сквозь унизительный ее смешок), если не хочешь тот час же отправиться вслед за своим папочкой, подпиши бланк допроса, что на столе и на полусогнутых ко мне…Долго ждать не привыкла…Считаю до трех…Раз…Два…
- Сучка…- прошипел Володя и не читая подмахнув чью-то порушенную судьбу прошел за занавеску…
…Асфальт отполированный мелким дождем, прошедшим под вечер, казалось слегка пружинил под дрожащими ногами Варакина. Желтые кляксы фонарных огней, отражаясь в дрожащих лужицах, ломались брызгами и рябью под неловкими шагами редких прохожих…
-… Господи, какая же я дрянь!? – раз за разом, в голос повторял новоявленный сексот, спиной чувствуя холодную, неуютную глыбу здания городского НКВД. Его тошнило, отчаянно хотелось курить и подмыться. Обшарив карманы в поисках папирос он бросился в сторону реки- прочь от людей, прочь от центральных улиц. Прижавшись крутым лбом к прохладному, полированному, в мелких ртутно-черных каплях воды граниту набережной, Владимир попытался успокоиться….Глядя на мазутно-черную воду реки, он отчетливо понимал что сегодня с ним совершилось нечто настолько гнусное и отвратительное, что все его проступки пережитые им доселе – лишь невинные, детские шалости…
Заповедь 8.
После ареста отца, в семье Варакиных наступила бесконечно-широкая черная полоса неудач. Валентину Ивановну(Вовкину мать), тот час же уволили по сокращению штатов, самой мягкой формулировке относительно жены врага народа…
Первое время, она еще пыталась бегать по партийным организациям, в обком и профком завода, писала никому не нужные заявления, заполняла ни к чему не обязывающие анкеты, пока ее не вызвали на беседу в дирекцию завода, где кроме самого директора и парторга, молчаливых и явно запуганных, присутствовал некто, немолодой и невыразительный, лысоватый человечишка в темном, гражданском костюмчике, воротник которого обильно был присыпан перхотью…
Придя домой, Валентина поплакала для порядка, прижав к себе Вовку, чьи острые ключицы вызывали в ее душе ноющую боль…
- Не плачь, Вова-шептала она прижимая его горячую, шишковатую голову к своей плоской груди…
-Вот увидишь, папку скоро выпустят, и опять у нас все будет как прежде…Ты потерпи маленько…
И он терпел…Заплатки на локтях его голубой, малой уже кофточки, каждое утро, перед уроками мать упорно распаривала утюгом через мокрую марлю, что бы хоть как-то сгладить выступающие рубцы, но все было тщетно- нищета словно гнусные, сизые клопы выползала из каждой щелки их незамысловатого быта… Школа располагалась в самом центре города и в ней учились по большей мере дети городской номенклатуры… Не смотря на послевоенное, казалось бы голодное время, за многими из них заезжали сверкающие словно новенькие калоши служебные автомашины и серьезные мужики - личные водите, частенько из военных спокойно и терпеливо ожидали своих подопечных, при выходе из школы укутывали их в тяжелые шубы(если дело происходило зимой), угощали свежей клубникой или черешней – летом. Варакина чудом минуло отчисление из подобной школы, да и то чудо это зиждилось на его отличной успеваемости по всем без исключения предметам. Директор школы скрипел зубами, но ради общей картины по успеваемости терпел лишенца - отличника, впрочем до первого звонка если таковой последует…
Единственная дочь председателя горисполкома, Воропаева Надежда, высокая, крепкая в икрах девочка даже в школьном фартуке ярко выделялась на фоне сверстниц. И дело тут пожалуй и не в шоколадно-ярких, шелковых лентах и бантах, и не в новеньких туфельках привезенных явно из-за бугра, и даже не в золотых колечках, унизывающих ее молочно-белые пальчики, предмет тайной зависти всех школьных преподавателей слабого пола…Нет. Конечно же нет. Было в ней нечто такое, в походке, в повороте головы, в гордо приподнятых плечиках, что одного взгляда было достаточно что бы понять, что вот идет она, поросль новой, советской элиты, той, ради которой в конце то концов может быть и совершался этот самый дикий и жуткий в мире эксперимент под названием русская революция…
