Приглушенные звуки радио, скворчащего на сковороде масла и звона тарелок доносятся из-за двери кухни. Кажется, радио "Кубань" вещает что-то о благоприятном действии настоя Золотого уса на кожу, пострадавшую от комариных укусов.
"Кресло совсем уже потерлось"- замечает он, задумчиво проводя рукой по подлокотнику, а затем, ненарочно, по собственной седой голове. В тишине становится совсем тоскливо, и он включает телевизор, так, для фона. Хотя, можно ли назвать тихой эту крохотную квартиру на втором этаже над магазином, под окнами которой вечно толпятся и газуют машины, галдят рабочие, разгружая товар, а совсем рядом, за розовой оградой резвится детсадовская ребятня? Не хватает этого, так еще и бабка его постоянно о чем-то болтает, иногда даже сама с собой.
А он всё равно любит ее, и ее болтливость, и незатейливую стряпню, и все их воспоминания. Ее стройную фигуру и темные длинные волосы, ее звонкий смех и то, как она отплясывала на той дискотеке, где они познакомились. Помнит их дом в Узбекистане, и пасеку, и мотоцикл, на который она без спроса запрыгивала, обхватывая его крепко-крепко худенькими ручками, и то, как он ворчал на нее в ответ, и всё равно катал ее по всему городу "с ветерком", как она просила его. Он особенно хорошо помнит ее в тот день посреди тюльпанового поля на взгорье, ее сияющее лицо, и шляпу, которую навсегда унес ветер, и нелепое платье в цветочек.
Он не мог вспомнить, как давно называл ее так просто и ласково "моя Шура", и с каких пор она для него превратилась в "Александру Харитоновну". Кажется, они как-то давно даже договорились о том, чтобы звать друг друга по имени-отчеству, потому что "Жора" для него, и "Шура" для нее вдруг ни с того, ни с сего стали звучать грубо и даже обидно. А, может, дело было вовсе не в этом. А он думал, это все оттого, что на пенсии становится слишком много свободного времени, вот почему неплохо бы заполнить его хоть немного, называя друг друга полными именами. Молодые постоянно торопятся жить и не обращают внимания на мелочи, тем более нет им дела до собственных имен.
Правда, свободное время, незанятое едой, походом на ближайший рынок или в гараж, он обычно занимал сигаретой. Единственное, от чего он не мог отказаться с семи лет, когда соседский мальчишка впервые всунул ему в руку украденную отцовскую самокрутку. Бабка вечно ворчала, чтобы он не курил в квартире, но он стоял на своем, и в итоге, компромисс был найден - окошко в гостиной было идеальным местом. Из которого, к слову, и открывался великолепный вид на здание некогда современного банка с часами в отдалении, детский сад, трансформаторную будку, грузовые машины, разного рода бабок, то деловито снующих туда-сюда, то живо обсуждающих прибавку к пенсии на лавке у подъезда. Но главное, под окном располагалась широкая крыша магазина, которая превращалась в настоящее кладбище прищепок, белья, и подобного мелкого хлама, попадающего сюда с верхних этажей. Для него же крыша была главным образом пастбищем для птиц.
Облокотившись на подоконник, на который специально подстелена для удобства плоская подушка, он миллионно-сигаретный раз осматривает весь этот незатейливый пейзаж. Бросает взгляд на клумбу у подъезда, где от дуба, посаженного старшим сыном сорок лет назад, остался лишь сухой пень, а дерево абрикоса, которое позже из косточки вырастил младший, готово окончательно испустить дух и тихо засохнуть. Эта картина навевает мысли и воспоминания, которые ему совсем не хочется ворошить, и он гонит их прочь. Благо, завидев его фигуру в окне, на крышу стаями начинают слетаться птицы.
- Харитоновна! Давай сюда хлеб! Чинчуки мои прилетели.
Так он ласково называл воробьев. И вообще любил выдумывать странные названия вещам, которые считал жизненно важными. А воробьи как раз были его любимчиками. Не считая двух кошек, которых он с превеликим удовольствием угощал привезенным с рыбалки свежим уловом.
Отрывая кусок от подсохшей буханки, он медленно растирает его между ладоней. Резкий взмах руки - и крошки разлетаются в разные стороны. Птицы, лишь на миг испугавшись и отскочив, с жадностью принимаются за угощение. Один, расчетливо схватив самый солидный кусок, поспешно ретируется на безопасное расстояние; другой, птенец, разинув клюв и подрагивая еще не до конца оперившимися крыльями, требовательно пищит, извещая родителей о том, что он у них есть и, к слову, тоже весьма голоден. Вся эта птичья возня вызывает у него улыбку. Редкий гость на его лице, но она идет ему.
Черноглазая девушка, с уложенными назад косами, строго смотрит на него с портрета в спальне. В жизни он помнит ее совсем не такой. Она была та еще хохотушка - улыбка с ее лица не сходила даже во сне, а на фотографиях она становилась словно другим человеком: шея вытягивалась, взгляд становился томным, глаза тускнели, а губы теряли свою выразительность. Впрочем все они на старых фотографиях, а уж особенно на портретных, улыбались в исключительных случаях - то ли умных из себя строили, то ли фото на память испортить боялись. А может и не от чего улыбаться было? Как говорят: "смех без причины..."
А впрочем, кто его знает. В старости гораздо меньше причин для улыбок.
- Ну, кто смелый? - с ухмылкой спрашивает он, протягивая вперед ладонь с остатками хлебных крошек.
В одночасье воробьи разлетаются кто куда. Он отряхивает руки и закрывает окно.
