усмехнулся дед.
- А секретничали, конечно, от всех. И в первую очередь – от родителей… А сейчас, если прикинуть, внучка, странное ведь дело выходит - самым близким не доверять. Странное и неблаговидное… А вот поди ж ты, оказывалось подчас и оправданным, потому как папы наши и мамы зачастую и нас самих мелко игнорировали, и игры наши тем более. И их понять – можно. Теперь. Работа на «железке» тяжёлая – день, ночь, сорок восемь, - и при любой погоде. Праздников нет. Выходных тоже. А домой дотелепаешься, будь добр, приготовь, постирай, живности задай корму…. Куда как до нас им было!…
Девочка соскользнула с колена в раздумье и спросила удивлённо:
- Дед, а как это жить – без праздников?
- Ну как… просто… Поезда ведь, курьерские ли, товарные круглые сутки идут. Без праздников. И люди должны, никуда не денешься. Вагонники нехотя обстучат буксы, длинным таким молоточком, проверят, не задымилась ли какая в дороге, составитель с горки отцепку распустит, а затем с машинистом и новый состав формируют – на отправление. Работа не затихает ни днём, ни ночью. Если бы в праздники гуляли, как положено, то потом такая бы каша на станции заварилась - не расхлебать бы и за неделю…
- Ты слушай дале, внучка. Про нас… Попервах – то я и не метался, а предприятие наше индейское сразу как-то само наладилось да и в горочку пошло. Я старше Тараса на три года был, но меж нами этой разницы никогда не чувствовалось. Всегда на равных. Поэтому с кем свой вигвам ставить – такой загадкой я и голову никогда не маял.
Как-то враз у нас всё организовалось, - поначалу. Смастерили себе завидные двухметровые копья из амброзии (это сейчас все кому не лень про аллергию гомонят, а тогда если бы и поостерёг кто, только в глаза рассмеялись бы), наконечники из гвоздей напильниками заточили, на камне шлифонули, к копьям присобачили – милое дело!… Хоть перелёт и недолёт постоянно, да не беда, главное – при боевом оружии. С «волчков», - они посочнее будут, - вырезали себе по луку, опосля, конечно, изрешетили все шпалы в сараях, но кидать ножи и топорики кухонные научились так, что под конец десяток раз легко в одну мишень клали (это называлось «ку» – маленький подвиг)… Ну, а что уж куры дворовые убытку понесли, - мы их перо себе на оперенье набирали, - так про то только сами голозадые несушки знают…
Хорошо нам с Тарасом стало, нескучно…
Но какой же индеец – без вигвама?
Принялись место подыскивать, - укромное, тихое, от людских глаз подальше. А где тут его у нас сыщешь – всё, в общем, как на ладони. Станционные, что ни год по весне подчищали молодняк в лесополосе, старьё порченое вырубали всё да и волчью ягоду, где погуще, тоже валили.
- А это зачем? – спросила внучка.
- А не положено лес у дороги разводить. Ты ему волю дай, так через год-другой и межпутье всё зарастёт… Так прочёсывали мы с Тарасом защитную не одну неделю, да, наконец, и наткнулись на местечко подходящее. Прямо у прохожего народа под носом, обочь тропинки. Глухой да колючий кустарник, как проволока, покручены бугристые ветви и высокий очень, - ну, нам тогда так казалось, – маленькие ведь были…
И тропка эта самая, ну, - в двух шагах, а сунулись вглубь - не видать нас из тропки совсем… Чего же лучше?
Обосновались накрепко.
Стащили из сараев своих топоры, лопату, а где и тесак кухонный сгодился, и принялись помаленьку в самой-то гущине эдакий себе махонький пятачок отвоевывать.
Ну, и так приналадились: один на шухере стоит, другой в это время копает; устал - сменились. Но на шухере непременно кто-то торчал, - место уж больно оживлённое… иначе как здесь с вокзала на шпальный завод не попасть, а там пропасть народу жила.