Как и все поголовно мальчишки из Вовкиного класса, он так же тайно и безнадежно был естественно влюблен в Наденьку Воропаеву…
…Я снежные хлопья губами ловил,
Я слезами напиться пытался,
Вспоминал я ту осень ,когда полюбил,
Когда я с тобой повстречался…
Посылал несчастный влюбленный мальчишка общепризнанной королеве свои первые стихи, написанные густым раствором марганца(с чернилами в то время было плоховато), но лишь презрительный поворот ее гордо посаженной головки служил Володе самым лучшим и откровенным ответом на его мальчишескую страсть…
Приближался канун нового года, и Володя решил поразить
Наденьку чем-то необычным, редким…
Перед самым новым, одна тысяча пятидесятым годом, на перемене, Наденька Воропаева слегка прищелкнула пальчиком и тут же в классе повисла настороженная тишина. Девочка из портфеля достала лист бумаги с отпечатанным на машинке списком ребят, приглашенных на новогоднюю елку к ней, на квартиру Воропаевых. Боясь громко выдохнуть, Вовка с надеждой вслушивался в негромкий Наденьки голос…Фамилии Варакин в списке естественно не оказалось.
- Ну и пускай! То же мне, королева нашлась- шипел по дороге домой обозленный, а если быть честным до конца необычайно огорченный Вовка.
- Все равно ты обо мне еще услышишь… Еще как услышишь!- рывками шуруя по столам и ящикам в поисках хоть каких-то ни будь денег бурчал он, обозленный и униженный .
Денег он не нашел, но все продовольственные карточки на январь, тонюсенькой стопочкой лежали на этажерки, придавленные маленьким, гипсовым слоником…
- Ну хоть это!...- в сердцах крикнул Володя и бегом бросился вон из квартиры. Нужно было спешить, скоро могла прийти мать со службы, лишь на днях получившая место посудомойки в привокзальной столовой. А еще необходимо было продать карточки на рынке и купить Наденьке подарок…
-Отец бы меня понял…- отчего-то уверенно подумал Вовка выходя из единственного во всем городе зоомагазина с баночкой в руках. Сквозь волнистое, зеленоватое стекло на уральский, зимний вечер с любопытством вытаращила глаза большая, с ладонь золотая рыбка с полупрозрачным, розовым хвостом и толстыми чувственными губами…
Напротив высокого монумента - гранитного вождя пролетариата, потрясающего кулаком с зажатой в нем фуражкой прямо таки в самом центре главной городской площади, возвышался огромный дом-красавец. Высокие колонны, лепнина под самой крышей и сграффито на революционные сюжеты по фасаду…, эх, да что там говорить… В крайнем подъезде на третьем и четвертых этажах располагалась большая, двухъярусная квартира Воропаевых…Володя подбегая к подъезду был уверен, что гости новорожденной уже разошлись и он сможет подарить Наденьке несомненно самый лучший и неожиданный подарок…, но лишь только он с трудом приоткрыл высокую резную дверь, как откуда-то сверху, на него обрушился веселый, несколько даже преувеличенно веселый смех и звуки приближающихся шагов – гости прощались с именинницей.
Вовке даже показалось(Господи, да разве мог он ошибиться в данном случае?), что среди приближающихся голосов он слышит самый нежный и чарующий голос Надежды, его и только его Наденьки…Варакин заметался, отпрянул из подъезда в темный и холодный, предновогодний вечер и ничего более уже не соображая всунул баночку с рыбкой в жесткий, промерзший сугроб возле заасфальтированной отмоски, бросился прочь, за угол соседнего, заиндевелого дома…
…Вовка,- материнское лицо склонилось над сыном, с отвращением жующего в такой день осклизлую, сизоватую, сваренную на воде перловку.
