что он якобы сам
спровоцировал ЧП по пьяни. Но Зоя прекрасно знала, что папа не пил, тем более
на работе. Конечно, мог на праздник пропустить рюмку-другую, но чтобы потерять
ясность ума – никогда. Знали об этом и его друзья, многие из которых после
увольнения клялись, будто чуть ли не каждый день видели его поддатым в стельку.
Но даже тогда отец и не
подумал спиваться. Что толку? Положения этим не улучшишь. Устроился водителем
трамвая. Мама без конца пилила мужа: вот, мол, из-за твоей принципиальности… да
кому она нужна в наше время… о ребёнке бы подумал, если на меня тебе наплевать.
Отец в ответ говорил, что о них как раз и подумал – а точнее, о том, что среди
пассажиров тонущего корабля могли оказаться его жена и дочь, которые могли бы
погибнуть из-за того, что кто-то менее принципиальный стал бы, в нарушение всех
правил, спасать какого-нибудь толстосума. Но маму это «если бы да кабы» не
волновало. Ей хотелось жить хорошо. «А о будущем Зои ты подумал?» - спрашивала
она, трагически заламывая руки. «Первым долгом, - отвечал отец. – Хочу, чтобы
Зоя выросла человеком, а не пустой самовлюблённой куклой».
Впрочем, Зоей он её называл
редко – либо когда сердился, либо когда обсуждали какой-то очень серьёзный
вопрос касательно неё. А так – Заяц. «Привет, Заяц!», «Соскучилась, Заяц?»,
«Смотри, Заяц, что я тебе привёз!».
Должно быть, когда по пути на
работу он увидел висевшего на карнизе мальчика, также представил, что на месте
того незнакомого ребёнка могла быть его любимая дочь, и равнодушная толпа точно
так же могла бы идти мимо. Обладая достаточной физической подготовкой, он сумел
по балконам залезть и ухватить бедолагу в тот момент, когда слабая детская
ручка разжалась. Он ещё успел поставить мальчишку на балкон (слава всем святым,
что тот оказался не застеклённым!). А сам то ли неудачно развернулся, то ли уже
не осталось сил удержаться… Смерть была мгновенной. Удар головой об асфальт при
падении с четвёртого этажа не оставлял никаких шансов.
«Опять твой папа о нас не
подумал!» - жаловалась мама.
Тогда Зоя впервые за десять
лет ей нагрубила. Как она смеет так про папу?
Через два года вдовства мама
снова вышла замуж. С тех пор частенько пилит Петра Петровича: и носки по
квартире разбрасывает, и лишний раз за собой чашку не помоет, с работы – сразу
на диван к телевизору, а в выходной как засядет за футбольным или хоккейным
матчем – проще самой и ковры пропылесосить, и мусор вынести, чем его дождаться.
Однако с ним ей, по всему видно, гораздо проще, чем с первым мужем. Петрович он
такой – предпочитает не заморачиваться, а плыть по течению. Всё равно, говорит,
ничего не изменишь, бесполезно дуть против паровоза.
Ну да пусть живут, как им
нравится, а ей, Зое, сейчас надо думать о собственной семье. Вечером придёт
Стас. Как лучше сказать ему, что скоро он станет отцом? Закружит ли он её на
радостях по комнате, покрывая лицо и руки поцелуями? Или испуганно выпучит
глаза: ох, это так неожиданно, умоляю, зай, давай повременим, понимаешь, всё
так нестабильно, нам ещё надо самим встать на ноги? Надо бы как-нибудь
подготовить парня, чтоб известие, не дай Бог, не прозвучало как ультиматум.
Или, того хуже, не создало бы впечатления, будто она специально залетела, чтоб
женить Стаса на себе. Недаром говорила мудрая бабушка: «С мужиком дипломатия
нужна». Как не хватало сейчас Зое её совета, её подсказки!
В течение дня Зоя то и дело
прокручивала в голове сценарии: как она скажет Стасу о своей беременности? И
каждый раз они заканчивались по-разному. Если бы кто-нибудь из режиссёров влез
в тот момент в её голову, прочитанных мыслей ему хватило бы на целую
«Санта-Барбару». Одна и та же фраза вызывала у воображаемого Стаса то прилив
безудержной нежности, то необузданный приступ гнева. Он то прыгал чуть ли не до
потолка, крича: «Спасибо Тебе, Господи!», а то с криком: «Господи, помилуй!» -
выбрасывался из окна, с седьмого этажа.
