«Быть» - думал он. Быть из всех усилий, из всех сухожилий. И многие не понимали зачем застегиваться на все пуговицы и делать непроницаемое лицо при чувстве нисходящем в желудок.
Но он был. И пользовался достаточным успехом, чтоб не прослыть никчемным. Часто захваченный на диване не понимал восторга окружающих угадывая наготу полуприкрытого тела. Осуждению в нем придавалось все. Он каверзный, неразгрызаемый фрукт не мог отдаваться отчаянью одиночества. Хоть может, внутри и не было интереса соразмерного образу, а может и был, но внимание не ослабевало. Никому не удалось разъять его на атомы и вдоволь наплеваться, не найдя ничего лишнего или недостающего. Раздражали именно недоступность, недотягиваемость до чего-то. «Чего-то» не означивалось признанными понятиями, а просто «чего-то», всеобщее «чего-то».
- Чего-то он опять идёт в магазин, - прокудахтала бабка Клава и вытянула, наверно, для предполагаемой подножки коротенькую ногу в зелёном чулке и красном выходном туфле.
- За бутылкой побежал, - обнадежено встрепенулась соседка.
Но бессовестно издеваясь он прошел с пакетом молока. Все заметно поникли. Первая робкая попытка высказаться была произведена все той же бабкой Клавой. Надо сказать у неё была замечательна развита фантазия, но недостаток образования в голодном детстве и отсутствие привлекательности в молодости, куда-то не туда её направили.
- Нет бы пить, как все, так вот нет, хочет нас носом в грязь, - и поджав губы стала гулко гоготать с соседками.
А он не понимал шороха за спиной, не замечал. Все равно – едино. Лица – растущий ком сливались в одно пестрое пятно. Пестрятина. Он не любил яркую, разномастную одежду. Театральность, причем не осознанная, настигала, довольно резко переходя в натурализм, до того непривлекательный, что бежал.
Однажды его «поймали», а сделала это соболтушка бабы Клавы, прибежавшая к ней со всей прыти своего семидесятилетнего возраста.
- Иду, я значит, на почту и гляжу он. Думаю, дай прослежу, может к девке, ан нет – библиотека.
- Прикрытие. – Прокомментировала бабка Клава, став в позу защиты (руки в боки) и собирающаяся, если надо, доказать всему миру свою бесспорную правоту.
Так пошли слухи, ахи и вздохи. Конечно, не преминули просветить его мать, добавив для красочности что-то несусветное, от чего пострадал красный туфель бабки Клавы. А все из-за того, что дело происходило на кухне, и мама не успела положить достаточно увесистую крышку от утятницы.
А девушка действительно появилась. В один прекрасный своей обычностью день она прошла, повиснув на руке и преданно смотря под невообразимо большую кепку.
Более несовместимую пару ещё никто не видел, но все почувствовали удовлетворение. Дождались!
Радости хватило ровно на неделю. Обыкновенностью так и не повеяло, как и родным перегаром. Бабка Клава от обиды стала ходить на выставки и в библиотеку (чтобы он там себе ни чего не думал).
А он, в это время выхлопатывал для себя и своей будущей жены визы для выезда в Америку. Его пригласили в один из тамошних колледжей. Уехал. Там до него ни кому не было дела. Не терзали, не потрошили, предоставили жить так, как ему хочется.
Бабка Клава нашла себе новую пассию, фифу из 15 квартиры, и вскоре о нем забыли.
Страшное слово Забыли. Вычеркнули, выбросили. Скомкали. За-бы-ли! За – бы – ли! За. А, был, ли? Забвение. Не в тебе – вне тебя. Ты безлик. Тебя забыли! Сравняли с землей. Ты пытаешься подняться и идти, но всё! – Поздно! Тебя за-бы-ли. А, был, ли?