- Вовка, ты случайно продовольственные карточки на январь не видал?
В тусклых глазах матери горел пока еще слабый огонек материнской веры в собственное, несомненно самое лучшее на земле чадо.
- Сын поднял взгляд, твердо и слегка презрительно посмотрел на мать, на ее слезы застывшие на ресницах и все глубже и глубже утопая в собственной, гнусной, словно чья-то похмельная рвота лжи ответил, промокнув губы горбушкой:
- Нет мама, я не видел…
Этой же ночью, Володя случайно услышал приглушенные материнские рыдания, доносившиеся из кухни…
- Сашенька, миленький. Да как же мне дальше то без тебя жить? Милый ты мой…, голубчик.., сил нет, устала я… Может быть и грех так говорить, но я иной раз завидую тебе…Хотя и чувствую, твердо знаю что нет тебя больше среди живых, ан все равно завидую…Отмучился ты …Я вчера в церковь зашла, заупокойную свечечку поставила. Ты уж Сашенька не серчай там, чувствую не долго уж нам с тобой в разлуке быть осталось…недолго…, а сынок наш и без нас поднимется…Способный мальчик…,на все способный!...
Заповедь 1 и пожалуй 3.
Последнее время в доме Варакиных все чаще и чаще можно было услышать слово Бог…
Впервые его произнес Вовка, когда ранним утром первого января, спотыкаясь и падая бежал к дому Наденьки…
- Господи-(острые снежинки, скорее даже мельчайшие кусочки льда вышибали из широко раскрытых его глаз слезы)-Господи, сделай так что бы она выжила…Ведь ты я слышал все можешь! Господи…
Красными, мокрыми руками Вовка с отчаянием выскребал из сугроба заветную баночку перевязанную голубой, шелковой ленточкой, вновь и вновь повторяя:- Господи, Господи, Госпо…
…Сквозь молочную белизну льда, почти у самого донышка, розовым никчемным ошметком угадывалась промерзшая насквозь золотая рыбка, маленькая призрачная надежда так и не сумевшая вырасти до самой что ни на есть примитивной, но все ж таки веры…
-Вот же блядь!- злым, колючим стеклом глухо звякнула разлетевшаяся на мелкие зазубрины брошенная об асфальт банка и Владимир, зло сплюнув и слизнув выступившую на распоротой льдом ладони кровь, не оглядываясь пошел прочь от этого дома.
В этот же день, Вовка на сдачу, ту что у него осталось после покупки рыбки, на Зеленом базаре, у однорукого солдата в рыжей, протертой шинели приобрел первую в жизни пачку папирос и стакан мутного(словно лед в той самой баночке) самогона. Володька ломал обмусоленные папиросы задыхаясь от табачного дыма и безвольно позволял вытирать себе слезы жесткой, мозолистой ладонью инвалида…
- Не плачь пацан,- укутав Володьку в шинель улыбался в прокуренные усы увечный фронтовик, вглядываясь в изломанное рыданиями лицо мальчишки.
-Что тебе плакать? Мать есть, где жить тоже есть, вот и ладушки… У меня в Ленинграде, крысы дочь пятилетнюю сожрали…Заживо…Ничего не осталось, только колечко с малахитовой капелькой… Жена в ту ночь на крыше дежурила, зажигалки тушила, а как вернулась под утро, как увидела пол в комнатке нашей, мы до войны у пяти углов в полуподвале жили, так (мужик рывком выдернул из кармана шинели бутылку первача и прямо из горла сделал несколько крупных и долгих глотков), так она как была в валенках и шубейке…,так в ближайшую прорубь и шагнула…Бабы что за водой в очередь стояли, еще долго ее подо льдом видели… А мне в жил конторе, говорят мол: какого ты выкобениваешься, живи, комната за тобой…Да как я там жить то могу, парень ,когда кровь ее, дочуры моей в половицы словно ржа намертво въелась? К вам, на Урал перебрался, думал легче
