плечами и начал рассказывать малышу о том, как сам он видел и понимал песню про море.
Еще никто и никогда не слушал его с таким вниманием, ловя каждое слово.
– Смотри, – толковал Димка, стараясь изъясняться как можно понятнее, – вот здесь почти все на одной ноте: «Снятся… часто… снятся… чайки…», и сразу начинается припев: «След мой волною смоет…» С этих слов твой голос должен просто падать в море. Сверху вниз, глубоко-глубоко, на самое дно. Это самые главные слова, на них вся песня держится. Как ты их споешь, так слушатель и всю песню почувствует. Понимаешь? И потом ты поешь просто: «Море… море…», а ведь ты пришел на берег поговорить со стихией, про свою душу морю рассказать. Значит, в твоем голосе должно быть и восхищение, и некоторая робость, и мечта, и надежда: «Море, ты слышишь, море?..», как будто ты доверяешь самое сокровенное кому-то очень большому, сильному, мудрому и красивому. Попробуешь спеть?
Игорь торопливо закивал. И как только он начал петь, Димка с замиранием сердца увидел, что малыш и в самом деле понял и почувствовал все от начала до конца. И был это уже не тот неуверенный, детсадовский голос, который Димка слышал тогда на распевке. Сейчас на высокой, много раз повторяющейся в песне ноте он звенел в зените, как жаворонок, зависший в небе возле самого солнца: «Снятся… часто… снятся… чайки…» и вдруг оттуда, из голубой солнечной вышины, на немыслимых вибрациях падал в не менее голубую морскую бездну: «След мой волною смоет, а я на берег с утра приду опять…». И чувствовался во всем этом и крепкий морской ветер, и соленые брызги, и крик чаек, и тихий шелест волны, набегающей на берег, чтобы смыть с песка мальчишеские следы…
Когда Игорь умолк, Димку просто пошатывало от переполнивших его чувств.
– Тебе понравилось? – снова с надеждой спросил воробьишка, и Димка, крепко обняв его, прошептал в совершенном восторге:
– Господи, Игореша, ты даже не представляешь, что ты спел!..
4.
На следующий день после репетиции (а Игоря тогда уже перевели из подоготовишек в солисты младшей группы) перед Димкой неожиданно вырос растрепанный Григорьев.
– Ты что с Ласточкиным сделал, Дмитрий Александрович? – каркнул он, аж дрожа от возбуждения.
– А чего? – испуганно не понял Димка.
– Это ты его по морю воспитывал?
– А чего?
– Чего-чего!.. Заладил, как попугай! – Григорьев неожиданно схватил Димкину руку, крепко сжал ее и затряс: – Молодец! Ну, молодец, и всё! Да я тебе за такие дела завтра премию на конфеты выпишу! Ты знаешь, как он спел? Он, как бог, спел, Димка! Откуда только голос такой взялся, честное слово! Кто тебя, спрашиваю, дрессировал, воробей ты эдакий? А он мне: Ми-итя…
Димка был совершенно ошарашен. Такого проявления благодарности от Карабаса-Барабаса он никак не ожидал.
– Ты вот что, – продолжал Григорьев, – раз уж взялся, так продолжай. Будь теперь при Игоре постоянно. Вы ведь с ним все равно друзья, верно? Ты, это, помогай ему, объясняй, растолковывай… Ты ведь и вправду знаешь, как надо петь, чтобы именно мальчишке… Ну, ты понимаешь, что я имею в виду, ты ведь сам классно пел. Ну, а я уж тебе посодействую, за мной не заржавеет. Если что нужно, – прямиком ко мне. По рукам?
И как тут могло быть не по рукам, если сам Григорьев наконец-то признал, что, оказывается, когда-то Димка пел по-настоящему классно! Димка с радостью почувствовал, что совершенно неожиданно для себя нащупал тропинку, идя по которой, сможет сделать то, чего не сделал, будучи солистом. Да, судьба подарила ему второй шанс. Она подарила ему Игорешку Ласточкина, и теперь, рука об руку с этим воробьишкой, все в его жизни пойдет по-другому, потому что Игорешка – гений, теперь уже несомненно гений, а он, Димка, хоть и не гений, конечно, но, похоже, тот, кто сможет помочь истинной гениальности по-настоящему состояться. Всё это было настолько здорово, что даже с трудом верилось.