Незаметно подошёл к концу
рабочий день, дорога домой, причёска, макияж. А нужные слова так и не пришли на
ум. И вот уже любимый звонит в дверь.
«У меня тысяча, тысяча,
тысяча думушек!» - хвалилась Лиса.
«А у меня одна дума», -
скромно отвечал Журавль.
Эту сказку бабушка читала
маленькой Зое. Журавль-то в итоге обманул охотника и спасся, а Лиса со своей
тысячей думушек так и попала на воротник. Не знала, бедолажка, за какую ей
ухватиться.
«Вот и я попала, как эта
лиса!» - думала Зоя, открывая дверь.
- Привет, зая! Выглядишь
сногсшибательно! Очень по тебе скучал!
- Привет, Стасик! У меня для
тебя сюрприз!
Пылкий поцелуй в прихожей, и
Зоя ведёт любимого на кухню, где вместо большого света горит светильник с
цветочным абажюром, по радио ретро звучат старые песни, а на плите дожаривается
паста болонезе.
- Ух ты, круто! – обрадовался
Стас, решив, по-видимому, что его любимое блюдо и есть сюрприз, который
приготовила Зоя.
Девушка не знала, как начать
о главном. Вместо того, то ли надеясь на внезапное озарение, то ли просто желая
оттянуть неизбежное, она говорила о пустяках, рассказывала, как прошёл день. И
ночь.
- Прикинь, мне сегодня такое
приснилось!..
- И правильно! – похвалил
Стас, выслушав историю до конца. – Явлинский – это не та фигура.
- Но ведь дело не в
Явлинском. Окажись на его месте Путин, ты бы, наверное, поступил так же.
- Не, Путин – это другое
дело. Есть разница: или погибнут несколько человек (детей, конечно, жалко, но
всё же), или вся Россия. Без Путина сейчас нельзя. Кругом ведь враги. Вообще,
по-хорошему, нам нужен царь. И если им будет Путин, буду только рад.
- Радоваться – это одно. А
соглашаться, чтобы за это погибали дети…
- Если нужно было бы, я бы
согласился. Это оправданная жертва. Более того, я бы сам лично поджёг «Зимнюю
вишню», если бы это помогло народу сплотиться вокруг Путина.
- Как же так? – Зоя своим
ушам не поверила. – Там же могли быть наши дети!
- Нет, ну своих бы я,
конечно, вывел. Что я, дурак, что ли?
- А чужих бы, значит, убил?
- Что делать? Понимаю, звучит
цинично. Но жизнь – она вообще циничная штука.
Зое вдруг вспомнилось
интервью Явлинского, в котором он рассказывал, как ещё в студенчестве приложил
комсорга по голове латунным тазом. Тот вроде сказал, что за социализм можно
было бы пролить и вдвое больше крови. Но таз, хоть и не латунный, а
эмалированный, на балконе. Разве что светильником. Однако Зое не хотелось даже
этого. Захотелось, чтобы этот чужой человек ушёл, исчез из её жизни. Навсегда.
- Нам нужно расстаться.
- То есть? – не понял Стас. –
Ты хочешь, чтобы я ушёл?
- Да.
- Зай, да ты чего?
- Мы слишком разные, Стас. Мы
не сможем быть вместе.
- Ты это… серьёзно?
Ну, зачем он так много
говорит? Почему не может просто встать и уйти?
- Более чем.
С минуту Стас, вытаращив
глаза, смотрел на Зою, словно не веря услышанному. И, наконец, произнёс:
- Слушай, Зойка, да ты реально
дура! Думаешь, такая крутая: только свистнешь – мужики так и сбегутся? Да ты,
если хочешь знать, ну вообще никакая! Сам не понимаю, что я в тебе нашёл? Ты и
в постели бревно бревном. Я в общем-то встречался с тобой скорее из жалости.
Для тебя же мужика найти – целая проблема, если не сказать, вообще нереально.
Нормальная бы за меня вот так держалась, а ты ещё и выкобениваешься. Может
передумаешь, а?
