покорно терпела. Почему? Не знаю. Может, именно из-за чувства вины за своё «поведение» и потому, что знала: он-то – лучший.
У нас не было с ним ничего общего, что, наверно, естественно из-за чувствительной разницы в возрасте. Хотя позже я узнала о многих братско-сестринских отношениях даже с большей разницей, но с нежностью друг к другу, заботой друг о друге, общими интересами и частыми беседами друг с другом. У нас никогда не было ничего похожего.
Конечно, в этом были виноваты родители. Они не могли не видеть, что мы с неполнокровным братом живём, будто соседи, не нужны друг другу и не замечаем один другого. Точнее, это он так себя вёл, а я, как маленькая, лишь подстраивалась. И что я могла? Лезть к нему с нежностями или беседами? Да он сходу посылал меня. «Пошла вон, дура!» - его обычная реакция на любые мои «приставания». Кстати, если бы мы жили с ним вдвоём и больше никого не было рядом, я, наверное, как в том анекдоте, лет до четырёх думала бы, что моё имя Дура.
Годам к восьми я усвоила все уроки общения с братом и больше к нему ни с чем не лезла. Так мы и жили, словно соседи в коммуналке. Родители не могли этого не замечать. Но их всё устраивало.
Теперь многое видится по-другому. Видимо, маме он, первенец и сын от первой настоящей любви, был дороже всех на свете, и она больше всего боялась ущемить и обидеть его своим вторым замужеством и маленьким ребёнком от другого мужчины, не от его отца. Так бывает, оказывается…
Кто-то должен быть принесён в жертву? Либо первый ребёнок, либо второй? Одинаково относиться к обоим не получается? Не знаю, у меня нет такого опыта, не хочу быть категоричной в своих теоретических предположениях. Но по факту в жертву была принесена я. Потому что плохо было мне. Хорошо ли было брату? Мне кажется, да, ему жилось вполне комфортно.
Его, правда, тоже изуродовали и сломали, но по-другому. В итоге он прожил довольно странную и в сухом остатке бездарную, короткую жизнь, которую очень дурно закончил. Мой отец сдувал с него пылинки, мать обожала до умопомрачения, я… Я подчинилась ситуации и силе.
Вот и всё об этом, наверно. Остальное уже написано и рассказано раньше. И про то, что с годами всё становилось хуже и хуже и, в конечном счёте, дошло до полного взаимного забвения. Когда брат уехал из страны, мы друг о друге и не вспоминали. Конечно, моя детская любовь к нему закончилась, умерла, сгинула ещё задолго до его отъезда.
Брат. Чужой. Опасный. Недобрый. Желчный. Фантастически равнодушный. Презирающий. Трудно было найти на свете более чужих друг другу людей, но при этом настолько близких родственников.
Конечно, в конце концов, я разлюбила его, но лишь приняв навязанные мне «правила игры», поняв, что он за человек. Научилась равнодушию и отчуждению. Но для этого понадобились долгие годы, пришлось вынести много боли и вырасти.
ЧЕМОДАНЫ, РАСКЛАДУШКА
Наша маленькая хрущёвка, видимо, была немножко резиновой и могла растягиваться в разные стороны, прибавляя себе немало квадратных метров. Иного объяснения тому, что у нас порой жили гости по три-четыре человека сразу, не находится. Ведь раскладушка была всего одна! Где они все спали, как? Кажется, на моей детской перине, брошенной на пол.
Впрочем, такое случалось редко, обычным делом был приезд всё же одного человека, который поселялся у нас на разные сроки – от пары дней до двух недель. То были или родичи отца с Урала, или мамины с Украины, либо многочисленные приятели-коллеги родителей из Ростова-на-Дону, Челябинска и Волгограда. Во всех этих городах мама с папой когда-то жили и работали.
Друзья их молодости, приезжая в столицу в командировки, останавливаясь у нас. Ну, а уж родня – вообще святое. Так вот, эти события всегда были для меня огромной радостью и приметой счастья.
Начнём с того, что всех родных я очень любила. Тёти, дяди, двоюродные сёстры и братья – каждый раз я безумно радовалась их приездам, потому что… Да не знаю, почему. Сказать, что мне уделялось какое-то особое внимание или они привозили необыкновенные подарки – вовсе нет. Но мне и не нужно было. Само их присутствие, вот это воцарение посреди комнаты раскладушки, теснящиеся под окнами чемоданы и сумки, были поводом для некой праздничной радости.
Да-да, всех любила. Надо сказать, что по натуре своей я была эмоциональным ребёнком, постоянно переполненным какими-нибудь чувствами – любви, ненависти, нежности, раздражения. И всегда немножко захлёбывалась своими эмоциями… Впрочем, об этом будет отдельный разговор, потому что важно. Сейчас замечу только, что ко всем родным, ко всем родительским друзьям я испытывала очень сильную привязанность и нежность, а потому, узнавая, что к нам кто-то едет, кричала «ура!».
Не знаю, насколько это было «ура!» для родителей. Если совсем честно, папа отнюдь не приходил в восторг от нашего «постоялого двора». Его явно тяготило долгое присутствие в доме кого бы то ни было, и я не смею за это его осуждать! Вообще не представляю, как можно выдержать в таком крохотном помещении, где и без того живут четверо, кого-нибудь ещё – с чемоданами, узлами и московским результатом «большого шопинга». Ведь гости активно «скуплялись», им нужно было ВСЁ, ибо в их провинциальных городах не было НИЧЕГО. И это купленное ВСЁ холмилось и пахло в наших маленьких комнатах. Да родители просто герои, что стоически и терпеливо выдерживали такое! Я б не смогла, будучи взрослой, признаюсь честно.
