среди нас, Даша. Правду говорят, что мужчины на тебе ещё не дышали? Не хмурься, у нас не принято, к тому же, ничего, кроме удовольствия, мы тебе не обещаем. – И жестом показал, что ей следует подойти.
Огладив её грудь и бёдра, приложил руку к промежности, заставив раздвинуть ноги, а потом, с силой пригнув, поставил на колени, шепнув что-то на ухо, но так, чтоб слышно было всем:
– Бери, не стесняйся. И пей до дна. – И, как бы выхватив из слишком долгой, по его мнению, неподвижности, повторил, грозней прежнего: -– Пей до дна и без фокусов.
И она, ползая на коленках от одного к другому, исполняла всё, что от неё требовалось.
Когда уходили, главный окликнул итальянца:
– Ты где, Джиро?
– Здесь, гражданин начальник.
– Накорми и попользуйся, но так, чтобы обошлось без медсамбата.
– Будет исполнено, гражданин начальник. А как же с остальными?
– Не твоя забота.
Так семнадцатилетняя Даша, приговорённая за недоказанное преступление, но за несомненную связь с самими преступниками, получила два года тюрьмы, и была выпущена незадолго до окончания срока «по причине беременности и предстоящим родам», тогда, как её тюремный муж, благодаря хлопотам итальянского правительства, ещё того прежде, был отправлен домой в Италию, вместе с немногочисленными своими сородичами, забыв попрощаться с тюремной женой.
Но доброе дело за ним осталось: она так научилась стряпать и выпечке, преимущественно в национальном итальянском духе, что была взята на работу в ресторан «Интурист», где поразительные блюда, не только узнанные, но и придуманные, придали известность ресторану и поварихе. За неё не только ухаживали, но и сватались, и она умудрялась ублажать первых, и не разочаровывать вторых. Купленная ею квартира в дачном посёлке Брюховичи, стала для её подрастающей дочери Клавы, обещавшей стать «красоткой, каких мало», по словам одного, из самых настойчивых поклонников Даши, постепенно превратилась в Дарью Дмитриевну.
Расторопная и сметливая, Клава легко разобралась в происходящем. Неосознанное ощущение женщины и неполное понимание того, как с этим надобно поступать, и что делать, вовсе не связывало ей руки. Мать, конечно, стремилась избавить дочь « от преждевременных мыслей и намерений», и, возможно, ей бы это удалось, кабы не новый кавалер, прочно закрепившийся в материнской постели. По мнению матери, он был красив, изыскан и влюблён, вполне подходящий предлог для самоуспокоения. Разница в возрасте и деньги, несомненно, не бывшие для него, с помощью любовницы, предметом упорной добычи, лишь подхлёстывали его самолюбование. Зато тринадцатилетняя Клара была от него без ума, и когда появлялся у них в доме, при малейшем помановении не то, что пальцем, даже взглядом, готова была броситься ему на шею. Но он терпеливо выжидал, и Клаве ничего другого не оставалось, как печально глядеть вслед, уходившей в спальню счастливой родительнице.
Картинки, рисовавшиеся при этом в её воображении, были столь отчётливы, как на фотографиях с изображением голых тел, извивавшихся в конвульсиях страсти. И то, что была не одинока в своих мечтаниях, доказывали его взгляды, вовсе не мимолётные, а очень пристальные, доказывающие, что понимают друг друга без слов. Её воображение разыгрывалось, позволяя представить себя третьей в постели любовников, а раз так, ничто не мешало ощутить себя в ней главной. Но, когда возвращалась из мысленной роли победительницы, в реальность, ей становилось нестерпимо горько от осознания самообмана: безысходная пытка, пусть ненадолго, лишающая воли к сопротивлению.
Борис Иоселевич