Так, в одночасье, Димка из хористов-статистов занял неофициальное, но крепкое положение ассистента Григорьева. В том, что Игорь Ласточкин – уникальный вундеркинд, теперь уже никто не сомневался. А поскольку сам всемогущий худрук считал, что лелеять талант малыша должен именно Димка, отношение к обоим мальчикам и со стороны хора, и со стороны взрослых резко изменилось – оба они заняли привилегированное положение. Талантливым солистам у Григорьева всегда многое прощалось. Димке и Игорю отныне прощалось почти все, за исключением лени. Хотя какая уж там лень, если почти все дни напролет, с небольшими перерывами на чай и пирожки, воробьишка теперь проводил у микрофона! Репетиционные нагрузки на него резко возросли в связи с тем, что худрук твердо решил воспитать из него настоящее музыкальное явление. Ни о каких государственных достояниях тогда, конечно же, никто не думал, но Григорьев нюхом чуял, что наткнулся на золотую жилу, сулящую ему и премии, и ордена, и престижные поездки за рубеж. Стало ясно, что с шеи Игоря он теперь не слезет, и Димка запечалился, потому что видел, как устает его маленький друг и как порою изгаляется над ним Григорьев.
5.
Примерно тогда же он впервые узнал, что у Игоря иногда отнимаются ноги. Это было какое-то странное заболевание наподобие эпилепсии, приступы которого случались от переутомления и на нервной почве. От такой напасти Игорь профилактически глотал синенькие маленькие таблетки и через ингалятор дышал какой-то гадостью. Однако и она не могла навсегда остановить болезнь.
Как-то раз в пошивочной, когда портниха, для удобства поставив Игоря перед собой на тумбочку, снимала с него мерку для нового концертного костюма, у мальчишки неожиданно подломились ноги, и он с испуганным криком полетел вниз. Молниеносно среагировав, Димка едва успел подхватить его, но и сам не устоял, и они оба покатились на пол. К счастью, нисколько не ушиблись, но Игоря всего трясло, губы у него посинели, в огромных глазах стояли слезы:
– Митя, ноги!.. Митя!..
– Что с тобой, что?! – ничего не понимая, тормошил его перепуганный Димка. – Ты чего, воробьишка? Вставай!
Но встать Игорь не мог.
Ситуацию спасла портниха, которая, как оказалось, видела это уже не в первый раз.
– О Господи, опять! – всплеснула она руками, склоняясь над Игорем. – Грехи наши тяжкие! Ингалятор-то твой где, воробей? Где ингалятор?
– В су-умке… – простонал малыш.
– Димка, беги за врачом, – скомандовала портниха, а сама, схватив сумку Игоря, начала торопливо рыться в ней. – Беги, беги, не бойся. Я знаю, что делать.
И Димка побежал.
Когда он с врачихой вернулся из медпункта, зареванный Игорь, все еще весь трясясь, сидел на скамеечке у стены, держа в руках ингалятор с прозрачной пластиковой маской и время от времени прикладывая его к лицу.
– Доводите вы пацана, совсем доводите!.. – сокрушалась портниха, помогая врачихе делать малышу укол. – Да разве позволительно его так эксплуатировать! Вы же весь дух из него выбьете… Совесть-то у нашего шефа есть? Или, когда ее раздавали, он без карманов был? Грехи наши тяжкие…
Позже, когда все обошлось, Игорь рассказал Димке о своей болезни.
– Что же ты так долго молчал? – возмутился тот. – Я бы уже давно за тобой присматривал…
– Я стеснялся, – признался воробьишка виновато и печально. – А вдруг бы ты не стал со мной дружить, если бы узнал?