Ну, люди – не звери, обустроились мы с Тарасом. Места свободного хоть и обмаль, да – своё, никем не тронутое. Обыкновенно после школы туда и сбегали, норовя пробраться – по одному. Читали книжки детские, выдумывали себе новые «подвиги», спорили, - достойно, но напористо – какие «подвиги» тянут на «ку», а какие на «гран-ку». А ещё, помню, мечтали о море… Как отслужим армию, плавать подадимся далеко-далеко… до самой Африки – Гондваны. Почему это так всех степных мальчишек в море тянет, до сих пор не знаю. Но никому из нас так и не довелось… Жаль...
Прошла неделя, другая, вроде бы привыкать стали. Пошевелили как-то раз мозгами – принялись погребок ладить. Оно и не диво, чего же лучше да сытнее, как так вот под ветками – на скорую руку перекусить. Яму вырыли для погребка неглубокую, на два штыка примерно, да и в ту класть нечего. Стали думать и гадать, как наш погребок-то наполнить. Но и уши чтобы целы остались. Сложная задача.
Первое родилось – само собой взялось. Карманные деньги. Нам, что ни день, родители по 25 копеек на школьные обеды давали. Ну, мы там, стало быть, хлебца какого из дому прихватим, а в школе чай да булочка, глядишь, к концу недели есть что в горку ссыпать, медного да беленького.
Так вот у нас и провиант собственный завёлся. Что из дому стащим тайком, а что и прикупим – консервов там рыбных, «Завтрак туриста», или банку каши овсяной. Ну, а хлебушко, сало, лучок – это привычно из дому таскали, - кто сколько мог, чтоб незаметно было.
И всё бы ничего, да приходим однажды, глядь – а разор-то полный нашему вигваму! И всю жратву унесли, гады! Гадали мы, кумекали, кто бы мог нам такую подлянку всунуть – ну никто особо на ум нейдёт! Кроме одного. Но ведь не пойман – не вор… И вроде бы настороже всегда в вигвам забирались, конспирация блюлась строгая, как и приличествует настоящему индейцу…
Что делать? – погоревали мы так с Тарасом неделю, - да и принялись другое место искать. Новое. А всё новое, мил-дружок, русскому человеку – завсегда хуже старого… как-то так уж оно повелось…
Вскоре, в громадном внутреннем дворе путевой части, окаймлённом со всех сторон высоким кирпичным забором, набрели мы на тщедушную поросль молодых дубков у самой ограды – не то, чтобы уж и очень неприметных и кучных, а так… на безрыбьи и рак – рыба. Посадка тянулась вдоль самой стены узкой полосой, а дальше простирались, куда ни кинь, чьи-то огороды. Если бы не вечно рыскающие вблизи сторожевые псы, во всякое время свирепо лающие, то это место можно было бы назвать даже удачным. Другого всё равно не было…
И вновь аккуратно, зорко, как Чингачгук на тропе войны, - принялись обустраиваться. Перво-наперво перенесли из сараев малопригодный инструмент. Прикопали его надёжно под прелым прошлогодним листьем. К шалашику своему сквозь кусты орешника продирались косолапо, потрескивая валежником и больно накалывая икры, колючие ветки низкорослой акации царапали штанину, но всё равно, отворачивая от веток лицо, упорно шли в обход, далеко поза рабочей баней. А там, подлаживались под самую изгородь, впритирку почти, чтобы, Боже упаси, не облаяли собаки, - тогда только один выход – запрыгивая с ходу на кленок, быстро отжаться от столбика забора и с лёту перемахнуть, а там… тикать, тикать, тикать… низко пригиная голову, - чтоб без подозрений…
Одним словом, туда пробраться и вылезть не замеченными – для нас всегда было головной болью…
Зато уж если добрались… эт-то что-то…
А быт помаленьку налаживался. Но вот закавыка – родители наши стали, кажется, что-то примечать. Нет, мы когда землю от кореньев очистили, тотчас весь инструмент сразу же обратно и