Но тогда, в раннем детстве, обожала гостей, раскладушку, чемоданы и эту движуху в Моём Доме. Она бодрила и веселила. А все приезжающие к нам взрослые люди казались самыми лучшими и добрыми на свете. Не спрашивайте, почему! Оснований для этого не было никаких. Просто я так решила сама, и мне было приятно жить в подобном убеждении.
А уж когда приезжал погостить мой двоюродный братик… О-о-о, веселье до потолка! Хотя он приезжал, скорее, к моему полуродному брату, ведь у них была разница в возрасте всего в год. Но кузен относился ко мне ласковее и внимательнее, чем родной «брательник», поэтому я его очень любила. Мне немного было надо! Поинтересоваться моими увлечениями, спросить про любимую куклу, посмотреть со мной мультик… И всё! После этого я, любящая сестра, просто наблюдала преданным взглядом за тем, как общаются и что делают дома мои братья. И не лезу, не мешаю. Тихонько радуюсь.
Грустно было, когда кузен уезжал. Я скучала.
МЕНЯ МНОГО
Хорошо осознаю, что меня как ребёнка было много, особенно для маленькой хрущёвки. Девочка росла эмоциональная, на всё реагирующая бурно: если неприятность, то громко охала или даже плакала, если радость, шумно хохотала, подпрыгивала и кричала «ура!». Моя дочка в раннем детстве здорово напомнила мне меня саму.
Характер и поведение чувствительных и эмоциональных детей могут понимать и принимать лишь обожающие их взрослые. Если нет настоящей любви, то в лучшем случае на подобного ребёнка регулярно будут выливаться тонны раздражения, в худшем – на него будут орать и даже наказывать. Такие детки бывают не сдержаны в своих чувствах, их надо мягко воспитывать, объяснять, как справляться с эмоциями, осторожно направлять энергию в правильное русло и, таким образом, социализировать. Но можно иначе. Раздражение, гнев, окрики тоже работают на воспитание и социализацию, только другим образом: пугая и ломая ребёнка.
Повторюсь: всё зависит от тех чувств, которые есть у мамы и папы к своему чаду. Только от этого. Нет любви – есть безусловное бешенство от дитяти, которого много, который шумит, мельтешит и всё время, сволочь, испытывает какие-то эмоции! Есть любовь – раздражение появиться просто не может, потому что проявления ребёнка, показывающие, что он растёт, познаёт мир и всячески его ощущает, могут только радовать, даже вызывать восторг. Но самое главное – подталкивают к тому, чтобы помочь маленькому любимому существу справиться с потоком чувств, ощущений и эмоций. Страстным с рождения натурам бывает непросто! И самое ужасное, что можно с ними сделать – это заставить «заткнуть свой фонтан», переживать всё внутри себя, молча, притворяясь перед всеми не тем, чем ты являешься на самом деле, зато вести себя так, как удобно маме. Это калечит и характер, и здоровье. И, кстати, ту самую социализацию. Потому что ребёнок приспосабливается угождать и быть удобным, а не существовать в гармонии с миром, находя в нём своё правильное место и овладевая умением встраиваться в общество без ущерба для собственной натуры.
Я же росла в противоречии своего эмоционально-взрывного характера с тем, чего от меня ждали взрослые, родители. Поэтому ощутимо их раздражала. И ведь рано стала об этом догадываться, весьма рано, но умения мимикрировать ещё не хватало по малолетству. Поэтому отношения между мной и родителями медленно, но неуклонно дрейфовали к конфликтам.
Самым ощутимым и обидным моментом для меня стало адское раздражение папы, когда из-за какого-то моего эмоционального «выступления», возможно, более громкого, чем хотелось бы, и, видимо, в «тараторном» режиме, с привычным моим страстным нажимом, он вдруг весь сморщился, как от вони, и рявкнул: «Да не тарахти ты!». Зло рявкнул. Стало больно и внезапно очень тревожно.
Потом вот это самое «не тарахти!» сделалось его излюбленным приёмом, чтобы меня заткнуть. И я не сразу, конечно, но постепенно затыкалась... насовсем. Годам к двенадцати (да, я тормоз и жираф) сообразила, что мои волнение и эмоции не вызывают у взрослых ничего, кроме злости и досады. Мои чувства им неинтересны. Моя боль не трогает, а радости смешат. Ну, и так далее. «Не тарахти!».
Но это позже, позже… А в раннем детстве я не заморачивалась отношением ко мне других людей, жила бурно, с интересом и наслаждением осваивая этот мир. И моя эмоциональность очень тому способствовала! Я любила слушать разную музыку, обожала танцевать, слабеньким голоском много пела. Была артистична и активна: подбивала сверстников на бурные игры, на концерты, постановку спектаклей, где выступала в качестве и режиссёра, и артистки, и шила в каждой попе.
Ещё с детского сада это моё качество выделяли педагоги: мне поручались роли ведущей (помните про Снегурочку?) и прочие важные задания.
Во втором классе именно меня послали на школьный районный конкурс чтецов стихов Пушкина. Ох, как я радовалась и старалась! «Последняя туча рассеянной бури…» Была счастлива, что привезла с конкурса «Диплом-благодарность за участие».
- Ты не победила, - хмыкнула мама, когда я с гордостью предъявила ей глянцевый лист. – Это просто бумажка о том, что ты участвовала. Но ты вообще не победила. Ты плохо читаешь стихи, мы тебе говорили. Очень завываешь…
Огорчилась ли я? Если честно, не очень. У меня был огромный запас оптимизма и любви к жизни. Ну и не победила! Ну и ладно! Зато какой красивый диплом мне дали! И сам конкурс мне понравился, и стихи со сцены читать понравилось. Всё хорошо же!