– Вот дурак! – возмутился Димка. – Ну, что с тобой будешь делать! Да я теперь еще крепче с тобой дружить буду, неужели ты не понимаешь!
– Теперь понимаю, – ответил малыш и благодарно взял его за руку. – Ты ведь не сердишься, Митя?
– Да за что на тебя сердиться-то, горе ты мое! – вздохнул Димка, слегка приклонил Игоря к себе, поерошил ему волосы и добавил тихо: – Не умею я на тебя сердиться.
Потом был разговор с Григорьевым.
– Что же вы мне не сказали, что Игорь болен, Сергей Владиславович? – пенял Димка. – Я так перепугался, когда у него ноги отнялись!..
– Ну, не сказал и не сказал, извини… – развел руками худрук. – Каюсь, мое упущение. Теперь знай. Вообще-то, болен он серьезно. Это пока, слава Богу, он еще всякий раз поднимается. А в один прекрасный день может и вообще больше не подняться. Тут не шуточки, тут с каждым приступом все сложнее и сложнее.
– И что же делать?
– Позаботиться о том, чтоб этот «прекрасный день» никогда не настал. Вот ты и позаботься. Чтобы лекарства всегда при себе, ингалятор или что там еще нужно… Ну, ты понимаешь. Полностью поручаю Игоря тебе. Это большая ответственность, Димка. Воробей-то у нас на взлет идет. На очень и очень крутой взлет. Им уже на самом верху интересуются. Говорят, что запись его выступления смотрел сам Леонид Ильич и даже прослезился – настолько ему Игорь понравился. Так что отныне пацан всегда должен быть в форме. Это ясно? С моей стороны – любые аптеки, вплоть до кремлевской, любые врачи, вплоть до заграничных. Чуть какие проблемы – прямиком ко мне, я все решаю. И чтобы никто не смел тормозить, а тем более палки в колеса вставлять! Понимаю, быть нянькой при больном ребенке – дело хлопотное, но ты не горюй. Я тебя на штатный оклад поставлю. Хорошо будешь получать, как специалист высшей категории. Так что договорились?
Разумеется, они договорились.
И Димкина жизнь в очередной раз круто изменилась.
Теперь работать с Игорем приезжали известнейшие композиторы и поэты. Был Шаинский, были Морозов и Зацепин, были Пахмутова и Добронравов. Даже Илья Резник как-то раз заскочил. И оба мальчишки стали постепенно привыкать к вниманию этих больших и авторитетных людей, принимая все как должное.
Вскоре у них появилось собственное жилье. В свои четырнадцать лет Димка вместе с Игорем переехал в прекрасную отдельную трехкомнатную квартиру в Химках, и отныне они стали жить вместе, с трудом веря своему неожиданному счастью. Чтобы вести хозяйство, к ним приставили пожилую интеллигентную экономку тетю Валю. На репетиции их теперь возили на машине с личным шофером. Дома у них было все, чего они только могли пожелать. Григорьев доставал для них самые дефицитные продукты, покупал им вещи в лучших фирменных магазинах, словом, содержал, как принцев, взамен требуя лишь одного – чтобы Игорь пел, а Димка обеспечивал ему условия для пения.
А потом был большой концерт в Колонном зале Дома Союзов, где Игорь в присутствии всей советской верхушки триумфально исполнил «Товарищ Память» и преподнес огромный букет цветов Леониду Ильичу, при этом генсек так расчувствовался, что в свойственной ему манере расцеловал маленького пионера и, указав на него своей свите, воскликнул: «Вот какая у нас смена растет!»
После этого Григорьев получил премию и звание народного артиста, а воробьишка Игорь Ласточкин стал государственным достоянием. И мальчишек тут же перевезли в новую квартиру, огромную, восьмикомнатную, в элитном районе Москвы. Теперь у них была своя небольшая музыкальная студия, два телохранителя, кухарка, горничная и прочее, и прочее. Они получали мешки писем от влюбленной в Игоря страны, конечно же, их не читали, ибо это было физически невозможно, и лишь иногда секретари отвечали на некоторые из них – те, что казались особенно важными…