Зое вдруг стало так смешно,
что она едва сдержалась, чтобы не расхохотаться Стасу в лицо. Каких-то полчаса
назад говорил, что она выглядит сногсшибательно, а теперь вдруг никакая. И вот
это чудо природы она полюбила? Действительно, дура! Однако не настолько же,
чтобы сейчас броситься Стасу на шею с поцелуями и криками: «Вернись, я всё
прощу!».
Парень и без слов всё понял.
- Ну и ладно! Думаешь, я буду
сильно переживать? Ни фига! Найду себе девчонку умнее и красивее. А ты со
своими закидонами так и останешься одна. Может, в старости станешь умнее, когда
будешь выть и грызть подушку.
И удалился с победным видом, хлопнув
дверью. Вот и вся любовь! Как в песне Алёнушки Апиной, которой Зоя любила
подпевать ещё в детстве:
«Узелок завяжется,
Узелок развяжется.
А любовь она и есть
Только то, что кажется».
А по радио на кухне играла
совсем другая песня:
«Вишня, вишня, зимняя вишня –
Прекрасных ягод аромат.
Белый снег ложиться чуть
слышно.
Никто ни в чём не виноват».
Просто на издевательство
похоже! Зоя пошла на кухню, чтобы выключить. Из окна она увидела, как
рассерженный Стас пнул со всей дури дворовую кошку Муську. Так вот,
оказывается, какой твой ненаглядный Стасик! А ты, Зойка, всё: хороший, хороший!
Понятно, любовь зла, но как-то уже получается слишком. Другая девушка,
наверное, нашла бы оправдание: просто парень очень сердит. Сама Зоя тоже могла
очень рассердиться – разбить чашку, как сделала утром, хлопнуть дверью. Но
чтобы срывать зло на самых беззащитных…
Ноги сами понесли девушку во
двор. Муська поначалу смотрела на неё подозрительно, зная по собственному
опыту, какой подлянки можно ожидать от двуногих. Однако кусочек колбасы
заставил кошку сменить гнев на милость, и вскоре Зоя гладила Муськину
черепаховую шерсть. А в голове всё отчётливее проступала мысль, как вовремя ей
приснился этот дурной сон. Не будь оного, сейчас она, возможно, совершила бы
самую большую ошибку в своей жизни.
- Ты что, так и не сказала
Стасу, что беременна? – Нина смотрела на подругу широко раскрытыми глазами.
- Нет. Зачем? Я не хочу с ним
жить даже ради ребёнка. Сама, кстати, говорила, что, оставаясь вместе из-за
детей, родители учат их быть несчастными.
- Да, но совсем ведь
необязательно жить вместе. Ребёнку всё-таки нужен отец, пусть даже если он
приходит по воскресеньям.
- Думаю, Стас не согласится.
- Может быть. Но я бы на
твоём месте дала ему шанс.
- Может, ты и права. Лучше
скажи, сама-то как?
- Доктор сказал, если всё
будет нормально, в среду выпишут. Скорей бы уж! Тогда, наконец-то, смогу
вывесить свой «Реквием» на сайте.
«Реквием по «Зимней вишне»»…
На сайте… На «Вольной поэзии». Зоя боялась, что за одну только фразу,
обращённую к погибшим детям: «Простите всех нас, недостойных!», Завадской могут
устроить травлю с новой силой. Как раз те, кому есть за что просить прощения.
Ведь под их громкие овации живёт и здравствует система, при которой человеческая
жизнь не стоит ни гроша. Что тогда будет с Ниной? Неужели снова?
- Нин, ты уверена?
- Я прежде всего поэт, Зоя. А
долг поэта – говорить народу правду.
И столько решительности было
в голосе Завадской, что девушка сразу поняла – отговаривать подругу бесполезно.
Оставалось радоваться, что в её глазах не было того лихорадочного блеска,
который пугал Зою, когда Нина впадала в крайнее возбуждение, граничившее с
неистовством, и начинала громко на всю улицу декламировать стихи: и свои
собственные, и Бродского, и Мандельштама. Потом эти периоды резко сменялись
полной апатией – тогда Нина могла сутками сидеть в одной позе, погружённая
целиком в свои мысли, и ни на что не реагировала.
- Удачи тебе, Нин! Кстати,
твой «Реквием» чем-то похож на рецензию на «Сычуань».
Давно это было. Когда фильм «Слёзы
провинции Сычуань» получил «Оскара», Завадская написала на него стихотворную
рецензию. Самого фильма Зоя не видела, но, если
